— Отдам же, — уверял Федоров, — к осени обратно получите! Честное слово, отдам!
— Адам, брат, сто лет жил! Знаем мы это.
Толкнулся Федоров к председателю.
— Выручай, брат! Видишь, дело какое завертываем с ребятами! Дай на ноги встать!
Кардыбин теребил ус и соглашался:
— Дело у вас подходячее… Это безусловно, однако ничем не помогу… Землю твою как безлошадному могу помочь сработать, а с кормом и не проси лучше.
— За землю благодарствую, — вздыхал Федоров.
— Ну, вот! Это я сделаю. А насчет корму взял бы, да объединил свое дело в артель. И денег бы получил авансом, и корму может дали бы.
— Думал уж. Да только какие ж артельщики у нас. С сосками еще ходят, а в городе, сам знаешь, на лета обращают внимание. Не посмотрят, что ребята сознательнее взрослых. Напиши-ка, что одному члену артели 8 лет, а другому 11. На-смех поднимут. А разве наша вина, что бородачи наши дурни.
— Ну, хоть не дурни, — вступился Кандыбин, — а темный народ. А то еще так скажу: и не темный даже, а тугодумный. Раскачиваются долго.
— А ты бы взял, да и показал пример, — усмехнулся Федоров.
— Я? — опешил Кандыбин и, подумав немного, ответил не спеша:
— Раздувай кадило! За мной дело не встанет!
— То-то что раздувай! — осерчал Федоров вот помоги раздуть-то! Погреться у огня не хитрая штука, а ты разожги его! Дал бы хоть пуда три пшена, чем тары-бары разводить.
Кандыбин потеребил обкуренный ус и посмотрел по сторонам.
— Вот что, Федоров… Дам я тебе на мешок пшена денег, но с условием: никому чтобы об этом ни слова и чтобы к маю отдать… Сможешь отдать — бери. На слово поверю. Не сможешь — воздержись, лучше…
— Что ж, — сказал Федоров, — видно придется побатрачить в посев… Из казенных даешь?
— Не твое дело!.. Если отдашь, — бери! А спрашивать не спрашивай.
— Беру, — сказал Федоров, — не знаю еще как, но отдам. Себя продам, а деньги верну. Не подведу.
Гусята получили отпуск у смерти.
— Может и дотянем до выпасу, — неуверенно говорил Федоров.
Но «канпаньоны» не хуже его понимали, что до выпасу корма не хватит. А что всего обиднее, так это была полная беспомощность всех помочь делу.
Загрустили ребята. Ходили по птичнику с опущенными носами, напрасно ломая голову над задачей с кормом. А тут еще новость прокатилась по деревне. Филька, сын кулака Силантия, начал разводить тулузских гусей. Говорили, что сам Силантий привез сыну из города два десятка гусынь и полтыщи яиц от самых чистокровных тулузок.
— Вона, как умные-то делают! — пилила мамка Мишку и Костю. — Умные-то к себе в дом стараются. А вы из дома тащите.
Терпел, терпел Мишка и разозлился.
— Ты больно умная… А чем кормить-то стала бы? Понимаешь ты много!
За эти слова Мишке здорово влетело. Мамка постаралась шлепками по мишкиному затылку доказать, что она все-таки разбирается в этом деле, но как ни лупила она Мишку, тот остался при своем мнении.
Всхлипывая от обиды, он заснул, твердо убежденный в своей правоте. А во сне видел возы с кормом и таскал на своих плечах огромные мешки. Из одного мешка вдруг вытянулась рука и ткнула Мишку в бок. Мишка проснулся.
— Проснись-ка, — шептал Костя, толкая Мишку в бок.
— Чего тебе?
— Тише! Спят все! Чего тебе?
— Я про гусят хочу сказать… Помнишь, очкастый говорил про корни явера. Вот надумал я набрать его и послать в город, а на деньги корму можно купить.
— Верно, — приподнялся на локтях Мишка, — и время как раз подходящее, чтобы собирать.
До полночи шептались ребята и затихли только после того, как проснувшаяся мамка пообещала «накрутить хвосты полуночникам».
Федоров встретил предложение ребят выкрутиться из положения с помощью корней явера недоверчиво.
— Выйдет ли толк из этого? Время потеряем, а вдруг зря?
— Дык… Ей-бо не зря! — убеждал Мишка. — Любая аптека возьмет.
— Не в том дело, что не нужен явер в городе. Приготовить сумеем ли, — вот вопрос.
— Никакой тут хитрости нет! — поддержал брата Костя. — Мы еще не то с очкастым делали.
После недолгих, но горячих споров большинством голосов решено было попытать счастья с явером.
И в тот же день начался сбор и сушка корней. «Канпаньоны» работали, не покладая рук. Взвалив все гусиное и кроличье хозяйство на плечи Федорова и девчонок, остальные «канпаньоны», не жалея своих сил, собирали корни явера, а вечером все вместе резали и сушили корни в ведрах.
— Все ведра испортили! — покачивал головой Федоров.
— Не беда. Другие купим!
В несколько дней было набито корнями аира четыре больших мешка. А дня через два аир отправили в город с Кандыбиным, который отправился по делам в земотдел.
Возвращения Кандыбина ожидали с нетерпением, но скоро другие события заслонили собою все. Однажды к Федорову зашел Прокофий. Встречен он был неприязненно, но это не помешало ему обстоятельно осмотреть все хозяйство «канпаньонов». Он щурил глаза, заглядывал во все уголки, расспрашивал обо всем и не переставая похваливал:
— Толково… Толково устроено… По-хозяйски работаете…
Федоров сначала молчал, но потом не выдержал и завел беседу:
— Поддержки ни от кого нет. Вот беда.
