Толстой Л. Н. 1951–1953. Собр. соч.: В 14 т. Т. 7, 9. М.: Худож. лит.
Толстой Л. Н. 1955. О литературе: Статьи, письма, дневники. М.: Худож. лит.
Чехов А. П. 1976–1977. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 6, 7, 8, 9, 10. М.: Наука.
Чудаков А. П. 1971. Поэтика Чехова. М.: Наука, 1971.
Чудаков А. П. 1986. Мир Чехова: Возникновение и утверждение. М.: Сов. писатель.
Шмид В. 1998. Активизация не отобранных мотивов («Душечка») // Он же. Проза как поэзия. Пушкин, Достоевский, Чехов, авангард. СПб.: ИНАПРЕСС, 1998. С. 234–237.
Щеглов Ю. К. 2012. Молодой человек в дряхлеющем мире (Чехов, «Ионыч») // Он же. Проза. Поэзия. Поэтика. Избранные работы. М.: Новое литературное обозрение. С. 207–240.
Щеглов Ю. К. 2014. Из работ о поэтике Чехова // Он же. Избранные труды. М.: РГГУ. С. 394–574.
Evdokimova S. 1993. «The Darling»: Femininity Scorned and Desired // Reading Chekhov’s Texts / Ed. R. L. Jackson. Evanston: Northwestern UP. P. 190–197.
Garnett C. 1979. The Darling // Anton Chekhov’s Short Stories: Texts of the Stories, Backgrounds, Criticism / Ed. by R. E. Matlaw. NY & London: W. W. Norton & Co. P. 211–221.
Hingley R. 2008. Angel // Anton Chekhov. The Russian Master and other Storie / Trans. by R. Hingley. Oxford & NY: Oxford UP. P. 172–182.
Poggioli R. 1957. Storytelling in a Double Key // Он же. The Phoenix and the Spider. Cambridge, Mass.: Harvard UP. P. 109–130.
Proffer C. 1969. From Karamzin to Bunin. An Anthology of Russian Short Stories / Ed. and comm. by C. Proffer. Bloomington & London UP.
8. «Грамматика любви» Бунина и топос поисков великого былого[237]
О «Грамматике любви» (1915, далее ГЛ)[238] я уже писал, соотнося ее с разными другими текстами. Начну с краткого обзора трех таких структурных срезов рассказа, после чего намечу еще один, на первый взгляд, неожиданный.
1.1. Ряд характерных черт роднит ГЛ с «Легким дыханием» (1916; ЛД)[239]. Это:
— повествование в 3‐м лице, с точки зрения объективного и практически всеведущего рассказчика, близкой к точке зрения протагонистов:
в ЛД — к точке зрения сначала главной героини (Оли Мещерской), а затем второстепенной (ее учительницы), и второй фрагмент как бы обрамляет первый;
в ГЛ — к точке зрения героя рамочной новеллы (Ивлева), который посещает дом героев обрамляемой (Хвощинского и Лушки);
— мотив странной Любви-и-Смерти:
в ЛД — о ранней сексуальности и гибели красавицы-гимназистки, которая вызывает любовь, но сама ее не испытывает;
в ГЛ — о любовной фиксации помещика на его рано умершей некрасивой горничной;
— цитатность / литературность заглавий:
в ЛД — легкое дыхание, отсылающее к строчке Шепот, робкое дыханье Фета (при наличии в рассказе персонажа по фамилии Шеншин);
в ГЛ — грамматика любви, отсылающая к неуклюжим стихам влюбленного героя (при наличии в тексте цитаты из настоящего поэта — Баратынского);
— программная роль Старинной Книги, цитата из которой выносится в заглавие рассказа, осмысляемое читателем в кульминационный момент повествования:
в ЛД — максима из безымянной книги из отцовской библиотеки, определившая жизнь главной героини и запомнившаяся второстепенной, действующей на рамке;
в ГЛ — эмблематичная для всего сюжета «Грамматика любви», приобретаемая героем рамочной новеллы в библиотеке героя обрамляемой;
— своеобразный культ покойной героини, исповедуемый другими персонажами:
в ЛД это память о героине, живущая в памяти регулярной посетительницы ее могилы;
в ГЛ — своеобразное капище давно покойной героини, созданное ее любовником, хранимое их сыном и посещаемое героем рамки.
Перед нами не простой набор отдельных сходств, а тесно сплетенный кластер из пяти важнейших компонентов, группирующихся вокруг жизнетворческой проблематики. В каждом случае он реализован по-своему, но его нетривиальная инвариантность очевидна.
1.2. Сравнение ГЛ с «В некотором царстве» (ВНЦ) и «Визитными карточками» (ВК) позволяет выявить общий композиционный прием Воронки[240] — движения к кульминации от противного путем длительного многоступенчатого сужения перспективы. Совершаются переходы:
— от обрамляющего сюжета — к обрамляемому;
— от чего-то далекого в физическом и нарративном пространствах — к близкому;
— и от общих планов — к крупным планам деталей.
