Описать это все невозможно даже вкратце, но можно понять, зачем автор посвятил жизнь такому труду. Майкл Манн предложил нам два новых подхода к истории.
Во-первых, он отметил, что общество строится на четырех источниках социальной власти – экономической, политической, военной и идеологической, – причем ни один из них не может считаться важнее другого. Все переплетено [Манн 2018, т. 1: 30]. Бывает, политика проистекает из экономики. А бывает наоборот. И даже военная власть может порождать серьезную трансформацию в экономических системах. Причем «четыре источника власти не похожи на биллиардные шары, которые катятся по своим собственным траекториям, меняя направление при столкновении друг с другом. Они переплетаются» [Манн 2018, т. 2, кн. 1: 18].
Во-вторых, согласно социологии Майкла Манна, общество – это вообще не система. Четыре механизма власти – это не дубинки, обрушивающиеся на нас из столицы, а сети, раскинувшиеся в разных направлениях и на разные расстояния. Какие-то территории покрыты всеми имеющимися сетями, а какие-то нет.
Хотя Майкла Манна называют веберианцем, в исторической социологии трудно найти более амбициозную попытку пересмотреть все сложившиеся подходы:
Я отклоняю все теории систем: весь холизм, все попытки оправдать общества. Не существует отдельно взятого американского или французского общества (имеют место только одноименные национальные государства), индустриального или постиндустриального общества, «мир-системы», одного-единственного процесса глобализации, мультигосударственной системы, где доминировала бы одна логика политического реализма, не существует логики патриархата. История не знает фундаментальных сражающихся единиц, как то история классовой борьбы, или борьбы способов производства, или «эписистем», или «дискурсивных формаций», культурных кодов, или фундаментальных структур мышления, управляющих языком, ценностями, наукой и практиками эпохи, и все это не обусловлено единственным процессом власти, пронизывающим человеческую деятельность. Это только примеры сетей с относительно четкими границами [Манн 2018, т. 1: 7].
Понять выстроенную Майклом Манном конструкцию нелегко. Кратко описывать в небольшом тексте бессмысленно. Но невозможно при этом посвятить данному автору пару отдельных текстов, как делаю я в этой книге с некоторыми другими историческими социологами, поскольку «Источники социальной власти» – единая интеллектуальная конструкция. Поэтому для простоты я сейчас попробую наложить теорию Майкла Манна на современную Россию, то есть привести такой пример, который автору четырехтомника даже в голову не приходил.
Эта знаменитая фраза Станислава Ежи Леца постоянно приходит в голову при попытке применить методологию Майкла Манна для анализа известных событий.
Вся Россия покрыта у нас сетью политической власти. Военная (силовая) в основном с политической совпадает. Но, скажем, Чечню силой покорить не удалось. И Кремль привязал ее к Москве политически (сделав Рамзана Кадырова чем-то вроде вассала, лично заинтересованного в сохранении лояльности сюзерену), тогда как федеральным силовикам вход в Чечню чуть ли не запрещен. А вот контроль Москвы над социалистическим лагерем до бархатных революций 1989 года был, наоборот, построен на том, что военная сила контролировала всю Центральную и Восточную Европу, состоящую из отдельных государств. И силовой контроль сохранялся даже тогда, когда политически Кремль ослаб: авторитета не было, но были танки. И лишь когда Горбачев сказал сателлитам, что танки вводить не станет, за один год система рухнула, и наши политические «союзники» оказались вскоре союзниками США.
Сети экономической власти раскинулись сегодня далеко за пределы России, что в целом характерно для эпохи глобализации. Москва может в известной мере влиять на европейские дела, поскольку Брюссель нуждается в наших природных ресурсах. При этом изменение в ценах энергоносителей, вызванное, скажем, американскими добытчиками сланцевой нефти, без всякой властной вертикали передается к нам и сильно влияет на уровень жизни широких масс, на взаимоотношения в элитах, на лояльность силовиков и на многое другое. То есть сеть экономической власти у нас сегодня всемирная и ее интенсивность ослабевает не там, где до зубов вооруженные пограничники сторожат границу национального государства, а там, где какая-то страна оказывается настолько неразвитой, что просто не воспринимает происходящие в ходе глобализации катаклизмы. Россия глухой дырой не является, поэтому наши события во многом есть результат колыханий экономической сети.
Идеологическая власть внутри одной страны может определяться различными сетями. Скажем, у нас в России есть две по-настоящему крупные религиозные конфессии: православие и ислам. Воздействуют они по-разному и на разные группы населения. Причем ислам является лишь частью огромной межнациональной сети идеологической власти, в которой «за ниточки» дергают совсем не из Кремля. А вот православие во многом зависит от политической сети. Причем если недавно еще православная идеологическая сеть выходила за национальные границы в Украину, то теперь она скукожилась почти до масштабов нашего государства.
