И, в-третьих, нужна помощь в отделениях на местах по всей стране, поскольку бывшие узники — пожилые, часто уже больные люди и им порой трудно приехать за деньгами. Все это банк легко мог выполнить, и потому мы активно взялись помогать фонду в организации его работы с клиентами.
А кто были его клиенты? Это были советские люди, прошедшие через немецкие концлагеря. Таких тогда, как я узнал, еще оставалось в живых около полумиллиона человек.
Фонду предстояло их найти, получить от них заявления и начать проверять в немецких архивах и в архивах КГБ СССР: реально ли эти люди где-то работали, действительно ли они были угнаны? После получения подтверждений фонд выплачивал каждому узнику «законную» компенсацию от правительства ФРГ.
Максимальную сумму — 15 тысяч немецких марок — предоставляли заключенным концлагерей и гетто. Для советских граждан, занятых на принудительных работах на заводах, фермах или, скажем, в ресторанах, немецкой стороной предусмотрено было от 1,5 до 10 тысяч марок, в зависимости от тяжести условий.
По тем временам это были довольно большие суммы, особенно для пожилых людей.
Правительство ФРГ обязалось перечислить в Фонд взаимопонимания и примирения всего около 400 миллионов марок — огромные деньги!
Я все чаще и чаще стал приезжать к Князеву, чтобы наладить с нашей стороны максимальную помощь. Нужно сказать, что в самом начале фонд имел счета для выплат где-то в пяти-шести банках, так как ему нужно было охватить всю страну.
Но постепенно благодаря нашим сервисам, нашей активности и тому, что мы имели огромную корреспондентскую сеть банков по России, мы стали основным банком фонда — в какой-то момент все его деньги хранились только у нас.
Мы начали работать с фондом в 1994-м, когда средств у него было еще не слишком много, но к середине 1995-го он уже стал одним из главных наших клиентов, а после «черного вторника», когда от нас вывели деньги многие банки, — и вовсе самым крупным, ключевым для нас.
Я часто встречался тогда с Князевым, активно обсуждал с ним все проекты фонда.
Очень хорошо помню эти лица… лица… лица…
В какой-то момент Князев выступил с инициативой, что нужно не просто выплачивать людям компенсации, а сделать Книгу памяти. Эту идею высоко оценили и в Германии, и у нас в Москве.
Смысл ее был вот в чем: при выдаче денег нужно делать снимок бывшего узника, а если у него есть сохранившееся старое фото — времен его молодости, — то снимать с него копию.
И мы взялись организовать все это для фонда.
Мы закупили фотоаппараты, разослали их по филиалам и отделениям, а затем стали делать снимки и накапливать фотобанк. Все это было очень важно фонду — равно как и связь с банком, организовавшим такую работу.
Лица… лица… лица…
Так прошел весь 1995-й и начало 1996-го. Но дальше было все сложнее и сложнее…
Я приезжал к Князеву и слушал его рассказы про узников, но меня интересовало тогда только одно: когда в его фонд придут новые деньги из Германии и как бы еще немного задержать выплаты узникам.
Это было ужасно, это было кощунственно, но я кожей, нутром своим ощущал, что все последние месяцы существования банка мы жили именно за счет того, что фонд держал у нас свои огромные деньги!
Князев тогда ничего не подозревал, он занимался своей работой, готовил бумаги к очередным выплатам. А я приходил к нему и всякий раз советовал ему продлевать депозит — мол, тогда мы дадим еще чуть больший процент.
Я понимал, что, если фонд решит отозвать свой депозит, банк рухнет.
Фонд взаимопонимания и примирения стал в 1996 году для нас ключевым клиентом. Князев об этом не знал, думал, что он — один из многих. Тогда с помощью бесед и уговоров мне удалось сохранить сотрудничество с фондом до конца, до дня краха банка.
P.S.
Как только наши проблемы стали видны всем и в банк была введена временная администрация, мы сразу же рассказали ЦБ о том, что у нас есть такой клиент и что прежде всего нам нужно рассчитаться именно с ним.
Это дело принципа и чести — для всех нас, для банка.
И в ЦБ с нами согласились.
— Что вы предлагаете? — спросили они.
— Нам нужно отдать самое ценное, что у нас есть из активов, и мы считаем, что это — наш бизнес-центр на Трехпрудном, — ответили мы. Югославские девелоперы как раз к тому времени заканчивали его реконструкцию.
— Сколько он стоит? — спросили в ЦБ.
Мы потратили на его строительство денег чуть больше, чем составляла сумма всего депозита фонда в банке, и ЦБ согласился с нашим предложением. Здание, конечно, стоило дороже, но в тот критический момент на рынке никто его не покупал, и ничего другого не оставалось. Князев был ошарашен случившимся, но он тоже понимал, что других вариантов нет, и потому забрал здание.
Уже через год фонд продал его другому банку и вернул все свои деньги и даже с прибылью.
А еще через четыре года Князева уволили.
