Коммунщики попали в полосу грибной лихорадки.
Теперь уже не только ребята, но и взрослые попеременно уходили с рассветом в лес и возвращались оттуда, сгибаясь под тяжестью огромных корзин. Для резки и сушки грибов пришлось выделить двух человек, которые потели в Федоровской избе до поздней ночи.
Тем временем приступили к откорму кроликов. Юся Каменный, Миша Бондарь и Сережка целые дни строгали и пилили, приготовляя особые клетки. Решено было откармливать три сотни кроликов. А для этой оравы нужно было заготовить три сотки клеток. Каждая клетка делалась с таким расчетом, чтобы кролик не имел лишней жилплощади, а сидел бы спокойно на своем месте, обрастая жиром. Смастерив клетки, их убрали под особый навес, который предохранял кроликов от яркого солнечного света, и поставили так, чтобы кролики не видели друг друга.
Дед Онуфрий, «высидев» третью сотню гусят, с большим огорчением должен был прекратить свою полезную работу на инкубаторе, так как гусыни к тому времени прекратили носку яиц. Даже пегие поммернские гуси и даже белые романские, стяжавшие себе славу своими способностями нести самое большое количество яиц, даже эти гуси перестали нестись. Дед Онуфрий поделился своим горем со всеми.
— Вот ить беда! — сокрушался Онуфрий, — в самый только скус вошел, а тут такое дело. И чего бы этому химику не выдумать заодно искусственных яиц?
Выход из положения нашел Тарасов.
— А курей ежели попробовать?
Онуфрий заморгал красными веками.
— Что ж, и курей пожалуй можно бы. Яиц в деревне — сколь хошь. Только… не пробовал еще курей-то высиживать, — простодушно сказал он.
Все расхохотались.
— Ну и дед «забавник»!? Он стало быть за наседку себя считает!?
Но посмеявшись вдоволь, решили попытать счастья с курами, а через пару дней Онуфрий уже возился около инкубатора с керосиновыми лампами.
К концу августа в артели снова начались раздоры, однажды дело чуть было не кончилось дракой.
В этот день Федоров и Тарасов вернулись из города, куда была отвезена последняя партия кроликов. Веселые и сияющие, они собрали всех в бараке и начали отчитываться.
— Стало быть, товарищи, по случаю окончания торговых дел хочу я перед вами отчитаться. Ну, вот значится за кормовую свеклу и за турнепс выручено нами 200 рублей, за откормленных 300 кроликов по 2 р. 10 к. штука — 630 целковых, да за восемьдесят кроликов, проданных на племя по 4 р. 50 к. штука, — 360 рублей, а всего одна тысяча и сто девяносто целковых.
— Это — да! — с удовольствием сказал Рябцов, — не зря попотели.
— Поскольку ж это на брата? — поднял глаза в потолок Кузя и быстро зашевелил губами.
— Как это на брата? — удивился Федоров.
— Очень даже просто! Зима придет, — одеться не во что никому!
— Это верно, — сказал Юся Каменный, — насчет одежды позаботиться не мешает.
Федоров улыбнулся.
— Что вы точно дети на самом деле? О штанах горюете, а про хозяйство не думаете даже. Керосин нам для инкубатора надо? Надо! Засеять землю надо? Надо! А где зерно? Стало быть и тут монета нужна! Но это пустое дело. А главное — расширяться нам нужно.
— Верно! — поддержал Тарасов, — мы вот с Федоровым присмотрели коров. Ах, братцы, коровы чудесные! Слоны, а не коровы! Вымя по полу стелется. Красота! В племенном рассаднике высмотрели таких… Были мы с Федоровым у заведующего. Толковали. И знаете: такое дело. Ежели внесем сейчас тысячу, а другие две тысячи в рассрочку на два года, так целых двадцать голов получим стадо.
Заметив движение среди собравшихся, Иван Андреевич поспешно добавил:
— Вы не думайте, что цена им такая. По 150. Нет, шалишь! Потому только нам и отпускают за такую дешевку, что артель мы, а так единоличнику — будьте добры — 200 целковых коровка. Вот случай какой редкостный.
— Так что ж? Коров будем куплять, а сами без штанов бегать?
— Не дело это! — сказал Сережка, — коровы будут стоять, а мы болезни наживать станем из-за того, что раздетые… Обождут коровы…
— Ну, одну-две чего не купить! — засопел Юся Каменный, — а чтобы все деньги взбухать, так это смехота одна.
— Ребята, не дурите! — побледнел Федоров, — не будьте детьми!
— Это ты оставь, — закричал Миша Бондарь, мы для того живем коммуной, чтобы голыми не ходить, а так на кой мне чорт спину ломать, ежели я хуже стану жить, чем у кулака? Ты, Федоров, брось свои штуки.
Пререкания перешли в ругань, а кое кто уже и рукава начал засучивать.
— С кровью выдерем свои деньги!
Федоров кричал, ругался, грозил, но это только подливало масло в огонь.
Вот, вот, того гляди, одна минута — и затрещат ребра.
— Ну, ладно! — сказал Федоров, стиснув зубы, — ладно, дьяволы! Делить, так делить! Сколько нас человек?
Начали считать. Насчитали девять человек.
Вот и вся недолга, — цвиркнул слюной Никешка, — стало быть по сотне с гаком на брата… Одеться можно с фасоном.
— Так девять насчитали? — усмехнулся Федоров, — а восемь ребят не посчитали?
Кузя выскочил вперед.
— Что ребята? Какие такие это работники? Хлеб только ели!