Таким образом выходит, что если мы хотим с помощью методологии Майкла Манна объяснить, как устроен мир (от современной России до средневековой Европы или до исламского халифата), то должны изучать не государство, как целостную систему, а разнообразные сети власти. Проще говоря, не выходя за пределы страны, мы обычно можем понять лишь действие политической сети. Мы можем понять, почему некий король отрубил голову строптивому графу или каким образом некий министр собрал налоги с подданных. Но как только мы зададимся вопросом о причинах экономического процветания или упадка, нам сразу придется отказаться от мысли ограничиться изучением королевских решений. Мы должны будем смотреть на то, как влияет на некий город международная торговля, как он богатеет не благодаря королевским указам, а благодаря коммерческим сетям, выстроенным тысячами купцов и банкиров. А если попытаться понять, каким образом вдруг случилась революция в некотором царстве, некотором государстве, то придется разбираться в запутанных международных идеологических сетях, и выяснять, как зародившиеся за тридевять земель великие революционные идеи достигли наших земель и подорвали стабильность, существовавшую здесь испокон веков.
Если, скажем, вы решили написать диссертацию про Буратино, то вам недостаточно разобраться в характере силовой власти Карабаса. Вам надо понять, как рынок зрелищ влияет на кукольные театры, откуда и почему пришли свободолюбивые идеи, воздействующие на кукол, и что мешает государству защитить Карабаса от папы Карло… Это, конечно, шутка. Но, анализируя французскую революцию, германские университеты или российское крепостное право, вы столкнетесь примерно с теми же проблемами. Если, конечно, хотите понять суть, а не только защитить диссертацию.
Я совсем не уверен в правильности многих конкретных выводов Майкла Манна, изложенных в огромном четырехтомнике. Любому автору трудно описать весь мир и нигде не ошибиться. Одной человеческой жизни вряд ли хватит, чтобы разобраться в гигантском объеме материала, который необходимо изучить для завершения такого труда. Более того, в некоторых случаях некомпетентность автора просто бьет в глаза. Например, когда он в последнем томе пытается проанализировать перестройку и реформы в нашей стране [Манн 2018, т. 4: 267–321]. А порой бьет в глаза его идеологическая ангажированность. Манн, хоть и не марксист, но социолог левых взглядов и на либерализм, прямо скажем, смотрит пристрастно [Манн 2018: т. 4: 193–266]. Поэтому тот, кто возьмет на себя труд прочесть все четыре тома «Источников социальной власти», будет порой восхищаться автором, а порой чертыхаться, жалея потраченных на толстую книгу денег. Но, как бы мы ни оценивали конкретику, наполняющую исследование Майкла Манна, методология анализа, осуществляемого путем прослеживания сетей власти, является, на мой взгляд, одной из наиболее эффективных для понимания того, как устроен социальный мир. Она избавляет нас от двух весьма распространенных ошибок.
Во-первых, от ошибки марксистской, от попытки все объяснить, исходя из экономики, то есть из соотношения производительных сил и производственных отношений. А также из борьбы рабочего класса с эксплуатирующей его буржуазией. Во-вторых, от ошибки националистической и автаркической, то есть от попытки объяснить все происходящее в нашей стране, не выглядывая за ее границы.
С советской школы нас учили понимать общество именно на базе этих двух ошибок. История России была разделена со Всемирной историей. Первая изучалась для того, чтобы понять нашу страну, а вторая – для общего развития. Первую мы познавали сносно. Вторую – лишь как бессмысленную мешанину событий и дат. Мы не видели той цепочки, по которой эти события доходили из дальних уголков мира до нас и пробуждали эпохальные перемены. Лишь марксизм наши учителя интегрировали с национальной историей, поскольку даже самым изощренным идеологам трудно было бы извлечь эту революционную концепцию из национальных глубин.
Школа, наверное, еще долго останется оплотом консерватизма. Но, к счастью, у нас появляются книги. Уйдя со школьной скамьи, можно начать переучиваться. Хотя на это, возможно, понадобится не меньше лет, чем на школьное образование.
Что для нас сделали римские папыДипак Лал о важности непреднамеренных последствий в истории
Содержание книги обычно для читателя важнее ее заголовка. Название ведь лишь привлекает внимание к тому тексту, который следует изучить. Однако индийско-американский экономист Дипак Лал написал книгу, содержание которой чрезвычайно спорно (хотя полезно и интересно для чтения), но заголовок показывает главную причину трансформации мира. Книга эта называется «Непреднамеренные последствия. Влияние обеспеченности факторами производства, культуры и политики на долгосрочные экономические результаты» (М.: ИРИСЭН, 2007).