Германию порой смотрят как на не слишком удачный пример модернизации в сравнении с Англией, Францией, Нидерландами (как Бельгией, так и Голландией), переселенческим англо-саксонским миром (США, Канада, Австралия, Новая Зеландия), а иногда даже с Италией, чью ренессансную культуру так принято превозносить. С одной стороны, конечно, из песни слов не выкинешь: немецкое «одичание» эпохи нацизма (переход веймарской демократии к тоталитаризму, огосударствление экономики, военные преступления) – это реальность. Но, с другой стороны, если немцы что-то делали неправильно, то откуда же сегодня у них появились столь явные успехи? Почему они не следуют по пути модернизации с некоторым отставанием от лидеров, а сами явно выбиваются в лидеры?
Английский феномен – это правильные рыночные и демократические институты. Кто-то считает, что они существовали в Англии аж с XIII века, кто-то полагает, что они сформировались после Славной революции (1688), а кто-то дает им лишь пару столетий. Но в любом случае традиционный подход к анализу успеха состоит в том, чтобы выяснить, как и когда появились разумные правила игры. Об институционализме много говорилось в этой книге. Но Коллинз идет другим путем.
При анализе Германии этот автор на первый план выводит такие направления преобразований общества, как секуляризация, развитие бюрократии и образование. Он полагает, что без соответствующего вклада чиновников, учителей и профессоров модернизация невозможна. А поскольку Германия лидировала в этих направлениях развития, то и ее нынешний успех не должен никого удивлять.
Иными словами, нельзя сказать, как полагают некоторые, будто у Германии был какой-то свой особый путь (Sonderweg). Но важно подчеркнуть другое: в процессе модернизации, двигаясь в целом по тем же направлениям, что и другие европейские страны, немцы добились особого успеха в тех сферах, которые у их соседей были в значительно меньшем почете. Институты свои немцы трансформировали, но помимо достижений институциональных имели еще иные достижения.
«Германия во главе с Пруссией и другими северными государствами, – пишет Рэндалл Коллинз, – стала первым относительно светским современным обществом в результате сочетания ряда факторов. Главными среди них были преобладание государственной бюрократии над церковью и реформа системы образования, проводившаяся под светским контролем» [Коллинз 2015: 272].
Упор автора на бюрократизацию, конечно же, несколько смущает. Мы привыкли к тому, что излишняя бюрократизация в современном обществе скорее мешает развитию, чем помогает. Бюрократия часто бывает коррумпирована. Еще чаще она тормозит развитие своей волокитой. С помощью налогов, откатов и взяток она изымает деньги у частного бизнеса, развивающего экономику, и вкладывает порой в безумные расточительные проекты, выгодные лишь ей самой. Поэтому обычно при анализе модернизации мы подчеркиваем значение рыночного развития, но не бюрократизации. Тем не менее стоит обратить внимание на один важный момент. Такие южноевропейские страны, как Италия, Испания, Португалия, сохранившие в XVIII–XX столетиях большую роль Церкви в жизни общества и при этом не слишком преуспевшие в деле формирования современной бюрократии, явно отстали по всем основным параметрам от Германии и скандинавских стран. Если мы будем сравнивать не хорошее с лучшим, а плохое с ужасным, то, возможно, окажется, что доминирование бюрократизма над клерикализмом способствовало развитию. И в этом смысле германский опыт, бесспорно, является позитивным.
«Крупнейший структурный импульс секуляризации имел место, когда университеты вышли из-под церковного контроля. Это явление, – подчеркивает Коллинз, – впервые произошло и стало наиболее влиятельным в Германии. Движение университетской реформы 1780-х и 1790-х годов, завершившееся основанием в 1810 году университета нового типа в Берлине, было направлено на устранение господства богословского факультета и на повышение статуса философского факультета, который ранее вел лишь начальную подготовку студентов к учебе на выпускающих факультетах» (с. 280). Не менее значимы были и изменения, произошедшие в начальной и средней школах, когда «благодаря ряду прусских реформ было введено обязательное школьное образование, причем обучение осуществлялось учителями, не зависевшими от духовенства» [Там же: 281]. Наверное, можно сказать, что именно Германия стала в XIX веке мировым лидером в сфере образования и секуляризации.
В нашей стране либеральная мысль (при всем ее скептическом отношении к религии) какое-то время отдавала приоритет Церкви над государственной бюрократией. Считалось, что нет ничего хуже советских аппаратчиков. Но два-три десятилетия свободного развития РПЦ заставили усомниться в правильности этой мысли. Церковная бюрократия взяла многие недостатки бюрократии партийной и добавила к ним еще свои собственные – те, от которых аппаратчики не страдали.
