, а не наоборот.
Похоже, все-таки роль прогрессивных английских институтов, сформировавшихся к XVIII веку, следует учитывать в первую очередь при попытках ответить на вопрос о причинах европейского успеха. Подробнее об этом пойдет речь в разделе этой книги, непосредственно посвященном институциональному анализу. И в этой связи возникает еще один вопрос, на который не дает ответа Ниал Фергюсон: каким конкретно образом конкуренция европейских стран в борьбе за правильные институты привела к достижению позитивного результата?
Конкуренция ведь возникла с момента распада Римской империи. Государства воевали между собой, совершенствовали вооружения, искали оптимальные способы ущучить противников. И постоянно их находили. То одна страна, то другая достигали могущества. Англия долгое время доминировала над Францией в Столетней войне. Потом лидерство захватила Испания, контролировавшая практически пол-Европы в XVI столетии. А дальше Франция ее обошла, став в XVII веке ведущей державой. При Петре I в большую европейскую политику энергично включилась Россия. К концу XIX века наметилось лидерство объединившейся наконец Германии.
Между моментом, когда соперничество европейцев началось, и моментом, когда оно обеспечило Западу преимущества, прошло много веков. Почему конкуренция стран не дала результата раньше? А если дала, то в чем это выразилось? Как отмечал Кеннет Померанц в книге «Великое расхождение», о которой шла речь раньше, до XVIII века Европа не способна была добиться большего, чем Китай. Фергюсон же считает, что преимущества Запада выявились на пару столетий раньше. «В 1600 году ВВП Англии на душу населения уже на 60% превышал ВВП Китая» [Там же: 402]. Это весьма спорный аргумент, поскольку сравнивать надо либо Европу в целом с Китаем в целом, либо наиболее успешные регионы Европы и Китая между собой. Но даже если предположить, что Фергюсон прав, все равно в книге «Цивилизация» трудно найти объяснение, почему конкуренция между европейскими государствами не привела к формированию прогрессивных институтов в XII веке.
Наверное, соперничество европейцев между собой обеспечивало какие-то важные промежуточные результаты. И, может быть, попеременное лидерство то одной страны, то другой было с этим связано. Если это так, то интересную и разумную историко-социологическую схему, нарисованную Фергюсоном, надо еще наполнять дополнительным конкретным содержанием. Она представляет собой что-то вроде «черного ящика». На «входе» – соперничество. На «выходе» – хорошие институты. А что между ними? Что внутри у «черного ящика»?
Впрочем, вне зависимости от ответа на данный общий вопрос, можно зафиксировать важный для нашей страны вывод, вытекающий из книги Ниала Фергюсона. Россия проигрывает в конкуренции с Западом. Мы все больше чувствуем наше отставание. И, если принять во внимание мировой опыт, это наше чувство рано или поздно станет (как и в других странах) важнейшим двигателем преобразований.
Глава 2Теория модернизации
Как мир стал современнымТолкотт Парсонс и создание теории модернизации
Рассуждая о «судьбах родины», мы часто говорим о необходимости ее модернизации – превращения в современное общество с эффективной рыночной экономикой и демократией. Но вот парадокс: когда ученые начинают вести свои споры о модернизации, сплошь и рядом можно слышать, что эта теория устарела, что она искажает развитие общества и даже служит чьим-то корыстным интересам. Получается путаница: пока мы не погрузились в «науку», мы жаждем модернизации, а как только погрузились – начинаем ее опасаться. На самом деле разобраться с теорией модернизации легко и в то же время очень сложно. Бо`льшая часть того, что про нее пишут в научной среде, – это не объективная оценка, а идейная полемика.
Первый шаг к осмыслению сути теории сделать нетрудно. Для этого надо понять, как ученые смотрели на развитие общества сразу после Второй мировой войны, в эпоху, когда зарождалась теория модернизации. По сути дела, тогда имелось лишь два подхода, но весьма глобальных – марксистский и расистский.
Марксисты разных направлений говорили, что все человечество может развиваться в лучшую сторону, но эта «лучшая сторона» – коммунизм. Были, конечно, и серьезные ученые, исповедовавшие марксизм. Они исследовали при этом реальный процесс становления абсолютизма или капитализма, а не фантазировали о светлом будущем человечества. Однако в конечном счете принципиальные для марксизма классовый подход и теория пролетарской революции сильно мешали науке.
Расисты же полагали, что лишь отдельные народы могут быть успешными. Не обязательно это были сторонники нацизма. Некоторые ученые могли исходить из того, что есть культуры, способствующие развитию, и культуры, препятствующие ему. Но как бы то ни было, подобная «наука» возводила стену на пути многих развивающихся государств к рынку и демократии. Проще говоря, это направление исходило из представления, будто культура, экономика и демократия, созданные белым человеком, в принципе не могут распространиться по всей планете.
