— Ш-ш-ш!
Особенно внимательно слушал Никешка. Охватив кудлатую голову руками и положив локти на стол, он смотрел горящими глазами в рот читающего и, быстро шевеля губами, беззвучно повторял каждое слово. Федоров задумчиво смотрел на потолок. Кузя, склонив голову на бок, уминал пальцами табак в трубке, не решаясь закурить, чтобы не пропустить ни одного слова.
Сережка, поджав под себя ноги, сидел на топчане, вытянув голову и блаженно улыбаясь.
Юся Каменный молча лежал на топчане, сложив руки на животе, слегка шевеля носками.
В напряженной тишине звенел голос читающего, унося слушателей в диковинную страну, на пустынный, необитаемый остров.
Всякая работа шла у меня очень медленно и тяжело. Чуть не целый год понадобился мне, чтоб довести до конца ограду, которой я вздумал обнести свое жилье. Нарубить в лесу толстых жердей, вытесать из них колья, перетащить эти колья к моей палатке — на все это нужно было много времени. Иногда у меня уходило два дня только на то, чтобы обтесать кол и принести его домой, а третий день на то, чтобы вбить его в землю. Я этим не смущался и продолжал свою работу.
Керосиновая лампа коптила, но увлеченные чтеньем коммунщики сидели не шевелясь.
Укладываясь спать, они обсуждали прочитанное, спорили и досконально разбирали поступки Робинзона.
— Не потерялся парень, — говорил Никешка, стаскивая сапоги, — за это люблю… Хоть один остался, а рук на опустил. Молодец!
— Товарища бы ему, — вот завернули бы дело!
— Н-да… Одному не ахти как ловко!
Появление Пятницы было встречено с восторгом.
— Теперь вдвоем они наворотят делов!
Не нравилось только то, что Робинзон превратил Пятницу в слугу. Этого уж никто не одобрил.
— Ишь ты, сам в беде, а другого слугой делает. Дурак этот Пятница. Послал бы его к чорту и крышка.
После этого к Робинзону охладели, однако книгу дослушали до конца. Никешка несколько дней пребывал в раздумье, а как-то раз во время обеда поделился своими мыслями со всеми:
— Ежели смотреть в корень, так выходит мы тоже вроде Робинзона будем. Из ничего ить кадило раздули!
— Зато — вона сколько нас, Агафонов! На что ни навалимся гуртом, под руками горит. Нам бы такой остров, мы бы его за год в рай превратили.
— А много ли нас? — откашливался Тарасов, — хозяйство растет, а руки не больно растут. По две было каждого, по две и осталось. Эх, братцы, нам бы теперь десяток Пятниц, — горы свернули бы…
С появлением в артели коров появились новые заботы. Коммунщики, разрываясь на части, работали с утра и до поздней ночи, не зная отдыха даже в праздничные дни.
— С ног валимся! — жаловались некоторые.
— Сдохнем на такой работе! — угрюмо ворчал Кузя.
Федоров видел, что так долго не протянуть. Он подолгу совещался с Тарасовым, ходил в деревню, беседовал с мужиками о колхозе и возвращался обратно хмурый и озабоченный. Вернувшись однажды из деревни, Федоров собрал ребят и заявил:
— Беда, хлопцы… На полгоры взобрались, а дальше хозяйство не пущает. Тяжело стало карабкаться. Без подмоги ежели, так улитками придется ползти…
Ребята молчали.
— Надо что-то делать, — сказал Федоров, — дальше так нельзя. Ерунда получается.
— Ясно — ерунда! — кивнул головой Мишка.
— Ну вот… Думал я тут, думал, и надумал такую штуку: отцов вам надо тянуть в дело… Матерей тащить надо…
— Я батьке говорил… Не идет! — сказал Васька.
— Мой ни в какую! — сказал Петька.
— И мой!
— И мой!
— Знаю! — нахмурился Федоров, — а только надо нам попробовать с другого конца подойти… Вы вот что, ребята… хозяйство наше, сами видите какое… На тысячи рублей теперь потянет…
— Ясно! — подтвердил Мишка.
— А хозяева этому хозяйству вы сами… Вот вы и потолкуйте об этом дома. Скажите батькам, что имеете. Ежели мол поделить теперь все, так рублей по триста на каждого достанется… Про долг помолчите… Про долг говорить не следует… А ежели мол, батька, ты не хочешь к нам итти, так и я выхожу вон… и доля моя пропадет мол.
После этого собранья, Федоров устроил второе совещание. Собрав всех остальных, он без лишних предисловий заявил:
— Надо, товарищи, что-то делать. Сами видите, с ног сбиваемся. Надо действовать. Я вот предлагаю устроить день колхоза. То есть не день, вечер… Сегодня, как кончим работу — пойдем в деревню. Кто к одному, кто к другому: Кто кого знает, пусть тот того и обработает. В деревне имеется еще семь батраков. Этих надо непременно затащить. Будете говорить что, — напирайте на хозяйство. Сюда тащите, — смотрят пусть все. Насчет турнепса, который лопали недавно, — помолчите. Зря трепать языком нечего. Что было, то было. На коров больше упирайте. Десять мол племенных. Насчет всего остального — после объясним. Но напирайте. Нажимайте по совести, потому без людей — зарез нам. Не размахнешься без людей никак.
В тот же вечер коммунщики расползлись по деревне. Дома остались дед Онуфрий, Миша Бондарь, который вот уже третий день страдал зубной болью, и Катя. Все остальные двинулись собирать друзей и товарищей.