— Хлеб ели? — скривил Федоров рот, — а я скажу так: раз все вместе работали, — всем поровну и давать. Ребята своими травами да корнями может на ноги помогли нам встать. Без ребят половины не было бы, что сейчас имеем.
— Ну, — смирился Кузя, — ребятам по целковому на гостинцы. За глаза будет.
— Дудки, брат! — скрипнул зубами Федоров, — по кулацки поешь, дядя, а уж ежели на то пошло, так за ребят я горло порву любому. Ай забыли, с чего мы начали? Семь кроликов, да четыре гуся, — вот все и хозяйство наше было. Денег гроша ломаного не имели. А сейчас что? Двор скотиной забит. Корму на два года имеем да денег более тысячи. А кто создавал все?.. Ребята свой капитал гусями внесли, да кроликами, а вы что дали? Я не к тому говорю, чтобы укорить, а напоминаю просто!
— Ребята — дольщики! — сказал Юся Каменный, — их обходить не годится.
Остальные промолчали.
— То-то и оно! — продохнул Федоров, — ну, стало быть делим тысячу на 17… Выходит это… По пятьдесят, что-ли? Ну, вроде пятидесяти рублей с чем-то… Ладно. Теперь считайте. Керосин нужен? Нужен! А вот хлеб мы будем есть Иван Андреевича и деда. Так им, что ж, по вашему: тоже пятьдесят? Хлеб ихний значит бесплатно будем есть?
— Мне за хлеб ничего не надо! — сказал Тарасов, — а деньги сейчас трогать не гоже. На ноги спервоначалу надо встать покрепче.
Дед Онуфрий присоединил свой голос к Тарасову.
— Эх, милые, по крохам собирали богатство, а ворохами выкидать хотите. Ай не знаете, што на большой капитал и доходу больше получается?
Все молчали. Федоров, увидев, что победа остается на его стороне, сказал спокойно.
— Зиму пробедуем как-нибудь, а потом как махнем, да как двинем. Держись, район… Не то, что одежду, а при калошах в сухую погоду ходить станем. А кому надо, и зонтик купим… Давайте-ка ложиться спать.
Шесть пятниц на одной неделе
О раздоре среди коммунщиков узнали в деревне. Но к этому раздору деревня отнеслась по-своему. Правда, кулаки хихикали и руки потирали довольно:
— Вон оно! Дело только начали, а уже вон как пошло… Головы чуть не поотрывали друг другу. Коммуния?!
Но большинство крестьян иначе заглянуло на это дело.
— Тысячами ворочают! — передавали один другому, — вот те и гольтепа.
— Сказывают Федоров пять тысяч в банк хотел положить, однако остальные не дали. Коров будут куплять цельную сотню и трактор.
— Неужто тысячами ворочают?
— А ты думал как?
— Вот тебе и зайцы!
— Зайцы! Да за этих самых зайцев, говорят, хлеще чем за овец город платит.
На другой день к Федорову прибежала мать Пашки и подняла такой тарарам, что и не передать даже.
— Куда деньги девал? — кричала пашкина мать, наступая на Федорова, — думаешь, несмышленный парнишка, так его обмануть можно? Думаешь, вступиться за него некому?
— Да в чем дело? Что орешь-то? — удивился Федоров.
— Ты не крути! Я тебе не Пашка! Меня не обманешь! Не таковская!
— Ну, что тебе надо?
Деньги давай! Долю пашкину отдай! Пятьсот целковых!
Федоров положил свою ладонь на лоб пашкиной матери.
— Здорова? Голова не болит?
— Уйди! Не трожь, дьявол!
Она отскочила в сторону.
— Давай деньги, Федоров! Честью тебя прошу!
Пришлось вызвать Пашку.
— Какие деньги? — спросил его Федоров.
— Не знаю!
— Пашка! — закричала мать, — обманывают они тебя. Дитятко ты мое бедное! Работал, работал цельное лето, а этот жулик себе в карман все сунул!
Она схватила Пашку за руку и потащила за собой.
— Не дам я издевки творить над сыном! Собирайся, сынок! Идем! А ты, — погрозила она пальцем Федорову, — ты еще попляшешь. Тебе это не старый режим. Славу богу, и суд у нас имеется на таких сплотаторов.
Пашка вырвался из рук матери и хмуро сказал:
— Никуда я не пойду. Мне и здесь хорошо!
— Верно, Пашка! — кивнул головой Федоров, куда ты пойдешь от своего хозяйства?…
Пашкина мать подняла крик, погрозила Федорову судом и умчалась к председателю просить защиты.
Никуда я не пойду. Мне и здесь хорошо!
В тот же день ребята получили от своих шефов письмо и книги.
Вот что писали пионеры:
Дорогие товарищи!
Как вы поживаете? Как идут ваши дела? Напишите, как работает инкубатор и что вы сейчас делаете? Мы собрали для вас книги и посылаем их вам. Прочтите всем вслух книжку с красной обложкой «Робинзон Крузо». Очень интересная книга. Обязательно отвечайте. На следующее лето мы приедем к вам помогать работать.
С пионерским приветом.
Далее следовали подписи.
Так появилась в артели увлекательная книга о жизни Робинзона Крузо, которую поочереди ребята читали вечерами в бараке.
Керосиновая лампа бросала желтый свет на стены, и по стенам ползли тени сидящих вокруг лампы. Во время чтения коммунщики сидели тихо, стараясь не шевелиться. А если кто-нибудь откашливался, в его сторону повертывались головы, и в бараке катились предостерегающее шипенье: