Зажав в пальцах толстый карандаш, она нацарапала в блокноте: «О’кей». Джек вытянул голову, прочитал слово, вяло улыбнулся и вежливо кивнул. Между Джеком и Кэрол явно существовали какие-то тайные и неприятные отношения. Интересно, в чем тут дело, подумала Эйвери.
– Тейт говорит, у тебя сегодня получилось произнести несколько слов, – сказал он. – Когда ты опять научишься говорить, вот уж мы все тебя послушаем.
Эйвери знала, что Тейту придется не по вкусу то, о чем она должна ему сказать. Он захочет знать, почему она ни разу не написала в блокноте своего настоящего имени и продолжала держать его в тайне даже после того, как обрела достаточную координацию, чтобы общаться с помощью карандаша и бумаги.
Она и сама хотела бы это знать.
От волнения на глаза у нее навернулись слезы. Джек немедленно поднялся и направился к двери.
– Что ж, уже поздно, а мне еще ехать. Счастливо, Кэрол. Тейт, ты идешь?
– Пока нет, но я провожу тебя до холла. – Пообещав вернуться через несколько минут, он вышел из палаты вслед за братом.
– Мне кажется, разговоры о твоей поездке ее расстроили, – заметил Джек.
– В последние дни она стала особенно чувствительна.
– Казалось бы, должна радоваться, что начинает опять говорить, разве не так?
– Наверное, когда пытаешься говорить и чувствуешь, что не получается, радости мало. – Тейт подошел к темной стеклянной двери и открыл ее.
– Гм, Тейт, тебе ничто не показалось странным в том, как она пишет?
– Странным?
Он посторонился, давая пройти двум медсестрам, за которыми следовал мужчина с букетом оранжевых хризантем. Джек уже сделал шаг на крыльцо, но придержал за собой дверь.
– Кэрол ведь, по-моему, правша?
– Да.
– Тогда почему она пишет левой рукой? – Джек передернул плечами. – Мне просто показалось это немного странным. – Он опустил руку, и дверь стала плавно закрываться. – Пока, Тейт.
– Езжай осторожно.
Тейт стоял, глядя вслед брату, пока к нему не подошла медсестра, вопросительно заглядывая в лицо. Повернувшись, он медленно двинулся назад в палату.
Пока Тейта не было в комнате, Эйвери размышляла о том, как он примерно неделю назад изменился. Она почувствовала разницу в его отношении к себе. Он по-прежнему регулярно ее навещал, но уже далеко не каждый день. Поначалу она отнесла это на счет набиравшей силу избирательной кампании.
Как и прежде, он всякий раз приносил ей цветы и свежие журналы. Теперь, когда она могла есть твердую пищу, он привозил ей разные лакомства, чтобы разнообразить пускай превосходную, но все же однообразную больничную еду. Он заказал ей в палату видеомагнитофон и принес для развлечения несколько кассет с фильмами. Но он все чаще замыкался в себе и мрачнел и все более осторожно выбирал слова. И он больше у нее не засиживался.
По мере того как лицо Кэрол обретало свой нормальный вид, Тейт все больше отдалялся.
Он перестал приводить к ней Мэнди. Она как-то нацарапала печатными буквами в блокноте имя Мэнди и поставила вопросительный знак, но он лишь дернул плечами.
– Мне показалось, эти визиты приносят ей больше вреда, чем пользы. Когда выпишешься домой, у тебя будет масса времени для общения с ней.
Эти резкие слова глубоко ранили ее. В ее однообразном существовании встречи с Мэнди стали важными событиями. С другой стороны, может быть, и к лучшему, что он их прекратил. Она начинала все сильней привязываться к девочке и всеми силами хотела помочь ей преодолеть кризис. А поскольку у нее все равно не будет такой возможности, то лучше разом оборвать все эмоциональные нити, которые стали их связывать.
Ее отношение к Тейту носило более сложный характер. С этим будет не так просто, когда из его жизни она вернется обратно в свою.
Что ж, во всяком случае она вернется не с пустыми руками – у нее будет набросок материала, показывающего изнутри увлекательные подробности жизни кандидата на пост сенатора США, которого кто-то хочет убить.
Эйвери одолевало профессиональное любопытство. Что было не так в семейной жизни Ратледжей? Почему Кэрол хотела смерти мужа? Прежде чем сделать окончательный вывод, она должна перебрать все варианты. И когда она поведает миру правду, то ее репутация честного журналиста будет восстановлена.
Все же при мысли о том, чтобы растрезвонить всему свету о закулисных подробностях жизни Тейта Ратледжа, у нее во рту появлялся неприятный привкус. Сейчас проблемы Тейта Ратледжа были в равной степени и ее проблемами. Она никого об этом не просила, ей их навязали, но игнорировать их она не могла. По причине, которой она не находила объяснения, она чувствовала себя обязанной искупить вину Кэрол перед Тейтом.
В тот единственный раз, когда она, охваченная состраданием, прикоснулась к нему, он откровенно отверг ее, но Эйвери понимала, что отчуждение между Тейтом и Кэрол выходит далеко за рамки обычной семейной ссоры. Это была настоящая пропасть. Он обращался с ней, как с диким зверем, посаженным в клетку. Он выполнял все ее желания, но не забывал соблюдать дистанцию. Он ей не доверял.