— Кто больше приведет, — смеялся Никешка дорогой, — тому премия. Два вареных турнепса.
Дружный хохот подхватил слова Никешки, а Кузя хлопнул его по плечу и, кашляя, сказал:
— Ну, вострый, чорт! На всякий-то случай у него смешинка запасена.
— Этот уж приведет! — уверенно произнес Сережка.
— Да уж будьте в спокое!
Однако, не повезло Никешке. Ему не только не удалось никого перетянуть в артель, но даже поговорить с батраками не сумел Никешка.
Когда поймал он у ворот силантьевского дома батрака Кучеренко и начал угощать его табаком, на двор вышел сам Силантий. Увидев Никешку, он подошел к нему и ухватил цепкими руками за плечи:
— Ты чего… Что надо? Куда прилез?
Силантий стучал зубами, брызгался слюной и от гнева задыхался, будто в гору бежал:
— Уйди! Уйди от греха!
— Но, но, потише! — сказал Никешка, снимая со своих плеч руки Силантия, — не воровать пришел к тебе… А постоять у ворот с товарищем не запретишь.
Силантий затрясся от злости.
— Волк тамбовский тебе товарищ! Почем я знаю, зачем ты пришел. Может поджечь меня по злости хочешь?.. Коммунщик чортов! — И повернувшись к Кучеренку сказал:
— Иди-ка, милый… Поужинаем, да спать. Вставать завтра рано.
Когда они уходили, Никешка крикнул вдогонку:
— Заходи, Кучеренок, поболтать… Дело к тебе есть…
Но вряд ли услыхал Кучеренок приглашение Никешки.
Такая же неудача постигла и других коммунщиков. И только одному Кузе повезло. Возвращаясь обратно, он встретил на дороге человека, который поровнявшись с Кузей, остановил его и, сняв шапку, спросил вежливо:
— А будьте добры, товарищек…
— Ну? — остановился Кузя.
— Будьте добры сказать, как тут пройти до Прокофия Микулина.
— До кулака Прокофия? — переспросил Кузя и, оглядев с ног, до головы незнакомца, кашлянул:
— А ты кто ж такой будешь? Родственник или как?
Незнакомец кивнул головой.
— Вроде бедного родственника. В батраки приглашен…
— А-а! — протянул Кузя и, подумав немного, сказал:
— С чего ж ты это вдруг надумал?
— В батраки-то? Да как сказать?.. Спортом решил заниматься. Очень уж меня тянет к физкультуре, когда в брюхе кишка за кишкой гоняется.
Кузя добродушно рассмеялся:
— Вострун оказывается. Вот бы вам с Никешкой вместе…
Кузя почесал затылок и сказал:
— Не знаю, как тебя звать-то…
— Семеном Петровичем…
— Ишь ты, — удивился Кузя, — Семеном, да еще Петровичем. Длинный какой. Так вот, Семен, парень ты видать оборотистый, а нам таких подавай только… ну, так… Как бы тебе это сказать… Однисловом, шагай за мной. Там тебе расскажут, что надо… я и сам бы рассказал, да язык-то у меня не тово… Не приспособлен к разговору… Больше насчет еды он.
— С тобой итти? — нерешительно произнес Семен, — а кто тебя знает, какой ты есть человек. Может ограбить думаешь дорогой. Может последнюю блоху у меня сопрешь?
— Шутник, — засмеялся Кузя, — так пошли, что-ли?
— Что ж с тобой делать? Итти, так итти, как говорил один помещик, удирая в октябре из России.
Коммунщики сидели в бараке, хмуро переговариваясь о неудаче.
— Поймал я одного, — рассказывал Юся Каменный, — поговорил, конечно. Так и так дескать, не хочешь ли с нами работать…
— Ну?
— Э, — махнул Юся рукой, — рази мало дураков среди нашего брата? Я ему одно, — он мне другое. Сколь, грит, платите. Я ему: дескать весь мир можешь забирать. А он грит: три рубля положите в месяц, — пойду, а так не согласен.
— Вот дубина!
— А я тут одного улещал, так тот еще дурнее оказался, — сказал Сережка, — у вас, грит, пока-то что будет, а тут два целковых в месяц будто из банка получаю.
— Глупый у нас еще народ!
— Верно! — усмехнулся Федоров, — а только за примером ходить недалеко.
Коммунщики вспомнили недавнюю ссору и замолчали. Никешка полез в карман за табаком и, виновато улыбаясь, сказал:
— На свете всего бывает… Конь о четырех ногах, да и то спотыкается, а несознательному на двух и оченно даже трудно.
— Кузя главное шумел… А мы что?
В это время распахнулась дверь и через порог шагнул Кузя, а следом за ним вошел Семен.
— Вот он! Легок на помине!
— Смотри, никак привел кого-то!
Кузя бросил шапку на топчан:
— Пятницу притащил!.. Знакомьтесь!
Семен снял с плечей мешок, положил его у порога и сдернул с головы приплюснутый картуз. Черные вьющиеся волоса упали на широкий лоб, под которым светились внимательные, немного насмешливые глаза.
— Добренького здоровья, товарищи!
— Здравствуй!
— Поставь мешок-то к столу. У порога мокро. Вымочишь еще что!
— Это верно! — подхватил мешок Семен, — золото мокроты не любит. Плесневеет очень.
— Ишь ты, богатый стало быть?
— Отцовское добро таскаю. Тысяча и сто тридцать семь блох, пуговица да вязальный крючок, полтора гвоздя да щетина