Дом на улице Святых Отцов пуст, внутри никого.
Квартира на набережной Вольтера тоже опустела. Отныне все эти места, которые я когда-то считал своими, гостеприимными домами, куда Карл позволял мне заходить всегда и без проблем, лишились души. Сколько раз, задрав голову, я смотрел на три окна его квартиры, выходящие на набережную. Теперь в них темнота, я стараюсь не ходить под ними.
Карл всегда говорил мне о том, как ему нравится Раматюэль. Я в 500 метрах от дома, который он арендовал больше 15 лет. Туда ведет только одна дорога, и с 2005 по 2019 год я проезжал по ней тысячу раз. Я рад, что у меня есть собственный дом в Раматюэле, он скромный, но такой и должна быть моя тихая гавань.
Моя дядя Жан-Клод
Это брат моей матери. Сначала он работал в CST как мелкий предприниматель на арендованном автомобиле. Он доставлял грузы и руководил бригадой, которая обслуживала Карла. В 2005 году в Раматюэле за обедом Карл говорит, что нужно бы найти кого-то мне в помощь. Я мгновенно подумал о своем дяде. Карл сказал: «Не понимаю, почему я раньше до этого не додумался. Эта идея должна была бы прийти мне в голову». Жан-Клод – человек серьезный, он почти на 20 лет старше меня. Когда я был ребенком, он часто брал меня к себе домой, и из-за этого ему приходилось туго, поскольку я совершал массу глупостей. Он и его жена Мари близко дружили с моими родителями. Я периодически вижусь с их двумя дочерями, Эльзой и Сабриной. Все детство Жан-Клод дарит мне ту нежностью, которой так не хватает. Он очень обаятельный и чуткий.
Жан-Клод долго будет работать с Карлом по поручениям CST. Вместе мы – и шофер – исколесили всю Европу в кабине грузовика. У него нет времени на отдых, он все время работает и не любит отпусков. Он всегда повторяет, что в отпуске ему больше всего нравится быть в пути и возвращаться домой. Так что в этом вопросе с Хемисом у нас больше общих интересов, мы вместе отдыхаем, проводим каникулы…
В 1991 году Жан-Клод знакомится с Карлом. Он станет его своеобразным интендантом, будет заниматься почтой, домами, возить Карла, когда меня нет или когда мы нуждаемся в водителе. Жан-Клод до сих пор один из самых близких мне людей и помогает мне во всем. На церемонии кремации он тоже был.
К.
Иногда нужно расслабиться и перестать чего бы то ни было ждать – и оно тотчас само упадет тебе на голову. Именно так случилось с К. Она красавица, заводила и душа компании и не похожа на других. У нее характер так характер! А еще врожденная уверенность в себе, что не может не притягивать, но при этом она удивительно нежная. Я познакомился с ней через несколько месяцев после ухода Карла. То есть я интересен ей сам по себе, а не в тени Лагерфельда. Даже если это обстоятельство, возможно, играло некоторую роль в моих прежних связях, сейчас об этом и речи не идет. Наши отношения с К. будто бы более здоровые. Она не малолетка и не избалованное дитя, а, напротив, прагматична и живет конкретной и реальной жизнью. Иногда она бывает очень обидчивой, но в душе всегда остается милахой. Некоторыми чертами она напоминает мне мать. Думаю, К. приглянулась бы Мюгетт. Та была в свое время настоящей гулякой и в то же время отчаянной трудягой, умевшей управлять мужчинами. Участие, стойкость, друзья, мораль, любовь к спорту (и к водному тоже), умение в одиночку выпутываться из сложных ситуаций – все это важно для К. так же, как для меня. Тут мы совпадаем. Но, как это часто бывает, в семье К. я нахожу и то, чего был лишен. Еще мы с К. оба сангвиники, и это интересный опыт. Сейчас мы очень чутки друг к другу, но что-то мне подсказывает, что, случись ссора, она вполне сможет запустить в меня кастрюлей, как однажды запустила моя мать в отчима.
Эди Слиман
Эди Слиман в 2000 году пришел в отдел Dior Homme и принес с собой в мир моды революцию. Примерно в этот же период Карл сидит на строгой диете. Сильно похудев, он станет одеваться только у Эди. Карла страстно увлекает все, к чему Эди прикасается, – подписывает ли он фотографии, публикует ли книги, проектирует ли мебель… Я отыскал фотоснимки, сделанные на Polaroid, на которых они со Стивеном Ганом. Эди весьма своеобразный. После ухода Карла он показал себя очень сердечным, он справляется обо мне и с уважением относится к тому, кем я был и кем уже не являюсь. Почему Лагерфельд и Слиман поссорились, я так и не понял, но точно знаю, что Карл этим был сильно опечален… Когда Эди станет креативным директором Дома Yves Saint Laurent, Карл будет вновь очарован им. В последние годы он будет приезжать ужинать с Карлом в кафе «Сенекье», в Сен-Тропе, он, как и мы, влюбился в эти края. После ухода Карла он прислал мне сообщение. Предложил присоединиться к его компании на яхте… Я был тронут. Многое в Эди напоминает мне о Карле.
Как дела, дорогой Карл?
