Когда мы приходим домой к Тьерри, его мать советует, чтобы Мюгетт отвезла меня в больницу. Мне кажется, будто все вокруг покрыто густым туманом. Моя мать, к которой меня отвела матушка Тьерри, спрашивает, что я опять натворил – она к этому привычная. В тот момент, когда она собирается обработать мою рану на голове, у меня из носа и ушей начинает течь кровь и я теряю сознание. В это же время приезжает один из шоферов CST, который что-то доставил. Мюгетт просит его срочно отвезти нас в больницу. Я очнулся только через 8 или 10 дней. У меня был перелом черепа и височной кости.
Много лет спустя, занимаясь серфингом в Биаррице, я в одиночестве катался на доске, и меня унесло течением. Я думал, что умру, я чуть не утонул. Но кто-то вернул меня на берег. Я очнулся распростертым на пляже.
Несмотря на ужасные трагедии с моими близкими – Хемиса раздавило под обвалом, отчим разбился и сгорел в вертолете, деда на глазах у бабушки расстреляли в упор те твари, – я понимаю, что родился под чертовски счастливой звездой. Позднее, когда появится Хадсон, сын Брэда и крестник Карла, я посоветую новоиспеченному папаше быть внимательным и не слишком баловать малыша. Он ответит, что это неправильно. Что, наоборот, будет баловать как можно больше…
В 2002 году Карл чуть было не попал на бой по американскому боксу, который проходил на моем районе – в Гуссенвиле – и где я выступал в классе А. Это был мой второй профессиональный бой. В 90-е все начали угорать по тайскому боксу. Первый бой у меня был в 2001 году, на празднике бокса в Нанте. Праздник бокса – это демонстрация боксеров, начиная с желторотиков и заканчивая самыми заслуженными. Я, Карл и Мюгетт уверены, что я буду просто показательно биться 7 раз по 2 минуты. Но вот я приезжаю в Нант, гляжу на афишу и узнаю, что буду принимать участие в бое чести, в категории полутяжелого веса, до 81 килограмма, в последнем поединке праздника. За это я получу 200 евро. В первом раунде я ракетой налетаю на противника. Тренер кричит, чтобы я успокоился. Вместо показательного боя в 7 раундов по 2 минуты я вижу перед собой человека, который хочет меня убить. Я вышибаю дух из этого чувака, ломаю ему ребра. Он отвечает на каждый мой удар. Бой заканчивается на кулаках, без нокаута. Адреналин во мне клокочет, мы идем ужинать, потом в ночной клуб.
В 2002 году я собираюсь биться с одним парнем из сборной Франции. Он чемпион мира по американскому боксу в полутяжелом весе и старше года на 3–4. Я ужасно горд иметь такого противника. Карен Пфрундер, жена Эрика, приходит на матч вместе с детьми. Карл тоже должен был, но он работает. И к счастью – потому что тогда я потерпел унизительное поражение. Бой остановили на втором раунде, потому что я коснулся земли коленом. Организатор по традиции, не подумав, выводит на ринг девушек, чтобы те расхаживали с табличками. Но это Гуссенвиль, детка, здесь такого не терпят. На ринг со всех сторон летят пустые пивные банки.
С 16 лет и вплоть до 2016 года я регулярно участвую в региональном чемпионате Иль-де-Франс по мотокроссу. Мне жизненно необходим адреналин, который я выкачиваю из спорта.
Часто я отвечаю жестокостью на то, что считаю жестокостью. Но правда и в том, что я могу принять за агрессию то, что ею не является. Мне нередко случалось неправильно понимать происходящее… Мне было больно, когда Карл в 2009 году сказал ту фразу про мое отличие от своих мальчиков. «Джейк, Брэд и Батист – это не то же самое, что ты…» Я думал, он так хотел слегка поставить меня на место. А теперь – задним числом – я понимаю, что Карл, наоборот, подчеркнул этим, как много я значу для него, насколько ценен и незаменим и что мои отношения с ним – в отличие от других – построены вообще из иных материалов, имеют абсолютно иную природу. Но тогда мне казалось, что он отвесил мне пощечину.
Похороны, сразу после 19 февраля 2019 года
В 10 часов официально объявили об уходе Карла Лагерфельда. По радио о его кончине сообщили еще до того, как я подписал свидетельство о смерти. До этого утечек не было.
Люсьен Фридландер и Л. приехали в Американский госпиталь. Приехал и Ромен, знавший, что я в отчаянии.
До сих пор Карл постоянно говорил мне: «Если что-то случится, я не хочу никакой церемонии». Он хотел умереть так, как умирают животные. Они будто просто исчезают – и их больше никто не видит. «Когда я уйду, ты кремируешь меня, возьмешь прах и вместе с принцессой Монако Каролиной поедешь и развеешь его над морем с ее яхты». В последние годы, в последние месяцы и даже в самую последнюю неделю – я так и вижу, как он сидит на диване в своих больничных апартаментах, – он спрашивал меня, может ли доверять Люсьену Фридландеру. А есть альтернатива? – уточнял я. Тогда Карл смущенно говорил «м-да», как бы признавая свою ошибку. Другого доверенного у него и вправду не было. Налоговая трижды проверяла меня в тот период, когда Фридландер вел мою бухгалтерию. Я всегда был совершенно откровенен с ним. Он будет душеприказчиком Карла – покуда его не заменят. До работы на Лагерфельда у меня никогда не было никаких проблем с фискалами. Все схемы ухода от налогов, выстроенные в 80-е, сегодня устарели и перестали работать. В итоге к ведению своих дел я подключил Эмманюэля Дина, адвоката и профессора права, звезду налогообложения. В декабре 2018 года на меня как снег на голову сваливается уведомление о недостаче налога в размере около 300 000 евро. Консультанты Карла уверяли меня, что все уладят, и согласились со всеми требованиями налоговой. В сущности, выбора-то и не стояло: недостача была связана с накопившимися ошибками в бухгалтерии. Меня заверили, что Карл все оплатит, но он не успел.
