В этом, наверное, и крылся изъян «идеальной» системы: в 2000-х они разойдутся…
Куршевель (зима 1997 года)
Сможем ли мы поехать зимой в Куршевель?
Это был один из острых внутренних вопросов, который мучил меня, как только рухнул Тверьуниверсалбанк.
Когда я только вышел на работу в МФК, особых перспектив с доходами еще не было видно, но решение следовало принять уже в сентябре. Я думал недолго — и решил: едем!
В первый раз мы поехали с женой в Куршевель зимой прошлого, 1996 года, — еще в «тубовское» время. Мы только вставали на горные лыжи — и кроме Шамони ничего не знали.
О Куршевеле мне рассказал Андрюха, а тому — Зеленин. Именно Дима Зеленин считался тогда законодателем моды в том, куда правильно и круто ездить.
И действительно, этот городок вызвал у нас тогда восторг — прежде всего тем, что надевать лыжи и выезжать на гору можно было прямо из отеля, а не тащиться с ними и с тяжеленными ботинками к какому-то автобусу, а потом к поезду или ехать долго на автомобиле. Здесь, в Куршевеле, все было рядом. Три огромные долины горнолыжных спусков.
Это был горнолыжный рай.
По-настоящему мы узнали эту деревушку, ее нравы и традиции зимой 1997-го. С того года мы стали ездить сюда всей семьей каждый год по два, а то и по три раза. Она стала для нас почти родным местом, где ты знаешь все, каждый склон, каждую улочку и ресторан. Она стала частью нас.
Но тогда, зимой 1997 года, главным откровением для меня в Куршевеле оказались даже не горные склоны, а… онэксимовская тусовка. Онэксимбанк снял тогда полностью весь отель «Библос». Это был тогда самый шикарный и дорогой отель Куршевеля.
Еще год назад, работая в ТУБе и чувствуя себя вполне состоятельными людьми, мы, костяк московской команды, позволяли себе многое, как нам тогда казалось. Мы покупали машины — и меняли их, когда они надоедали. Снимали дорогие дачи на Рублевке, ездили на дорогие курорты — в общем, ни в чем себе не отказывали.
Но чтоб вот так!.. Снять весь отель полностью, в пик сезона, в самом дорогом месте Французских Альп... Это было тогда сверх моего понимания. Мы не просто так не жили — мы даже не думали, что так можно жить.
Горнолыжный отдых довольно однообразен. С утра — на лыжи, по горным склонам, и к обеду спускаешься в ресторан. После обеда, если есть еще силы, пара спусков — и в отель. Так живут все горнолыжные курорты и все туристы-горнолыжники.
Но тут, в Куршевеле, все поменялось.
Центровым событием каждого дня был обед, точнее, даже не обед, а тусовка.
На куршевельских склонах есть три-четыре отличных ресторана. И каждый день они с часу до трех заполнялись онэксимовской тусовкой. Если заказывался стол, то не меньше чем человек на десять-пятнадцать. Ведь каждый приезжал с женой и детьми. Если нет жены, то с подругой, а то и с двумя. Плюс инструктор, а то и два. Две-три семьи — и вот уже стол на двенадцать-пятнадцать человек.
Когда в обед заполнялся какой-нибудь «Шале де Пьер», то казалось, что ты в корпоративной столовке на улице Маши Порываевой, куда все онэксимовцы позвали еще и жен, детей, подруг, друзей вперемешку с французами-инструкторами в их красных комбинезонах. Казалось, что все это какой-то большой нескончаемый корпоратив группы Онэксимбанк на склонах Французских Альп.
Быть в той тусовке значило быть внутри «Онэксима».
Здесь никто не обсуждал дела, говорить о работе на отдыхе — моветон. Но здесь все видели друг друга. Все видели, кто с кем общается, кто с кем пьет и тусуется.
Собственно, здесь и была видна вся внутренняя иерархия группы «Онэксим».
С кем катается Прохоров, с кем он обедает за одним столом? С кем общаются его главные партнеры и друзья? Именно от этих связей и взаимосвязей зависело тогда все в системе. «Система» — именно так называли между собой свою корпорацию основные люди группы «Онэксимбанк».
После того горнолыжного сезона 1997 года я сделал для себя несколько важных выводов.
Во-первых, Прохоров и Потанин были хозяевами своего банка и вообще хозяевами жизни. Я начал свой банковский бизнес на пару лет раньше них. Потанин был старше меня, а Прохоров — мой ровесник. Когда ТУБ уже вовсю гремел, они только начинали Онэксимбанк.
Но, в отличие от нас, они были хозяевами своего банка и делали то, что хотели. А мы были только менеджерами, хотя и основными.
Во-вторых, «Онэксимбанк» — это очень крепкая, очень сплоченная и довольно закрытая каста. Ты мог находиться рядом, ты мог быть вместе. Но попасть внутрь, стать там равным было очень трудно.
Точнее, невозможно.
Это стало мне тогда понятно. У нас в Тверьуниверсалбанке тоже была своя команда и свой костяк. Коллектив банка быстро рос, но «костяк» оставался неизменным. Костяк команды — ее основа, ее фундамент.
Так было тогда во всех командах: и в «Менатепе» у Ходорковского, и в «Альфе» у Фридмана.
Так было везде. Но здесь, в «Онэксиме», это было по-особому.