Интересно, понравилось бы вам, если бы я решил рассказывать о своей жизни через призму лет, проведенных с вами и без вас? Вот не уверен. Вы, вероятно, сказали бы что-то вроде: «Кончай болтать, Себ. Просто живи достойно и работай – и будет тебе счастье». Но возможность рассказать в этой книге о своей жизни до вас, с вами, после вас – это прежде всего возможность достойно оплакать вас, выразить свое восхищение и поведать о собственном пути, который случился только благодаря вам. Недавно мой кореш Брис написал обо мне у себя на страничке в социальных сетях: «Вместо жизни Кайзера Созе[151] мальчишке из пригорода досталась сказочная судьба. Теперь Карл мог легко – эксперимента ради – вздремнуть на любой скамейке самого неблагополучного района, потому что был уверен: рядом тот, кто гарантирует ему спокойный сон…» Вот каким было мое место рядом с вами. Я охранял не столько ваше тело, сколько ваше душевное спокойствие. Вам нравилось, чтобы я рассказывал обо всем, что делал в течение дня и как спал; о том, как часами рассекал по морю на глиссирующем[152] катере; как чувствует себя моя беспородная кошка Мину, которая крала еду с вашего стола в Раматюэле, пока драгоценная наша Шупетт отдыхала на свежем воздухе в устроенной там для нее огромной клетке. Это мелочи, осколки повседневной жизни, что связывала нас. Когда вы ушли, я понял, сколько было фальшивой дружбы вокруг. Вы хорошо разбирались в людях, но и вы, несомненно, были бы разочарованы и ранены. Но, с другой стороны, нужно ли об этом переживать, если каждая минута рядом с вами была фантастической и, пожалуй, стоила того? Стоила всего. Я перечитываю первое письмо, которое получил от вас. Это ответ на мою смелую просьбу. Помните? Когда я осмелился попроситься работать на вас. И вот 20 декабря 1998 года вы написали:
Дорогой Себастьян, вот вам маленький рождественский подарок за ваше неожиданное личное безрассудство. То, о чем вы спрашивали меня на днях, возможно, довольно скоро исполнится. Месье Жуанне хочет обосноваться в Стране Басков и работать на меня оттуда. То есть в Париже мне понадобится водитель (не слишком обращающий внимание на «классический» график работы), который вдобавок сможет гонять по моим поручениям на мотоцикле (который я закажу). Переезд на улицу Лилля должен состояться весной. С вами может встретиться месье Фридландер, с которым вы уже виделись и который занимается всеми денежными делами. Он будет ждать вас в начале года в своем офисе. Кроме того, поскольку вы занимаетесь боксом, то сможете защищать меня. Месье Фридландер очень настаивает на этом.
P.S. Месье Жуанне эта идея тоже очень понравилась.
Счастливого Рождества. Искренне ваш
В самое последнее время вы больше не писали и не рисовали. Из всех слов, оставленных мне вами, я сохранил только самые важные. В этой квартире, которая мне не принадлежит, на стенах висят ваши фотографии, ваши рисунки – такие необычные тонкие штрихи, сделанные вашей рукой, бегущие по желтеющей бумаге. На стене рядом с вашими рисунками – фотография Мухаммеда Али. Вы тоже были Мухаммедом Али – только в мире моды. Вы поднимались после любого нокаута и дрались до последнего мгновения.
Бывало, я видел, как вы за полчаса рисуете целую коллекцию. Мне хотелось бы, чтобы вы прожили до 100 лет, а я умер бы раньше. Я сожалею, что так и не смог рассказать вам о моей сыновней любви, о моем уважении и – не побоюсь этого слова – о моей нежности. В конце вы сказали мне: «Я не хочу, чтобы ты после меня работал на кого-то другого…» Однако вы ушли, не подумав о моем будущем. Всякий раз, когда заходил разговор о том, что будет потом, продолжать его было невозможно. Особенно в последние 4 года, когда мы пытались обсуждать это даже не всерьез, вы говорили, глядя на меня: «Ах вот оно что? Так я сдохну… Это уже точно?» Эта тема была табуированной. Я так и не осмелился попросить у вас разъяснений. Я знал, что таким образом вы хотите избавить меня от переживаний, вы понимали, что я страшно чувствительный, хоть сразу и не скажешь. С самого начала вашей болезни вы максимально сберегали этот секрет Полишинеля. Порой это вызывало у меня улыбку. Очень скоро к моей рутинной работе добавилась и ваша болезнь, в которую я погрузился. Когда вы ушли, я долго ни с кем не разговаривал, если не считать самых близких людей, знавших о наших отношениях. Я все еще сожалею о тех немногих моментах, когда я позволил себе расслабиться с некоторыми людьми из вашего круга. Я прошел уже большую часть своего пути, но мир все еще кажется мне враждебным. Из громыхающих джунглей пригорода я перешел в притихшие джунгли роскошных парижских улиц, но и здесь каждый день идет бой. Просто вы были настолько гениальны, что выиграли все свои битвы заранее.
Мне снятся сны. Вы появляетесь со словами: «Что ты делаешь? Мы опаздываем. Нам пора идти…» В другом сне я вижу, как вы занимаетесь на беговой дорожке, а я бегу позади вас, все бегу, бегу, пытаюсь догнать. Вы говорите мне: «Поспеши! Нужно, чтобы ты не отставал от меня». А я… Я пытаюсь! Задыхаясь, несусь вперед. В какой-то момент вы достаете гранатомет и запускаете снаряд в квартиру на набережной Вольтера. На этом сон обрывается, безжалостный и буйный. Будто все в этом мире и вправду можно решить только жестокостью…