Деньги фонда после ТУБа побывали во многих российских банках, какие-то из них рухнули. Так что часть немецких выплат так и не дошла до советских узников…
Я еду в Кремль (лето 1996 года)
Положение Тверьуниверсалбанка. Ситуация должна проясниться в ближайшие дни
В последние дни в Москве распространились слухи о том, что один из крупнейших российских клиринговых банков — Тверьуниверсалбанк — испытывает некоторые затруднения. Естественно, что получить правдивую информацию по столь деликатному вопросу невозможно — в банке упорно отрицают наличие каких-либо серьезных проблем. Однако вчера источник в Банке России признал, что ЦБ внимательно следит за ситуацией в Тверьуниверсалбанке и в ближайшие дни возможно заявление по этому поводу.
«КоммерсантЪ», 2 июля 1996 года23
Ситуация с ликвидностью накалялась с каждым днем — и стало понятно, что тянуть больше нельзя. Уже невозможно ходить с хорошей миной при такой игре. Нужно было идти и просить деньги у всех.
У меня тогда был среди хороших знакомых один из заместителей главы Администрации президента Ельцина. Я понимал, что этот человек отвечает вовсе не за вопросы, касающиеся банков, но выше него я уже никого не знал.
Я позвонил ему и впервые сказал: «Спасай!»
Раньше он мне часто звонил с какими-то небольшими просьбами — помочь тому, помочь этому. Банк всегда шел навстречу — а тут я позвонил сам и сказал, что мы на грани и нам нужна встреча где-то на самом верху, потому что нас не хотят слушать в ЦБ.
Я пояснил, что может быть огромный взрыв. У нас сотни тысяч вкладчиков, наши клиенты — десятки тысяч предприятий!
— В общем, спасай, — сказал я.
Он перезвонил мне уже через несколько часов и сказал, что договорился о встрече в Кремле с начальником ГПУ Ореховым.
Здесь нужно сказать пару слов о том, кто это такой. Тогда Главное правовое управление Администрации президента (ГПУ) в кремлевских кулуарах называли внутренним политбюро, а Руслана Орехова — «серым кардиналом» Кремля. Без его визы тогда не проходила ни одна бумага к Ельцину и от Ельцина. В те годы Орехов мог все!
Я тут же перезвонил Козыревой и сказал, что есть договоренность о встрече с Ореховым. В тот момент я уже понимал, что это наш последний шанс.
Встречу назначили на утро, в каком-то из зданий Кремля.
Я не спал всю ночь, готовил речь, формулировал про себя какие-то доводы, аргументы. Была напечатана толстая папка с расчетами, с оценкой стоимости всех наших активов и прочего.
Когда я въезжал утром на машине через Боровицкие ворота, то мне казалось, что я проникаю в какой-то волшебный дворец, где все время творятся чудеса. Кризисы и проблемы остались снаружи, на московских улицах, а тут, за стенами Кремля, стояла тишина и спокойно возвышались вековые ели. Автомобиль тихо ехал по пустынным внутренним улочкам Кремля…
Когда я входил в огромное здание с огромными дверями, я был уже точно уверен, что здесь нам помогут и решат все наши проблемы.
Охрана провела меня по длинному-длинному коридору в приемную к Орехову.
Это было огромное помещение, по углам которого располагались старые, но добротные, еще советские столы. По-советски выглядел и стоящий тут же электрочайник. Ничего модного и сверхсовременного я не увидел. Все было старым, но надежным. Там же сидели две немолодые угрюмые тетки-секретарши.
Меня попросили подождать.
Пока я был в приемной, к Орехову никто не заходил и не выходил от него, и вроде бы секретарь его ни с кем не связывала.
«Наверное, он работает», — решил я.
Где-то через час секретарша предложила мне зайти и открыла передо мной дверь. Кабинет Орехова оказался огромным и длинным, а его стол стоял в дальнем углу этого кабинета.
Пока я шел к столу, пока садился на стул напротив, Орехов так и не оторвал взгляда от монитора, периодически нажимая какие-то клавиши и передвигая мышку. Я протянул было руку, перед тем как сесть, чтобы поздороваться, но хозяин кабинета так и не поднял на меня глаза, он продолжал что-то делать за компьютером. Я опустил руку, сделав вид, что не заметил, и сел напротив.
В тот момент я впервые увидел этого «серого кардинала» Кремля.
Он оказался молодым человеком — ненамного старше меня, а может, и не старше, — щуплого вида, маленький, как мне показалось.
— Какой у вас вопрос? — поинтересовался он, по-прежнему не отрываясь от своего компьютера.
Я начал излагать суть: мол, у нас большой банк, более тридцати филиалов по всей стране, сотни тысяч вкладчиков, десятки тысяч предприятий-клиентов. У нас огромная вексельная программа, которую мы развивали для решения проблемы неплатежей, большой расчетный центр для банков и т.д.
— И? — произнес Орехов через некоторое время, одновременно что-то то ли печатая, то ли заполняя.
— У нас проблемы, — сказал я. — Мы вложили много денег в недвижимость, у нас есть несколько построенных и купленных офисных центров в Москве, в Твери, много отделений в столице и других городах. Много кредитов. Это все большие деньги, их достаточно, но ликвидности не хватает. Нам нужно срочно помочь: дать денег. Например, под залог наших зданий. Этого нам точно хватит. Мы просили уже у других банков на рынке, но у