еданный супруг. Яичницу жене по субботам готовит! Ходит сам в магазин за батонами! Не надо выставлять меня на осмеяние, сынок. Заруби на носу: маг Дыдылдин никогда не будет подкаблучником, живет своей жизнью и свободен как ветер. Но при этом, подчеркиваю, остается порядочным человеком. И не устает повторять: каждый сам за себя в этом мире, но надо верить друг в друга и уважать окружающую среду… Последний раз предупреждаю: не порть мне репутацию. А то ураган нагоню. Налажу вокруг тебя проливные дожди. И превращу твою карликовую свинью в здоровенного кабана… Ну, объясни, почему Груздев недоволен? Злосчастный Зубняк я из редакции выгнал, грозовую тучу из его кабинета устранил, двойную радугу поставил над столом. Чего еще журналюге надо? В любом случае мы не должны терять рубрику. Мы обязаны удержаться, мне еще надо простучать подсобку бухгалтерскую и два кабинета. А там в каждом – по четыре стены. Помни: на карту поставлена репутация твоего начальника и сокровища легендарного журнала. Старайся, сказочник. А то накажу.
В тот вечер я присмотрелся к свинье и заподозрил, что Фрося сильно подросла за последнее время. Перерыв тумбочки, перевернув аккуратные стопки полотенец, скатертей и наволочек в стенном шкафу, я отыскал в коробке рукоделия сантиметровую ленту, принадлежавшую кому-то из предков Костяна по женской линии. Полчаса я бегал за свиньей, пытаясь измерить ее от пятачка до хвоста. Потом она, как всегда, скрылась под диваном и сидела, ворчливо похрюкивая, вздыхая и тяжело дыша. На всякий случай для нормализации ее давления пришлось поставить классическую музыку. И тут, будто почуяв, что о нем сегодня думали и говорили, главный редактор, гранитная глыба и упырь, позвонил, зловеще прошепелявил: «здравствуй-здравствуй» – и неожиданно заревел мне в самый мозг:
– Где твое мастерство, Ниточкин? Ты должен вкладывать его в рубрику. Ты обязан рассказывать о животрепещущем, о наболевшем! Ты журналист, черт побери. Сотрудничаешь с легендарным изданием страны… И потом, твой колдун через день объявляется к нам в редакцию, усыпляет вахтерш, запускает в здание снегирей и дятлов, стучит кулаками по стенам, требует заварить липовый цвет, клянчит журналы и всячески отвлекает художников от работы. Из-за этого продажи «Индюка» снова упали. Спонсоры волнуются. Два лучших карикатуриста ушли от нас расписывать туалеты ночного клуба. Вчера твой колдун час махал у меня перед носом ракеткой, рассказывал про целебные свойства одуванчиков и грозился наслать на новую секретаршу порчу. Он меня систематически утомляет радугами, дождями, воронами и календарями. Поэтому я вашу мишуру буду безжалостно сокращать. Тебе не раз повторяли: рассказывай о погоде в доме, о погоде в городе и в стране. Об атмосфере в широком смысле слова. А не о похождениях сумасбродного старикашки! Я требую: ум вкладывай в прогнозы, а то уволю к чертовой бабушке… – так пригрозил главный редактор, был он агрессивен, пасмурен, зол на весь мир и ни капельки не хотел саморегулироваться. Это чувствовалось в его голосе и передавалось окружающей среде. После того как главный редактор бросил трубку, телефон некоторое время мигал, потом окончательно отключился и испустил дух. Тогда в голове моей задребезжали тревоги, а за окном ветки деревьев изо всех сил трепал безымянный ураган-нелегал, ворвавшийся в московский вечер с пасмурных берегов Белого моря.
«Московское время 14 часов 30 минут. В эфире передача “Легкая жизнь”. Позвольте представить наших сегодняшних экспертов и гостей», – застигая врасплох, утверждает насмешливый голосок Алены из приоткрытого окна кафе. Я, Митя Ниточкин, неторопливый прохожий с приподнятым воротником, направляюсь в банк получать от Костяна долгожданный перевод на мелкие расходы свинье. Иду по Большому Козицкому, развлекаясь обнаружением в толпе «жертв термометров». Их следует отличать от:
а) рассеянных личностей, напяливших сегодня то же, что и вчера;
б) фриков-фетишистов, не мыслящих себя без любимой куртки или плаща;
в) увлеченных трудоголиков;
г) безнадежно влюбленных и недавно разведенных жителей города;
д) подростков, старичков и иностранцев.
Вообще, жертвы термометров – личности, скептически настроенные к чему бы то ни было. И все же однажды, в итоге долгих проб и ошибок, они находят источник абсолютной истины, несомненную точку опоры в непримечательном термометре, скромно маячащем с наружной стороны окна. С тех пор ежедневно, перед выходом на работу, каждый из них выясняет, напротив какой отметки застыл заветный бордовый столбик. Безоговорочно уважая мнение измерительного прибора, обретая благодаря его показаниям определенность в жизни, каждый из таких людей послушно натягивает толстенный свитер или накидывает легкомысленный продуваемый плащ. Уже в полдень они понуро бредут по переулкам, оттягивая шерстяное горло свитера, обдувая перегретое тело, беспомощно обмахиваясь газеткой. Пристыженно озираются по сторонам, выясняя, кто заметил позорный просчет. Или бегут, дрожа в тонкой ветровке, беспокойно поглядывая на небо, поднимая воротник, покачивая головой и бормоча что-то про стеганую безрукавку.
