Теща плакала за дверью: «Сережа, ну успокойся, мы все с тобой, ну что ты… Мы хотим тебе чем-нибудь помочь».
Рита что-то кричала мне с первого этажа.
Дети плакали: «Папа, не ругайся с мамой…»
Нервно одевшись, я схватил ключ от джипа и выбежал из дома, громко хлопнув дверью. Картина была ужасной, я выглядел рассвирепевшим и злым. Я понимал, что абсолютно неправ, но я просто не хотел в тот момент никого видеть. Никого!
И особенно я не хотел видеть семью – точнее, не хотел, чтобы семья видела меня таким.
Уже почти наступила ночь, когда я доехал до московской квартиры на Кутузовском.
Чувство опустошения не уходило. Та же потерянность, та же злость на все и на всех. На Козыреву, на Ефима, на всех, кто не вернул нам кредиты, на этот огромный офис на проспекте Вернадского, который мы зачем-то купили два года назад, заплатив кучу денег, а потом потратили еще одну кучу на его ремонт. На этот чертово здание центральной конторы, которое Козырева зачем-то вздумала строить в Твери. На Руслана Орехова из ГПУ Кремля. На ребят из ЦБ, которые расположились в моем кабинете. Что они вообще сделали в жизни, чтобы сесть хозяевами в мой кабинет?!
Я был зол на весь банк, на всех друзей вместе и на каждого по отдельности, за то, что они так мало сделали, чтобы выправить ситуацию.
А вся эта куча московских отделений с сотрудниками? Почему они не бегали весь год и не искали новых клиентов? А мы ведь им всем платили зарплату!
Зачем мы продолжали последние два года выдавать кредиты? Нужно было прекращать выдавать кредиты, тупо покупать валюту – тогда мы бы отбили все эти здания, и даже козыревский тверской офис…
В голове бурлила гремучая смесь из злости, обид, перечисления неудач, попыток найти себе оправдание и подсчетов, сколько же денег нам не хватило, чтобы выжить. Сколько у нас украли, сколько мы проели?
А главное… я вообще не знал, что будет завтра!
Вообще.
Сто тысяч долларов (июль 1996 года)
Примерно за месяц до краха часть денег мы разместили на корреспондентском счете в одном дружественном банке, чтобы можно было работать через него, если начнутся какие-то проблемы.
Это был своего рода страховой депозит.
Проценты по тому счету банк должен был заплатить нам наличными, это было тогда обычным делом.
И вот, когда у нас отозвали лицензию и нас в один день уволили, именно проценты с этого счета оказались единственными и последними личными деньгами, которые у нас остались.
Нужно сказать, что мы никогда не откладывали специально что-то на черный день. Тогда мы вообще не думали о черных днях, нам казалось, что мы будем только расти и расти. А в этот последний перед крахом год прибылей особо и не было, чтобы что-то значительное откладывать.
Мы не ограничивали свои обычные траты, жили и расходовали деньги, как всегда, но ничего и не откладывали.
И вот, как только Козырева уволила меня со всей командой, мы собрались вместе и поделили эти проценты. Как обычно – поровну. Я взял свою часть, это было около ста тысяч долларов, и поехал к себе в квартиру на Кутузовском.
Я очень хорошо помню этот момент.
Сейфа в квартире не было. И потому я решил положить их в шкаф в спальне. Открыл шкаф, положил эту пачку денег на полку шкафа и сел рядом на кровать.
Я сидел и тупо смотрел на эту пачку…
Сидел и смотрел… на эту пачку денег.
Именно в тот момент я четко и явственно понял: «Это все, что у меня осталось!»
Как такое могло случиться? Я сидел и не мог всего этого осознать. Мы ведь создали большой бизнес, у нас вроде бы все было.
Это же был огромный механизм, там крутились тысячи людей, наше имя было во всех газетах… а сейчас у меня ничего нет!
«Как такое может быть? Как это могло случиться?» – повторял и повторял я про себя.
Я сглатывал слюну, жмурился, пытаясь заплакать, и смотрел, смотрел на эту мою последнюю пачку денег.
Что мне делать? Мне тридцать один год. Я уже, казалось бы, всего достиг, был на вершине, а теперь я опять в самом низу, на самом дне.
«Ладно бы мне сейчас было уже сорок или пятьдесят, – думал я в тот момент. – После пятидесяти можно уйти и на пенсию, на покой, чтобы никого не видеть и не слышать. Но мне только тридцать один! Что мне делать?!» – орал я внутри себя.
Я смотрел и смотрел на эти сто тысяч долларов.
На сколько нам их хватит?
У меня семья, трое сыновей, куча разных расходов. Водителя, наверное, нужно будет отпустить, стану пока ездить сам. И надо съезжать с этой большой дачи. Придется, наверное, как-то урезать расходы – но какие?
Я вообще все эти последние пять лет не считал деньги. Просто не считал.
Я не знал толком, сколько я трачу. Сколько тратит семья.
«Надолго ли их хватит, этих ста тысяч? На месяц, на три? А может, если мы будем экономить, то и на шесть? Но как же нам их хватит, если только дача обходится в десять тысяч долларов в месяц? А сколько Рита тратит на еду? А на отдых?