«По-особому» — это значило, что нужно было быть как можно ближе к Прохорову или Потанину. В этом заключалась вся суть онэксимовской тусовки. Это не было ни плохо, ни хорошо. Просто это было так.
P.S.
Именно тогда у меня зародилось первое сомнение: а смогу ли я пробиться в этот костяк? Нужно ли мне оно?
Мне нравилась эта онэксимовская тусовка, меня заражала ее энергетика. Я видел силу и мощь этой Группы. Но комфортно ли мне тут будет дальше — я не знал.
«Сельские» облигации (1997 год)
Торги «сельскими» облигациями начнутся 19 июня
Об этом было объявлено на состоявшейся на днях пресс-конференции в Министерстве финансов. «Сельские» облигации выпускаются в счет погашения задолженности регионов Минфину по товарному кредиту АПК за 1996 год. Общая сумма задолженности — 9 трлн рублей.
«КоммерсантЪ», 4 июня 1997 года30
Мне позвонили из Минфина. Заместитель министра финансов Ковалев сослался на разговор с Потаниным (тогда вице-премьером) и попросил меня приехать, чтобы переговорить.
Я, естественно, был взволнован.
Уже около года я не ездил на Ильинку, не открывал эти массивные дубовые, с большой латунной ручкой двери.
В «тубовское» время я бывал там регулярно. Всякий приезд туда, скажу честно, был волнующим.
Минфин — это Мекка для финансистов и банкиров. Всякий банкир тогда считал за счастье иметь какие-то дела с Минфином, что-то там обсуждать, о чем-то договариваться. Уже само по себе это было показателем твоего статуса и местоположения в иерархии финансистов.
В тот момент я не знал, о чем пойдет разговор — и, конечно, меня волновало, что такого Потанин мог сказать обо мне заместителю министра финансов. Нужно отметить, что до того момента я с Потаниным еще ни разу не виделся и не общался. Мы не были лично знакомы.
Когда Прохоров позвал меня в МФК, Потанин уже занимал пост первого вице-премьера в правительстве. Мы с ним не успели пересечься в банке.
Василий Ковалев, заместитель министра финансов, отвечал за агропромышленный комплекс. Ковалев пришел в Минфин из Госдумы, а туда — из какого-то региона. Чиновник он был еще молодой, по возрасту лет сорока, щуплый на вид. Москвы он толком не знал и к Минфину, правительству и большому московскому бизнесу, как мне показалось, сам относился с пиететом и уважением.
Когда мы встретились, он сразу же, без вступления, перешел к делу.
— У нас в Минфине есть одна проблема — долги регионов, — начал он. — Я встречался с Потаниным, и он мне сказал, что в банке МФК есть парень, Васильев, спец и профи по всяким долгам, и что мне имеет смысл переговорить с ним, может, он что-то придумает. Вот я вас и пригласил.
— А в чем проблема, проясните? — спросил я.
И заместитель министра финансов поведал мне следующую историю.
В 1995–1996 годах Минфин выделил регионам для сельского хозяйства огромные кредиты. Все эти деньги были потрачены на закупку горюче-смазочных материалов, чтобы регионы могли провести посевную, а затем уборочную. Все успешно посеяли, все убрали, а кредиты в Минфин никто так и не вернул.
И теперь, в 1997-м, они опять придут за кредитами. Мы, сказал Ковалев, не хотим им ничего давать, пока они не вернут старые долги, но ведь денег у регионов нет. Замкнутый круг!
— Вот мы, Минфин, и сидим, ломаем голову, что можно сделать?
— А какая общая сумма долгов и сколько регионов в должниках? — уточнил я.
— Общая сумма — около 9 триллионов рублей, огромные деньги, это около полутора миллиардов долларов, — ответил Ковалев. — В должниках почти все областные администрации, их около шестидесяти.
— А давайте мы их все секьюритизируем? — с ходу предложил я.
— То есть? — переспросил замминистра. Сло́ва этого он не знал, но оно его и не испугало.
Я начал прояснять: «Пусть регионы в счет долгов перед Минфином расплатятся какой-нибудь своей ценной бумагой — векселем, облигацией или закладной. Другими словами, сначала мы с вами превратим их долги в ценные бумаги, “секьюритизируем” их. А потом вы будете думать, что делать дальше. Может, удастся даже продать эти бумаги на рынке, и вы получите за них деньги. Но даже если продать не выйдет, вы все равно переоформите задолженность в ценные бумаги.
Это в любом случае лучше, чем просто долги перед Минфином. По старым долгам регионы платить вам уже не будут».
Эта общая идея проекта пришла в голову сразу.
Тут не понадобилось каких-то дней или недель на ее разработку и продумывание. Общая концепция стала ясна сразу, и я ее тут же изложил Ковалеву. Он достаточно разбирался в финансах, чтобы почувствовать, что концепция в целом верна, но оставался вопрос: реализуема ли она? В тот момент ни он, ни я этого понять не могли.
Возможно ли заставить шестьдесят областных администраций выпустить какие-то ценные бумаги? Знают ли они вообще, что такое ценные бумаги, — там, в регионах? Если они их выпустят, рассчитаются ли они по своим долгам с Минфином? Что это будут за бумаги? Где их хранить? Как ими торговать и где? Кто их купит на рынке? Заинтересуют ли кого-нибудь эти бумаги? В общем, вопросов сразу возникла туча, и Ковалев чуть поник.