Насколько Эйвери успела узнать, это недоверие имело под собой весьма серьезное основание. Кэрол и еще кто-то задумали убить Тейта. И больше всего ее теперь мучили вопросы: как и почему?
Вернулся Тейт, и она на время забыла о своих тревогах. Однако, когда он приблизился к ее инвалидному креслу, улыбка сползла с ее лица. Он был угрюм.
– Почему ты пишешь левой рукой?
Эйвери похолодела. Вот он, момент истины. Она-то надеялась, что выберет его сама, но жизнь, как всегда, вносит свои коррективы. Как глупо с ее стороны допустить такой промах! Ведь даже идиоту ясно, что Кэрол скорее всего была правша.
Она с мольбой взглянула на него и попыталась произнести его имя.
Господи, помоги мне, молила она, сжимая в левой руке карандаш. Как только она назовет ему свое настоящее имя, она должна будет предупредить его о грозящей ему опасности. Единственное, что она знала о сроках готовящегося покушения, – что оно должно быть осуществлено до того, как он станет сенатором. Это значит, оно может случиться завтра и даже сегодня. А может не произойти и до ноября. Главное, предупредить его она должна немедленно.
Кого из членов семьи она может подозревать? Она не могла открыться ему сразу после того, как научилась держать в руке карандаш, потому что у нее не было достаточно фактов. Она самонадеянно ждала, что вот-вот получит новые доказательства.
Поверит ли он ей, когда она изложит ему то, что знает?
Почему, собственно, он должен ей верить?
Да станет ли он вообще слушать женщину, которая почти два месяца выдавала себя за его жену? В его глазах она будет просто бессовестной авантюристкой, и это будет весьма близко к правде, если отбросить ее искреннее беспокойство о благополучии его и Мэнди.
Она начала неуверенными пальцами водить карандашом по бумаге. Написала букву "б". Рука так дрожала, что она уронила карандаш. Он скатился по ее бедру и застрял где-то сбоку в щели кресла.
Тейт стал его доставать, сильными пальцами касаясь ее бедра. Он вложил карандаш ей в руку и нацелил его на страницу блокнота.
– Что – "б"?
Она подняла на него жалобный взгляд, умоляя о прощении. После этого она дописала слово и повернула блокнот так, чтобы он мог прочитать.
– "Больно", – прочел он вслух. – Тебе больно писать правой рукой?
Эйвери виновато закивала.
– Очень больно, – прохрипела она и подняла правую руку, где кожа была еще слишком чувствительна.
Она твердила себе, что это ложь во спасение. Нельзя говорить ему правду, пока она не в состоянии объяснить всех подробностей. Каракули на бумаге, несколько ключевых слов – от этого он только придет в ярость и беспокойство. А в таком состоянии он ни в коем случае не поверит ей, что его собираются убить.
Он тихо рассмеялся.
– Ты посрамила Джека. Удивляюсь, как я сам этого не заметил. Наверное, у меня в голове слишком много всего, чтобы обращать внимание на эти мелочи. – Сомкнув руки на пояснице, он с наслаждением потянулся. – Ну что ж, мне тоже пора ехать. Уже поздно, а дорога неблизкая. Насколько я понимаю, завтра тебе снимут гипс. Отлично. Ты сможешь двигаться.
Глаза Эйвери заволокло слезами. Этот человек, при всей его доброте, возненавидит ее, стоит ей открыть ему правду. За время ее болезни он невольно стал для нее центром бытия. Понимал он это или нет, но он был ее единственной опорой.
Теперь она должна отплатить ему за его доброту и сообщить три ужасные вещи: его жена погибла; ее место занимает тележурналистка, посвященная теперь во все подробности его частной жизни; и существует кто-то, кто собирается его убить.
Ее слезы вызвали у него не столько жалость, сколько раздражение. Он в нетерпении отвел глаза и вдруг заметил пачку газет на подоконнике. Их принесли сюда по ее просьбе. Это все были старые номера с отчетами об авиакатастрофе. Тейт показал на них рукой.
– Не понимаю, о чем ты плачешь, Кэрол, – сорвался он. – Ты прекрасно выглядишь. Господи, ты ведь могла вообще не выжить. И Мэнди тоже. Как ты не можешь понять, что тебе чертовски повезло? – Он сделал глубокий вдох и усилием воли взял себя в руки. – Прости. Я не хотел тебя обидеть. Я понимаю, сколько тебе пришлось пережить. Но все могло быть гораздо хуже. Для тебя и всех нас. – Он натянул куртку. – Пока.
С этим он и ушел.
Эйвери долго смотрела ему вслед. Вошла сестра и стала готовить ее ко сну. Она поднялась с кресла и пошла на костылях, но это пока удавалось ей с трудом. Ей было больно опираться на костыли руками. К тому времени, как она улеглась и сестра вышла, она совершенно выбилась из сил.
Не меньше физической была и моральная усталость, но уснуть Эйвери не могла. Она пыталась представить себе, каким станет лицо Тейта, когда он узнает правду. Это будет для него суровое испытание, причем как раз в то время, когда он наиболее уязвим.
Когда в ее сознании мелькнуло это слово – «уязвим», ее внезапно пронзила другая мысль. Как только она назовет себя, она станет не менее уязвимой. Она тоже станет мишенью для того, кто готовит покушение на Тейта Ратледжа.