Эту типовую схему Бунин охотно применяет при разработке любовных мотивов — как правило, одновременно плотских и одухотворенных/олитературенных.
В ВНЦ соскальзывание в Воронку начинается с первых строк — с чтения телеграммы, вводящей обрамляемый сюжет (чью-то женитьбу, имеющую состояться неизвестно где).
Герой мысленно устремляется «туда» — мчится в санях — воображает передвижения привлекательной невесты и ее старой тетки — следует за ними в их поместье — в их дом — присутствует при их раздевании — воображает внезапную смерть тетки, оставляющую его наедине с героиней, — и, наконец, упивается крупным планом ее глаз и обнажаемой ножки.
В ВК повествование не делится на рамку и обрамляемый сюжет.
Оно начинается с открытого волжского пейзажа и парохода в целом — затем перспектива сужается до палубы — ресторана — каюты героя — и, наконец, до постепенно обнажаемого тела героини.
В ГЛ повествование следует за передвижениями в конном экипаже (как в ВНЦ) героя обрамляющей новеллы, который все больше сосредотачивается на обрамляемой истории Хвощинского и Лушки.
Маршрут и здесь начинается издалека (Некто Ивлев ехал однажды в начале июня в дальний край своего уезда), причем не только территориально, но и нарративно — извне обрамляемой истории (о которой речь не заходит на протяжении первых 400 слов, то есть одной шестой текста).
Сужающееся движение:
— начинается издалека (Некто Ивлев ехал однажды в начале июня в дальний край своего уезда),
— направляется сначала намерениями возницы,
— затем словами посещаемой по дороге графини о любовном помешательстве Хвощинского и воспоминаниями Ивлева о собственном раннем увлечении образом Лушки и приводит его в усадьбу легендарной пары,
— в нежилую часть дома,
— библиотеку Хвощинского,
— к книжной полке, а на ней к старинной книжке,
— прикосновению к бусам с шеи героини, вызывающему у него сердцебиение,
— наконец, к чтению и приобретению им заветной книжки со стихотворным инскриптом покойного любовника.
Как легко видеть, эта воронкообразная композиция плотно накладывается в ГЛ на структуры, общие с ЛД, эффектно высвечивая их.
1.3. Еще одно существенное сходство ГЛ с ВНЦ состоит в подключении героя рамочного сюжета к любовным отношениям между героями обрамляемого. Это мотив Подражательного Желания, обычно действующий на двух уровнях[241].
На «внутреннем» (житейском, синтагматическом) уровне он представляет собой типовой любовный треугольник, где предметом желаний героя является женщина, принадлежащая более сильному, богатому, влиятельному и т. п. Сопернику:
так строится, например, сюжет «Красного и черного»,
а в иронически инвертированном виде — сюжет «Княжны Мери».
На «внешнем» (символическом, парадигматическом) уровне герой подражает Медиатору — ролевой модели из авторитетного культурного, в частности литературного, дискурса:
герой Стендаля мысленно подражает Наполеону, а дантовские Паоло и Франческа предаются любви по образцу персонажей совместно читаемой книги;
Дон Кихот во всем, включая любовь к прекрасной даме Альдонсе/Дульцинее, руководствуется рыцарскими романами (= примером Амадиса Гальского);
Эраст влюбляется в бедную Лизу как в воплощение литературной пастушки;
Печорин в «Тамани» увлекается контрабандисткой потому, что она напоминает ему ундину Ламотт-Фуке и Миньону Гёте;
Эмма Бовари в своих адюльтерных связях вдохновляется романтическими моделями; а герои «Гюи де Мопассана» Бабеля как бы перевоплощаются в персонажей переводимой ими новеллы заглавного героя.
У Бунина
героиня ВК вступает в связь с любимым писателем, разыгрывая под его эгидой «боваристский» сценарий — вплоть до следования его режиссерским указаниям в процессе раздевания[242];
героиня ЛД сознательно ориентируется на идеальный образ прекрасной женщины из «старинной смешной книги», а подсознательно — на стратегию романтической любви не столько к партнеру, сколько к самой идее роковой страсти[243];
герой ВНЦ мгновенно загорается страстью к неизвестной ему невесте неизвестного ему Соперника, носящего престижное литературное имя-отчество Иван Сергеич.
Очень интересно Подражательное Желание разработано в ГЛ.
С одной стороны, это вроде бы обычный любовный треугольник, поскольку герой рамочной новеллы был издавна увлечен героиней обрамляемой:
Графиня <…> рассказывала про <…> помещика Хвощинского, который, как знал Ивлев еще с детства <…> был помешан на любви к <…> Лушке, умершей в ранней молодости. «Ах, эта легендарная Лушка! <…> Оттого, что этот чудак обоготворил ее <…> я в молодости был почти влюблен в нее, воображал, думая о ней, бог знает что, хотя она, говорят, совсем нехороша была собой». — «Он умер нынешней зимой».