Я не знаю!
Черт, вчера Рита сказала, что нужно заплатить за семейный абонемент на фитнес – кажется, десять тысяч долларов. Есть ли смысл отдавать десятую часть от того, что осталось, за какой-то фитнес? Блин, черт, о чем я думаю? Серега, ты должен взять себя в руки, – говорил я себе в этот момент. – Сожми зубы, перестань ныть. Сто тысяч – немалые деньги. Если экономить, на первое время хватит.
Ты сейчас свободен, ты можешь делать все, что захочешь. Весь прошлый год ты искал деньги для банка, привлекал клиентов, уговаривал одних, угождал другим. А сейчас можно заняться чем-то другим – серьезным и интересным. Да, у тебя уже нет банка, но тебя знают на рынке. Тебя все знают. Надо искать. Искать что-то новое…»
Я не успел куда-то пойти и даже начать искать. Буквально на следующий день после того моего «общения» с пачкой в сто тысяч долларов мне было два звонка.
Из офисов Ходорковского и Прохорова с предложением встретиться…
Ходорковский или Прохоров? (август 1996 года)
Утром мне на мобильный позвонил Абрамов.
Сашу, точнее Александра Сергеевича Абрамова, я знал к тому моменту уже давно, еще со времен наших стройотрядовских посиделок на Колпачном, в здании обкома комсомола.
Он был старше нас лет на десять и тогда уже был вполне состоявшимся комсомольским начальником, – кажется, какой-то секретарь обкома. Познакомились мы буднично, стоя в общей очереди с подносом в обкомовской столовке, и с тех пор все время поддерживали контакт. Он видел наш сверхстремительный взлет в банковской сфере и сам начал пристраиваться туда же, ближе к банкам. И вскоре он стал одним из близких помощников Михаила Ходорковского, который каким-то образом сначала арендовал, а потом и вовсе выкупил то здание на Колпачном, где ранее располагался московский обком комсомола.
В нем к лету 1996-го уже размещался центральный штаб группы «Менатеп».
Там с Абрамовым мы и встретились, в помещении той же обкомовской столовки, правда, теперь это был уже только что отремонтированный, в красном дереве, приватный ресторан руководства «Менатепа».
Саша порасспрашивал меня о том, что у нас стряслось в банке, а затем сказал, что разговаривал с Михаилом (он имел в виду Ходорковского) и тот готов со мной увидеться и что-то предложить по работе. Я, конечно, тут же согласился – и уже назавтра он эту встречу мне организовал.
Но в тот же день ближе к вечеру мне позвонил Андрюха и сказал, что разговаривал с кем-то в «Онэксиме» и якобы Михаил Прохоров (глава Онэксимбанка) тоже хочет встретиться и переговорить о возможной работе.
Это все случилось в один день!
Ходорковский был очень мил и любезен.
Он не стал вообще вдаваться в проблемы ТУБа, в причины его краха, ни о чем меня не стал спрашивать, а просто сказал, что мы все (он имел в виду всех нас, первопроходцев банковского дела в России) должны держаться вместе и стараться не бросать друг друга, если у кого-то будут проблемы.
Затем он стал расспрашивать меня, чем я занимался в банке, за что отвечал, какие проекты вел. В общих чертах я ему объяснил, что занимался, по сути, всем, и назвал это «статистическим» бизнесом.
Он попросил уточнить, что я имею в виду.
– Когда мы открыли банк в Москве, – начал я, – а потом и в регионах, у нас не было крупных клиентов, точнее, сначала не было вообще никаких. И до конца работы банка крупных клиентов у нас так и не было.
– Как такое может быть? – спросил удивленно Ходорковский.
– Вот так, – ответил я. – Мы все – и я как руководитель – строили банк с нуля и создавали те бизнесы, которые генерируют каждый день мелкие и средние сделки, то есть мы пытались создавать машинку, работающую каждый день на «статистике», а не на отдельных крупных сделках.
Михаил внимательно выслушал меня, почти не перебивая и не переспрашивая.
– Это как раз то, что нам нужно, – резюмировал он, когда я закончил. – Мы с моими партнерами сейчас сконцентрировались на нефтянке, на промышленности, мы постепенно отходим от банковских дел, и потому нам нужны профессионалы – вот как раз такие, кто выстроил бы системный, «статистический», – повторил он мое слово, – банковский бизнес.
И он готов дать этот проект мне!
Я замер.
– Вы предлагаете мне возглавить весь банк «Менатеп»? – хотел было спросить я, но не решился.
И вовремя не решился, так как Михаил Борисович тут же уточнил, что президентом банка он уже назначил Александра Зурабова, а мне предлагает стать его замом.
Я в первый раз услышал фамилию Зурабова и спросил: «А кто это такой?» Ходорковский сказал, что Саша давно работает в нашей сфере, но крупных банков, таких как «Менатеп» или Тверьуниверсалбанк, он не возглавлял и поэтому именно такой заместитель с опытом руководства серьезным банком ему как раз и нужен.
– И вообще, – после небольшой паузы, задумавшись, сказал Михаил Борисович, – может, Сашу мы со временем куда-нибудь передвинем. И кто в результате будет президентом банка «Менатеп» – вопрос открытый.