В самом начале переулка удается опознать троих. Дрожащая тетушка в вязаной кофте всем своим видом признает непростительную оплошность, шепотом ругая незадавшийся по вине похолодания день. Следом за ней плетется блондинка в дубленке. Пыхтя, среди машин лавирует очкарик за сорок, изнывающий в расстегнутом шерстяном пальто. Все они представляются мне героями басни о точном термометре, переменчивом мире и мнимой определенности в атмосфере над нами. В очередной раз подтверждая, что все может поменяться в любую минуту. В другой день это развлекло и развеселило бы меня. Но не сегодня. Дело в том, что история с «наперсточником» не прошла бесследно. Уже который день в мобильном начальника независимого метеобюро имени самого себя скучный женский голос монотонно докладывает, что абонент недоступен. А к домашнему телефону никто не подходит. Поначалу я недоверчиво тряс мобильный и каждый час менял рингтоны. Потом с удивлением признал, что звонки волшебника, его бесконечное ворчание, журналистские задания, отчеты о простукивании стен редакции, доклады о недавних радиовыступлениях и дождях составляли саундтрек моей жизни, вносили постоянство и определенность в нестройную модель вселенной, центром которой я являюсь. И вот теперь телефон мой умолк.
Узнав о неожиданном исчезновении колдуна, в сатирическом журнале воспряли духом. Секретарша, заместитель-поэт и вахтерши вздохнули с облегчением. Легендарный журналист Алексей Груздев откинулся в необъятном кожаном кресле, сверкнул серьгой и на радостях выкурил три сигареты подряд. Первую неделю неожиданной пропажи начальника, заподозрив какое-нибудь мелкое чудачество или обычное упрямство, я решил делать все, что рассердило бы его еще сильнее. Зачем-то выбрил виски, купил перчатки с обрезанными пальцами, растрепал джинсы на левом колене. Перестав саморегулироваться, при каждой очередной передаче Алены я со всей силы бил кулаком облезлые обои коридора. На ужин грыз чипсы, запивал пивом, а пустые жестянки и бутылки ставил строем вдоль батареи. Я снова начал носить перстень с крылатой смертью. И бродил без дела в сумерках, защищенный бобиной невидимых ниток от любопытных взглядов прохожих. Все эти акции протеста ни к чему не привели. Близится срок сдачи майского материала рубрики. У меня в голове нет ни единой мысли, о чем рассказывать, что освещать. Пустой, потерянный и бесполезный, я слоняюсь по квартире, прислушиваюсь к тишине, нависшей над телефонами, а по вечерам докладываю Костяну сводку новостей из жизни свиньи. Будто почуяв мою уязвимость, отчаяние и грусть, мироздание решило подшутить. В четверг вечером мобильный издал радостный писк, и старый знакомый, дилер чудо-пылесосов Dirby бодро поинтересовался, как у меня дела. Включив у себя на груди зеленую кнопку, воспроизводящую программу презентации, он деловито спросил, не хочу ли я ознакомиться с их продукцией, а заодно получить бесплатно чистку ковра или дивана. Я горячо поблагодарил Игорька за заботу, пообещал, что обязательно перезвоню на выходных. Телефонный разговор с ним лишил меня остатка сил. К выходным я почувствовал себя побежденным, признал, что вселенная опустела. Застыв у окна бок о бок со свиньей, вглядываясь в пронизанную ветрами синь московского неба, наблюдая мерцающие точечки звезд, дрожащие огоньки фонарей и фар, я гадал, куда на этот раз занесло целителя птиц. Не продуло ли его на сквозняке во время уборки контрольно-пропускного пункта. Не попал ли он в неприятную историю с безбилетным грубияном. Не угодил ли в больницу с запущенным остеохондрозом. И, окончательно теряя почву под ногами, я до бесконечности прокручивал в уме полные опасностей, хитросплетений и интриг похождения Дыдылдина на суше, на небе, в воде и радиоэфире.
Незаметно пролетела неделя. Директив и журналистских заданий не поступало. Небо прояснилось. Чтобы окончательно расстроить и доконать меня, в столице установилась самая подходящая пора для бесцельных прогулок по пыльным, обдуваемым душистыми ветрами улицам. Золотые деньки, слоняться, обнявшись, по берегу Чистых прудов. Или сидеть на скамеечке на Воробьевых горах, наблюдая за рекой, накручивая на палец вьющуюся прядь ее золотисто-медных волос. Одним словом, даже погода лишний раз напоминала, что я по-прежнему невидимый и безвестный радиослушатель, имеющий крайне мало шансов пересечься с Аленой где бы то ни было. Упав духом, я посылал Дыдылдину по пять сообщений в день, призывая объявиться, помочь ценным советом или направить мне в затылок вселяющую веру в себя и оптимизм мысль. Звонка не было, вера в себя не возникала, оптимизм не усиливался. Тогда, отчаявшись, я незамысловатого набора уволенного. Я был настроен решительно и намеревался в ближайшие же выходные уехать по любому широкому полупустому шоссе на запад, юг, восток или север. Вон из столицы. Подальше от молчащего телефона. Прочь от форточек и окон машин, из которых последние новости к этому часу сообщает знакомый, но теперь такой далекий и чужой голос.