— Это верно, — соглашался Прокофий, — без поддержки действительно трудно.
— Народу бы нам побольше в это дело.
— Правильно, — поддерживал Прокофий.
— То-то, что правильно. А возьми хоть тебя…
— Ну, ну, пошел! — поспешил перевести разговор на другую тему Прокофий, — ты мне лучше вот что скажи, не уступишь ли кроликов… штук пяток… Больно уж занятная тварь… За плату конечно… Бесплатно мне не надо… Я, брат, уплачу…
— Нет, — наотрез отказал Федоров, — осыпешь золотом — и тогда не получишь!
— От-на! Чего ж так?
— А так вот… Никакого нам расчета нет кулацкие хозяйства крепить…
Прокофий пожал плечами:
— Чудак-человек… Да стоит мне поехать в город — сотню их привезу…
— Ну и привози. А у нас не получишь!
Прокофий ушел усмехаясь, а на прощание даже руку протянул и добродушно сказал:
— Экая ты горячка!
И хотя не подал Прокофий виду, что обидел его отказ Федорова, но по глазам было видно: рассчитается Прокофий, когда придет время.
А время это пришло скоро.
Дня через три после отъезда Кандыбина на деревенском сходе обсуждался вопрос о помощи безлошадным. Секретарь сельсовета Пронин выступил в текущих делах и сказал:
— Есть у нас, товарищи, пять безлошадных. Кто — сами знаете. Так вот… каждый год мы помогаем безлошадным вспахивать землю. Надо будет помочь и теперь…
— Кого пятого-то считаешь? — спросил кто-то.
— Пятый — демобилизованный красноармеец Федоров!
— Ладно! Вспашем!
— Поможем, конечно! Какие могут быть разговоры!
Секретарь наклонился над бумагой:
— Стало быть единогласно?
— Извиняюсь, — вышел к столу Прокофий, — я тут хотел бы только одно слово… Дело такое, товарищи… Я про Федорова хочу сказать… Конешно он демобилизованный. Помочь надо. Однако, я вот тоже демобилизованный, а миру на шею не сел. Сам управился… Мне, товарищи, лошади не жалко, но только и Федорову совесть надо знать… Хочет запахать, пущай платит. Вона у него какое теперь хозяйство.
Сход загудел. Кулачье начало подзузживать за спинами:
— Орет, что всех умнее, так чего ж дураки на него будут работать?
— Пусть гусей продает и платит. На даровщинку-то каждый бы с удовольствием.
— Нанять может. Чего там!
Федоров растолкал плечами сход и красный от гнева выскочил вперед:
— Мое, что ли это? Не я хозяин гусям. Ребячьё хозяйство. Общее.
— Мое — твое, и твое — твое. Чистая коммуния! — зашипели кулаки.
— Товарищи, — закричал Федоров, — можете не пахать мне! Но только обидно, почему от кулачья это идет. На каком основании кулаки здесь? Кто дал им право командовать?
— Прокофий не кулак! Права голоса не лишен.
— А почему не лишен, ежели у него батрак?
— Не твое дело!
— Убрать его!
— Нет, врееешь! — закипел Федоров. — Требую, чтобы кулаков убрали сначала. Вона их в угол-то сколь набилось.
— Да мы ж не голосуем! — закричал кулак Силантьев из угла. — Ай, слушать даже нельзя?
— Не голосуешь, так подвываешь там!
Кулаки пошептавшись двинулись к выходу, но дело было ими сделано. Сход решительно отказался помочь Федорову запахать землю.
— Это ж верно! Может и уплатить. Очки-то чего тут втирать!
Домой Федоров вернулся взбешенным. Он кричал, топал ногами, разорвал на себе рубашку.
— Ну, подождите… Ну ж, я — вам… Война? Война? Ну ж я вам! Федорова земля в бурьянах зачичиреет? Ладно! Мы еще посмотрим! Мишка, Сенька! Ребята! Ну, что присмирели?
«Канпаньоны» никогда еще не видели Федорова таким сердитым. Они испуганно жались друг к другу, боясь пошевельнуться, боясь даже дышать, Федоров неожиданно подскочил к ним и охватил их руками:
— Ну, други? Поборемся? Повоюем?
— Ясно! — пробормотал перепуганный Сенька.
Федоров внимательно поглядел на ребят и вытер рукавом пот на лбу:
— Напугал я вас? Ну и дурень! А вы того… Вы, ребята, не бойтесь! Карахтер у меня такой уж гибельный…
Он подошел к кадке и, зачерпнув воды, залпом выпил целый ковш. Потом, подсев к ребятам, повел серьезный разговор. Весь вечер толковали «канпаньоны», а когда беседа была окончена, Федоров сказал:
— Значится план подходящий?
— Ясно!
— Плант хороший!
— Живет значит?.. Только, ребята, уговор: до поры до времени ни гу-гу. Никому чтобы ни полслова… А завтра побываете где надо и шепнете насчет собранья. Зачем собранье — не говорите. Не знаем, мол. Федоров мол скажет.
Ребята разошлись по домам. Но в эту ночь все они спали плохо. План Федорова вертелся в голове, разгоняя сон, заставляя ворочаться с боку на бок.
— Что-то будет? Что-то будет?
День начался невесело. Утром ребят ожидала во дворе Федорова крупная неприятность. Федоров ходил по двору мрачный и даже не поздоровался с ребятами. Он молча мотнул головой в сторону завалинки. Ребята глянули туда и ахнули. У завалинки окровавленной кучей лежали гусята и крольчата.