Вчера, в воскресенье, 27 мая, я говорил с вами по поводу этой записки. Сегодня направляю вам ее. Прошу ознакомить с настоящим письмом, а также письмом в ЦК от 27 марта (до сих пор оно не разослано) товарищей, входящих в состав ЦК КПСС, Центральную ревизионную комиссию, первых секретарей ЦК компартий союзных республик, крайкомов, обкомов партии.
С уважением Е.Лигачев. 28.05.90».
Да, это письмо было написано в мае 1990 года. И, перечитывая его сегодня, я с глубокой душевной болью думаю о том, что оно, увы, оказалось пророческим. Между тем содержавшиеся в нем выводы не были ведь частным мнением коммуниста: речь шла об официальном письме, которое член Политбюро направил Генеральному секретарю ЦК КПСС. Проблемы, затронутые в нем, казалось бы, требовали незамедлительного рассмотрения – для этого и предлагалось срочно созвать Пленум ЦК КПСС. На этом, кстати, настаивали многие члены ЦК.
Вот такое письмо я, как член Политбюро, официально направил Горбачеву. Но произошло нечто невероятное, поразительное. Под все более громкие восклицания о плюрализме, гласности и демократизации КПСС на самом деле обстановка в высшем эшелоне партии все более начинала напоминать глухие времена. В нарушение Устава КПСС и явно во вред перестройке, с моими письмами так и не были ознакомлены члены Центрального Комитета КПСС.
Письма легли под сукно.
Позволю себе привести любопытный разговор, который после XXVIII съезда КПСС состоялся у меня с тогдашним первым секретарем ЦК КП Белоруссии Е.Е. Соколовым. Он рассказал мне о совещании в дни съезда, на котором обсуждались кандидатуры в новый состав Центрального Комитета КПСС. Моей фамилии в зачитанном списке не оказалось, и кто‑то спросил у Горбачева:
– А почему нет в списке Лигачева? Горбачев ответил:
– Он в последнее время пишет слишком много писем…
Что ж, я действительно писал Горбачеву письма с анализом ситуации в стране, требовал созыва Пленума ЦК для коллективного обсуждения сложившегося положения. Как и многие члены ЦК, я предвидел трагический ход событий и не молчал, а делал все возможное, чтобы предотвратить беду. К сожалению, мои возможности в силу многих причин были ограничены. Чтобы мой голос не был услышан, Горбачеву, вопреки его же обещаниям, пришлось пойти даже на противоречащее Уставу КПСС замалчивание моих писем к членам ЦК. Чтобы я вел себя «спокойнее», чтобы связать мне руки в политической борьбе, мои политические противники не прекращали непрестанные и вздорные нападки на меня.
Что ж, в какой‑то мере эти нападки увенчались успехом: я не мог изменить ход событий.
Но кто от этого выиграл и кто пострадал?
Из‑за того, что вовремя не была распознана главная опасность для перестройки – набирающий силу национализм, великая держава уже в ту пору оказалась на грани раскола.
Впрочем, коммунистам, всем советским людям, да и нашим сторонникам и противникам за рубежом, надо знать следующее.
В период подготовки к XXVIII съезду партии, когда обсуждались тезисы Отчетного доклада, я настаивал на том, чтобы четко сформулировать главную опасность, угрожающую нормальному ходу перестроечных преобразований. Яковлев, Медведев в качестве главной опасности по‑прежнему продолжали выдвигать консерватизм. Это было зафиксировано в варианте Отчетного доклада, который рассматривался в Политбюро. Ознакомившись с ним, я направил Горбачеву свое мнение, в котором указывал, что существует по меньшей мере три главные опасности: консерватизм, национал‑сепаратизм и силы, толкающие страну к врастанию в капитализм. Скажу откровенно, консерватизм в моем понимании – а я его изложил выше, – на мой взгляд, не являлся основной опасностью для перестройки. Однако в этом вопросе я пошел на политический компромисс, самым важным для меня было указать на опасность национализма.
К сожалению, в докладе опасность активизации националистических сил представлена лишь как «серьезное осложнение» в реализации задач перестройки. Иными словами, даже в середине 1990 года, когда исподволь начинался процесс разрушения СССР, все еще преуменьшалась главная опасность – национал‑сепаратизм.
И все‑таки в Отчетном докладе Горбачева XXVIII съез– ду партии, как известно, упомянуты все три опасности. Но не прошло после съезда и месяца, как Горбачев, выступая на маневрах Одесского военного округа, снова в качестве опасности для перестройки назвал лишь консерватизм.
Только спустя полгода, на декабрьском Пленуме ЦК КПСС 1990 года, Горбачев сделал доклад, в котором говорилось:
«Теперь уже невооруженным взглядом видно: сепаратистов не интересуют подлинные чаяния народов, спекулируя на святых чувствах, они стремятся реализовать свои планы. Нельзя пройти мимо того, что иные националистически настроенные деятели, провозглашая лозунги о „великой“ Литве, Украине, Молдавии и т. д., начинают открыто заявлять претензии на те или иные территории. К чему это может привести и уже приводит, всем нам хорошо известно. Скажу прямо: сейчас в стране нет более серьезной опасности, чем махровый экстремистский национализм, нагнетание межнациональной розни».