Впрочем, иной наш отечественный опыт заставляет задуматься об эффективности государственного образования. Если взглянуть на проблему формально, СССР был одной из наиболее образованных стран в мире. Детей в обязательном порядке учили читать, писать и считать, пичкали большим объемом информации по гуманитарным и естественным дисциплинам. Но поспособствовало ли все это развитию общества в тот момент, когда произошла трансформация институтов, когда на смену тоталитарному строю и административной экономике пришли демократия и рынок? Ни в коей мере. Советский человек, не имевший опыта жизни в условиях демократии и рынка, плохо адаптировался к переменам, и всеобщая грамотность мало здесь помогала. Более того, даже по-настоящему образованные инженеры, хорошие врачи и прогрессивные учителя столкнулись с большими трудностями из-за незнания того, как работает реальная экономика, из-за плохой подготовки в области иностранных языков, а также по многим другим причинам.
В общем, с образованием складывается совсем иная картина, чем с институтами. Хорошие институты общество иногда принимает весьма болезненно, но зато в конечном счете (по крайней мере, со сменой поколений) они всегда способствуют развитию. А вот хорошее образование вполне может развитию не способствовать, если в обществе нет механизмов, заставляющих человека приобретать именно те знания, которые соответствуют потребностям модернизации.
Похожие проблемы возникают и с бюрократизацией. Немцы были, конечно, не одиноки в своем стремлении поставить чиновника выше священника. Если сравнить Германию с Францией, то, наверное, нельзя говорить о контрасте бюрократизма с клерикализмом. Франция (в отличие, скажем, от Испании) тоже стала вполне бюрократической страной, сумевшей ограничить роль Церкви. Однако в этой стране качество государственного аппарата традиционно оставалось невысоким. Многие должности с XVI века продавались и покупались совершенно официально. Чиновник приобретал свое место для того, чтобы «отбить вложенные средства» и в дальнейшем зарабатывать как можно больше. Поэтому во Франции бюрократизация и секуляризация приводили к не столь ярким результатам, как в Пруссии.
Немецкий бюрократ тоже, конечно, не был идеалистом, думающим только лишь об интересах государства, но в Пруссии приобретение в собственность государственных должностей исчезло к 1750 году. «В 1750 году, – отмечает Рэндалл Коллинз, – был учрежден экзамен для приема в ряды прусской бюрократии, что ставило во главу угла университетское юридическое образование, хотя дворяне и были поначалу освобождены от этого экзамена» [Там же: 269].
К тем важным преобразованиям, которые шли «на гражданке», наверное, стоит добавить то, что еще раньше (в 1733 году) прусская армия стала первым в Европе по-настоящему военно-бюрократическим образованием. Вместо частного найма солдат появилась всеобщая воинская повинность и полностью административное управление. И для армии массовое образование имело большое значение, поскольку солдат, хотя бы немного поучившийся в школе, лучше выполнял команды офицера и адекватнее воспринимал военную дисциплину. Недаром говорят, что знаменитую битву при Садовой выиграл прусский школьный учитель.
В принципе, то, что Коллинз говорит о Германии, можно, наверное, распространить в целом на тот протестантский мир, в котором Церковь стала ориентироваться не на Святой престол в Риме, а на свое «родное» государство и где радикально изменился характер образования уже с того самого момента, как люди стали самостоятельно читать Библию. Иными словами, помимо трансформации институтов (правил игры) оказалась важна и трансформация культуры. Не только Частная Собственность, но и Святое Писание влияли на поведение людей.
Является ли именно это основой той особой аккуратности и цивилизованности, которую сегодня можно встретить в Германии, в Голландии, в Скандинавии и даже во фламандской части Бельгии? Трудно сказать. Но в какой-то мере то, на что указывает Рэндалл Коллинз, имело значение.
Глава 5Вне мейнстрима
«Тайное учение» австрийской школыФридрих фон Хайек об ошибках разума и воле случая
«Конституция свободы» лауреата Нобелевской премии по экономике Фридриха фон Хайека (М.: Новое издательство, 2018) была написана 60 лет назад и с тех пор стала одной из самых влиятельных книг в либеральных кругах. В целом она носит философский характер, но мне хотелось бы обратить внимание на то, на что обращать внимание не принято: на размышления, которые можно отнести к области исторической социологии, то есть науки о том, как и почему общество развивается.
Вот уже более ста лет существуют идущие от Макса Вебера представления о том, что это развитие связано с рациональностью человеческих действий. Роль разума в процессе модернизации трудно подвергнуть сомнению. Хайек, однако, обогатил сложившиеся представления о развитии важными идеями, характерными для австрийской либеральной научной школы. Создавали эту школу экономисты, жившие еще в Австро-Венгрии – Карл Менгер, Фридрих фон Визер, Евгений фон Бем-Баверк. Выдающийся мыслитель Людвиг фон Мизес вывел австрийскую школу далеко за рамки экономической науки в узком смысле. Однако по-настоящему философской школой, показывающей, как развивается общество, ее сделал Хайек.