бное преследование принесло Флоберу известность и прибавило популярности роману. «Госпожа Бовари» изменила взгляды французов на любовь: у них поубавилось иллюзий и появились признаки разочарования.
Флобер и другие реалисты, например Ги де Мопассан, братья Гонкур, Эмиль Золя, старались доказать, что любовь – своего рода «игрушка», в которую сознание играет с самим собой. Как заметил Стендаль, принадлежавший к предыдущему поколению писателей, в своей книге «О любви» (1822), влюбляясь, мы приукрашиваем предмет своей любви, наделяя его всеми теми прекрасными качествами, которые нам хотелось бы в нем видеть. Стендаль называл это «кристаллизацией»: он сравнивает это явление с тем, как на веточке, оставленной в соляных копях, образуются кристаллы, похожие на алмазы [75] . В «Госпоже Бовари» Флобер показал, как именно происходит «кристаллизация» в сознании молодой женщины, влюбленной в двух мужчин, ни один из которых не был ее мужем.
Но было бы ошибочно видеть во Флобере исключительно реалиста, сам он в конце жизни считал иначе. Хотя в «Госпоже Бовари» романтические иллюзии Эммы разрушаются, нужно помнить о том, что Флобер не раз говорил: « Madame Bovary, c’est moi » – «Мадам Бовари – это я». А иначе как ему удалось бы придумать такое трогательное создание? И до сих пор читатели не перестают сопереживать страданиям его героини, а женщины по-прежнему отождествляют себя или, по крайней мере, свою судьбу с образом Эммы Бовари.
Позвольте признаться, что и я была одной из тех девочек-подростков, чувствовавших себя Эммой Бовари, взахлеб читая роман. Мне казалось немыслимым, что руки такой красивой девушки с богатым воображением просит посредственный деревенский доктор, начисто лишенный какого-либо изя щества. Ясно, что она, мечтавшая об утонченности, недоступной ей как дочери фермера, была разочарована своей банальной семейной жизнью и искала себе утешения на стороне. Не могу сказать, что я восхищалась ею так же, как добродетельными героинями английских романов, например Джейн Эйр Шарлоты Бронте и Элизабет Беннетт Джейн Остин, но я сопереживала ей и оплакивала ее судьбу.
Через несколько лет, когда я была уже студенткой Гарвардского университета, я слушала курс лекций, посвященный творчеству Флобера, который читал знаменитый в то время профессор Рене Язинский. Я перечитала «Госпожу Бовари» и уже не могла представить себя на месте главной героини. Теперь Эмма казалась мне заблудшей и недалекой деревенской девушкой. После рождения дочери мое неприятие Эммы усилилось. Я держала на руках чудесную маленькую девочку, я безумно любила ее, а в Эмме не было даже намека на привязанность к своей дочери. Как могла мне вообще нравиться эта книга?!
Учась в магистратуре в университете Джонса Хопкинса, я прочитала «Госпожу Бовари» в третий раз, когда под руководством теперь уже знаменитого профессора Рене Жирара, члена Французской академии, работала над своей диссертацией. Он называл устремления героини «миметическим желанием», то есть она желала того, чего ее научили желать. В романах, которые она читала, «было все про любовь, там были одни только любовники, любовницы, преследуемые дамы… герои, храбрые, как львы, кроткие, как агнцы, добродетельные донельзя, всегда безукоризненно одетые…». Такие слова, как страсть и блаженство , «которые казались ей такими прекрасными в книгах», создали в ее сознании ложное представление о любви. Теория Жирара о миметическом желании была мне понятна, она говорила о том, как повлияли книги, фильмы и киножурналы на формирование романтических желаний у меня и моих подруг.
В третий, но не в последний раз прочитав роман «Госпожа Бовари», я смогла, наконец, осознать многозначность этой книги. Я начала понимать, какие различные толкования романа порождает паутина, сотканная взаимосвязями романтизма и реализма, иллюзиями и разочарованиями. В ней совместились комедия и трагедия, социология и психология, лирика и материализм, пафос и ирония. В пятнадцать лет меня увлекали романтические фантазии Эммы. Став матерью и женой, я отбросила их, трезво посмотрев на любовь и брак. Став более искушенным читателем, я увидела истинное величие романа «Госпожа Бовари» как прекрасного произведения искусства. Флобер настаивал на том, что работает над прозой так же скрупулезно, как и над стихами: каждое слово должно быть выверено, каждая фраза должна звучать достоверно. Все произведение в целом должно быть выстроено так точно, изобиловать такими деталями, чтобы у нас не возникло и капли сомнения в его жизненности и реалистичности, чтобы герои и сюжет захватили нас, а мы унесли бы с собой чувства и мысли, которые долго будут владеть нами уже после того, как мы закроем последнюю страницу романа. Для нас «Госпожа Бовари» – не только возвращение к теме циничного совращения, веками бытовавшей во французской литературе, но и своеобразный критерий нового, антиромантического взгляда на любовные отношения.