Снова запоздали – на сей раз поистине катастрофически! Как горька мне эта моя правота! И главное: почему, почему же все‑таки Горбачев и его ближайшее окружение не прислушались к моим и другим подобным предостережениям? Почему замолчали, положили под сукно мои письма, обращенные к членам ЦК, грубо нарушив тем самым принцип коллективного руководства?
Время дает ответы и на эти вопросы… Со своей стороны могу сказать, что Горбачева умело вовлекли в сугубо политическую борьбу, пугая «правой» опасностью, намекая на судьбу Хрущева. В итоге вместо реальной опасности, угрожавшей перестройке, – махрового национализма, ему подсунули опасность мнимую – в виде консерватизма, причислив к консерваторам политиков, стоящих на позициях реализма, социализма.
И еще. В приведенном письме к членам ЦК и Горбачеву я указывал на то, что межнациональные конфликты и центробежные силы в федерации срывают выполнение экономических программ, ведут страну к хозяйственной катастрофе. Главным я считал спасение СССР как целостного государства.
Но разве не об этом шла речь в докладе Горбачева на четвертом (1991 г.) Съезде народных депутатов СССР?..
Да, вопрос о постоянном запаздывании Горбачева – непростой вопрос. Невозможно объяснить его тем, что Михаил Сергеевич не был, мол, по‑настоящему информирован о событиях в стране. Нет, это не так, совсем не так.
Алла ЯрошинскаяОт первого съезда до краха СССР
Почти 45 лет назад, 25 мая 1989 года, произошло важнейшее событие в отечественной истории – открылся Первый Съезд народных депутатов СССР. Новое поколение, которое успело вырасти за это время, вряд ли знает вообще что-нибудь о тех событиях, а скорее всего большинство молодой поросли ничего об этом не ведает. А ведь, по большому счету, тектонические сдвиги из-за горбачевской перестройки 1990‑х, исторической вехой которой стали первые свободные выборы народных депутатов СССР, продолжаются и сегодня – на уже независимой Украине. Распад СССР, катализатором которого, видимо, и стал Первый Съезд, как показывает жизнь, все еще не завершен.
Групповой портрет горбачевского съезда
Только сейчас, с расстояния в четверть века, понимаешь: это было в высшей степени беспрецедентно. Впервые в истории тоталитарного СССР объявлялись выборы, к которым допускались не только проверенные партназначенцы. Съезд народных депутатов формировался из 2250 человек и состоял из трех частей. 750 депутатов избирались по территориальным округам на основе равного избирательного права, 750 – таким же образом по национально-территориальным округам. Еще 750 – назначались из так называемых «общественных организаций», подконтрольных партии. 100 из них представляли самую массовую в СССР «общественную организацию» – КПСС, руководившую при этом огромной страной.
Не зря говорят, что от великого до смешного – один шаг. Кроме представителей ручных союзов писателей, журналистов, композиторов, профсоюзных и других карманных образований, по одному депутату было назначено от обществ книголюбов, кинолюбов, филателистов и даже всесоюзного – «За трезвость». Хотя к началу выборов в СССР уже существовали сотни полулегальных неформальных организаций, никто их, разумеется, к этому процессу не допустил.
В Доме Союзов в Москве 31 января 1989 г. состоялось заседание ЦИКа по итогам выдвижения кандидатов в народные депутаты СССР. На нем приводились такие цифры: по территориальным и национальным округам в стране было выдвинуто, соответственно, 4466 и 3112 кандидатов в народные депутаты. То есть получалось, что на каждое из 1500 мест (всего предполагалось 2250 депутатов, но, как уже отмечалось, 750 из них фактически назначались) в среднем приходилось чуть более пяти кандидатов.
Оказалось также, что в 190 округах страны (более чем 12 % от всех) выдвинуто всего по одному претенденту. Для страны непуганых партийных бонз это был вовсе неплохой показатель. Комфортные условия создавали себе партсекретари, не попавшие в инвалидную партийную сотню, но не представлявшие себе жизни без почетного приложения – депутатского мандата.
Многие из тех партфункционеров на утро после выборов проснулись низложенными: народ их «прокатил». Среди них оказались крупные «птицы» – первые секретари Ленинградского обкома и горкома КПСС Юрий Соловьев и Анатолий Герасимов, главы исполкома Моссовета Валерий Сайкин и киевского – Валентин Згурский, а также главнокомандующий советскими войсками в Восточной Германии генерал армии Борис Снетков, директор объединения ЗИЛ Евгений Браков и другие.
Как иронично писал 11 апреля 1989 г. про поражение Валентина Згурского, выдвиженца первого секретаря ЦК КП Украины Владимира Щербицкого, американский журнал The Bulletin with the Newsweek, «антизгурская демонстрация у стен городского исполкома была запрещена «по причине заботы о здоровье людей». А Сайкин «даже устроил для телевидения встречу с москвичами на перекрестке улицы, как это делает Горбачев. Но в случае с Сайкиным эта тактика не сработала».