При этом долгое время вопрос о развитии не казался человечеству таким уж актуальным. Ведь раз слаборазвитые народы живут в колониях, вопрос об их самостоятельном развитии все равно на практике не стоит.
Лишь когда стали распадаться колониальные империи и возникло множество независимых государств, думающих о своих перспективах, выяснилось, что марксистские и расистские подходы сдерживают научные исследования. Теория модернизации предложила третий вариант анализа данной проблемы. Суть его состоит в том, что все народы (а не только условные «арийцы») имеют возможность двигаться к рынку и демократии, но при этом движение к коммунизму исторической необходимостью не является. Иными словами, теория модернизации – это база для исследований того, почему одни страны богатые, а другие бедные, почему в одних государствах возникают революции, а другие развиваются гладко, почему распадаются империи и формируются нации, почему некоторые люди хорошо умеют адаптироваться к изменившимся жизненным условиям, тогда как другие оказываются жертвами своей неспособности меняться. Все, что не является марксизмом и расизмом, так или иначе сводится к исследованию модернизации, к анализу того, как происходит переход от традиционного общества к современному.
При этом в рамках данного подхода есть множество направлений и множество авторов. Некоторые авторы написали умные, содержательные книги, некоторые – глупые или поверхностные. Противники теории модернизации берут порой книги некомпетентных авторов и утверждают, что вся концепция, мол, такова. Но на самом деле давать оценку теории модернизации в целом имеет смысл лишь в сравнении с марксизмом и расизмом. Все более конкретные оценки говорят не о теории модернизации вообще, а лишь об отдельных ее представителях.
Для первичного знакомства с теорией модернизации лучше всего выбрать книгу американского социолога Толкотта Парсонса «Система современных обществ», опубликованную в США в 1971 году и изданную в России лишь через четверть века (М.: Аспект Пресс, 1997). Парсонс – бесспорный классик науки, опирающийся на труды великого немецкого мыслителя Макса Вебера. А «Система современных обществ», хоть и не разобралась во многих волнующих нас проблемах модернизации, задала общий подход к решению вопроса. Важнейший тезис Парсонса – происхождение современных обществ в XVII веке из «северо-западного угла» Европы. Первыми современными обществами он считает Англию, Голландию и Францию, которые «каждая своим путем вышли на лидирующие позиции в системе держав XVII века. Эти три страны возглавили процесс модернизации на его ранней стадии» [Парсонс 1997: 77]. Причем наибольших успехов тогда добилась Англия. Позднее другие западные страны стали входить в систему современных обществ, и особое значение в наших нынешних условиях приобрели США. Северная Америка в ХХ веке, по мнению Парсонса, начала играть ту роль, которую в XVII столетии играл северо-западный угол Европы.
Парсонс настолько уверен в приоритете этого «угла», что даже открывает введение к своей книге словами:
тезис, лежащий в основе этой работы <…> состоит в том, что современный тип общества возник в единственной эволюционной зоне – на Западе, который, по сути, представляет собой часть Европы, ставшей наследницей западной половины Римской империи к северу от Средиземного моря [Там же: 11].
Неудивительно, что сегодня, когда подчеркивать какие-либо преимущества европейцев считается делом неполиткорректным, Парсонс подвергается критике. Сам он в том же введении отметил:
многие воспримут <…> тезис о том, что общества современного типа обладают более высокой и обобщенной, чем все другие, адаптивной способностью и что все они имеют единое западное происхождение, как «культурно-центристский» и оценочный [Там же: 13].
Но если вдуматься в то, что Парсонс на самом деле сказал, получается вывод весьма благоприятный для незападных обществ.
Принципиальным моментом теории модернизации является утверждение, что не было никакого извечного Запада с современными нормами жизни, не было извечного преимущества западных народов над восточными. Весь мир меняется, и Запад в том числе. Успех Запада – плод долгого труда, а вовсе не исходно существующих культурных, или тем более генных, преимуществ. Чтобы понять суть современных обществ, надо изучать динамику, а не статику. Надо осмыслить историю, как систему постоянных трансформаций, приводящих к изменению нашей жизни.
Даже эпоха Ренессанса – это еще не современность, хотя многие утверждают, будто именно культурный перелом, происходивший в ту эпоху, создал наш нынешний мир. Согласно Парсонсу, скорее, в основе движения к современности лежал тот религиозный распад, что произошел в христианстве в XVI–XVII столетиях. На фоне этого распада исчезла фактически старая Империя (реально существовавшая в Германии, но претендовавшая на большее), возникли система суверенных государств и новая система международных отношений [Там же: 77–80]. В новых государствах возникла проблема легитимации власти, поскольку в связи с религиозным кризисом Европы старая система легитимации, в основе которой лежит представление, будто государь – помазанник божий, перестала эффективно работать.