Роман «Госпожа Бовари» начинается и заканчивается рассказом не о героине, а о ее муже, Шарле Бовари. Таким образом, героиня оказывается ограниченной рамками брака с человеком, физически непривлекательным и совершенно лишенным воображения. Учась в школе, он носит смешную фуражку: «Это была одна из тех дрянных вещей, немое уродство которых не менее выразительно, чем лицо дурачка» [76] . Шарль Бовари – «гадкий утенок», который никогда не станет лебедем. После окончания колледжа он получает звание officier de santé– лекаря, и родители женят его на обеспеченной вдове вдвое старше него. Пока он не встретил Эмму, ему суждено было вести самый банальный образ жизни. Когда он впервые ее увидел на семейной ферме, куда Шарль приехал, чтобы оказать помощь ее отцу, сломавшему ногу, его поразили «белизна ее ногтей» и ее «пухлые губы», которые она по привычке покусывала, когда умолкала. Эти признаки утонченности и чувственности, свойственные ее натуре, завладели его воображением, и после смерти своей жены он возвращается на ферму ее родителей, чтобы просить ее руки.
Деревенская свадьба Шарля и Эммы продолжалась два дня. Она начинается с реалистической картинки, когда к ним съезжаются гости. Они приезжают в колясках, одноколках, двухколесных шарабанах, кабриолетах, крытых повозках и телегах. Затем автор описывает праздничные наряды: женщины в чепцах, косыночках и наколках, мужчины – во фраках, пиджаках и сюртуках, с золотыми цепочками от часов. Далее он лирически описывает свадебное шествие, «сначала двигавшееся единой пестрой лентой, извивавшейся по полям на узкой тропинке». Во главе него выступал музыкант с украшенной лентами скрипкой, а за ним, возвращаясь из мэрии, шли новобрачные, родственники, друзья и детвора. После брачной церемонии в каретнике под навесом были накрыт стол, и гости пировали до вечера. Свадебный пирог был главным блюдом праздничного обеда, он был сделан в форме храма, а его верхушка была украшена маленьким амурчиком, качавшимся на шоколадных качелях. Эмма предпочла бы полуночное венчание при свете факелов, но от этой романтической затеи пришлось отказаться в пользу старомодной церемонии, более подходящей деревенским жителям. Когда молодожены покинули гостей, им не удалось избежать обычных свадебных шуток: торговец рыбой пытался впрыснуть воду через замочную скважину в двери спальни. На следующий день Шарль как будто был в приподнятом настроении, а его невеста ничем не выдавала своих чувств.
Флобер живописует сцену свадьбы, как его современник художник Курбе, желая показать жизнь так, будто вы все видите своими глазами и слышите собственными ушами. Разумеется, Флобер, как и Курбе, моделировал реальность согласно своему внутреннему видению. Ушли в прошлое гроты и холмы, где влюбленные предавались романтическим свиданиям. Вместо этого автор предлагает нам грубую картину любви и брака, граничащую с сатирой.
Только устроившись в своем новом доме, Эмма начинает прислушиваться к себе. Мы знаем, что она училась в пансионе при монастыре, и ее привлекали чувственные моменты богослужения: запах ладана, прохлада купели и отсвет свечей на подсвечниках. Она преклонялась перед шотландской королевой Марией Стюарт и другими знаменитыми женщинами: Жанной д’Арк, Элоизой и любовницей Карла VII Агнессой Сорель. Что за образцы для подражания! Она читала стихи французского поэта Ламартина и романы английского писателя Вальтера Скотта, которые вряд ли могли подготовить ее к роли жены скромного деревенского лекаря. Конечно, она ожидала несколько большего, чем грубые манеры ее мужа и его скучная речь, которая была «плоской, точно панель». Вскоре Эмма начинает спрашивать себя: «Боже мой! Зачем я вышла замуж?»
Со временем ее романтическое воображение разыгрывается все больше. Разочаровавшись в семейной жизни и домашнем окружении, Эмма находит утешение в мечтах о том, что могло бы произойти. Она пытается вообразить события, которые могли бы привести ее к новому замужеству и другой жизни. Свойственную Эмме неудовлетворенность собственным положением и меланхоличную тоску по неизвестной, полной романтики жизни стали называть «боваризмом».
И необыкновенное событие, наконец, происходит: Эмма с Шарлем приглашены на бал к живущему неподалеку маркизу. На балу в Вобьесаре Эмма попадает в роскошную атмосферу загородного замка, о которой она так мечтала. Вот чего она хочет! Все в замке, где они проводят ночь, напоминает декорации волшебной сказки, где благородные господа и дамы с фарфоровой кожей и в изысканных платьях предаются сладострастию. Эмма восхищается каждой элегантной деталью – цветами и мебелью, едой и вином, и особенно котильоном, который начинается в три часа ночи. Хотя она не умеет вальсировать, она оказывается в объятиях умелого виконта и в восторге кружится по бальной зале.
Описывая аристократический бал, которому предшествует деревенская свадьба, а потом сельскохозяйственную выставку, автор открывает нашему взору панораму провинциального общества XIX века. Городок Ионвиль-л’Аббей, где в основном разворачивается действие романа, напоминает хорошо знакомые Флоберу деревни, расположенные вокруг его отчего дома неподалеку от Руана. Хотя Эмма родом из крестьян или мелких буржуа, которые собираются и к ней на свадьбу, и на сельскохозяйственную выставку, ее романтические мысли заняты образами местной знати. Любви, как она ее понимает, сопутствуют предметы роскоши, не доступные людям ее круга. Эта тяга к материальному благополучию неотделима от ее прелюбодеяния, и она же в конечном счете приводит ее к гибели.