В начале мая 2019 года Эмманюэль выхлопотал встречу с налоговиками. Перед нами две женщины и мужчина. Абсолютно бесстрастные лица. Мы обсуждаем существо дела. Я все подробно объясняю: что получаю зарплату, но еще у меня на счету куча денег на расходы, но это не мои деньги, то есть это совсем другое дело. Я рассказываю, как и когда мои финансовые помощники косячили.
Все трое смотрят на меня и заявляют: «Месье, да, вас одурачили. Но проблема в том, что с точки зрения закона за выбор своих доверенных и за все финансовые отчеты, предоставленные от вашего имени, несете ответственность вы. И, следовательно, обязаны заплатить налог в установленном размере». Несомненно, я виновен – в том, что слишком доверял людям, которые в то время окружали Карла. Карл отсоветовал мне нанимать собственного налогового консультанта. Однажды Лагерфельд хотел подарить новую машину горничной из Раматюэля. Она выбрала Volkswagen Golf, стоивший, вероятно, около 30 000 евро. Но когда бухгалтер с удивлением увидел счет от посредника MS Motors в Каннах на сумму 180 000 евро, я ответил, что это не в моей компетенции. Я и вправду не был в курсе. А все дело в том, что Карл, не говоря никому ни слова, купил Ferrari. По мне, так никакой проблемы в этом нет, хоть его скрытность мне и была всегда непонятна. Вся бухгалтерия была страшно раздражена Батистом, который без конца звонил им и что-то клянчил.
Вечером 19 февраля все мои приятели приходят поддержать меня. Они собираются у меня, на улице Лилля. Фредо, Лоран, Анж, Орели, Валери, Брис, Мас, Л. Карл ушел ранним утром, и моя семья собралась в полном составе, чтобы окружить меня поддержкой. Звонит Батист и говорит, что он в Париже, один, и хочет увидеться. Заезжай, говорю. В конце Карл больше не отвечал на его эсэмэски, скрывал от него свою болезнь, свое пребывание в больнице, да и все остальное… Батист никогда не бывал в моей квартире. В тот вечер друзья спросят: «Зачем Батист пришел с этой инспекцией и так пристально разглядывал твои вещи?» Я до сих пор задаюсь вопросом, не приходил ли он в тот мрачный день лишь для того, чтобы оценить объем и ценность имущества, которым я владею. Но тогда я был в такой печали, что ни на что не обращал внимания. Батист спрашивает меня, почему от него все скрывали, и я объясняю.
Я просыпаюсь на следующий день – и не понимаю, что делать. Впервые за 20 лет Карла нет рядом. Впервые без ритуала. Без моего ежедневного смс в 9 утра, которым я сообщал ему, что готов. «Как дела, дорогой Карл?» И без его ответа.
Девятью днями раньше, 10 февраля, в 2.20 ночи, я, вернувшись к себе домой, отправил ему смс: «Я на боковую, дорогой Карл. Надеюсь, что вы крепко спите. Обнимаю». В 7.30 он пишет: «Ты мог бы приехать? Мне нужна помощь. Только поскорее. Мое тело совершенно разваливается, даже не могу взять бутылку с водой». Месяц назад, 8 января, как раз перед моим возвращением с острова Сен-Мартен от Ришара Виранка, Карл написал: «Счастливого пути. Я рад, что ты возвращаешься. Я уже скучаю по тебе. Крепко обнимаю. И Шупетт тебя тоже обнимает».
Перед тем как я в последний раз отправился в госпиталь, в 0.44, он пишет: «Ты получил мое сообщение? Когда ты вернешься?»
В тот скорбный день, 19 февраля, я должен договориться о кремации с бюро похоронных услуг. Я не знаю, как это делается, я даже после смерти матери этим не занимался. Я повторяю всем, что Карл не хотел никакой торжественной церемонии, но не могу продавить это. Когда мы встретимся с ним на небе, я получу от него леща и он скажет мне: «Я думал, ты более непреклонен».
Бруно Павловски, очень расстроенный и искренне опечаленный, как и все из ближнего круга Карла, думает, что надо бы все-таки организовать что-нибудь для сотрудников Дома Chanel, которые хотят проститься с Лагерфельдом. Кремация состоится в пятницу 22 февраля в мемориальном комплексе на холме Валерьен[107].
Итак, 19 февраля Карла не стало. В условиях самой строгой секретности нужно забрать его тело из Американского госпиталя и перевезти в траурный зал. Потом кремация. Уже 4 года мы посещаем эту больницу. Персонал всегда хранил молчание, не разглашая сведений о Карле, но, конечно, в тот день все уже в курсе. Профессора Хайят, Аббу и Ведрин – свидетели его последних мгновений – печальны и разбиты. Они говорят, что я до конца делал то, что должен был. Все так или иначе сочувствуют мне и выражают признательность. Я тронут. Сопровождаю тело. За увозящим его фургоном следую на своем внедорожнике вместе с Л. Когда приезжаем на место, я выставляю одного из своих парней для охраны.