Еще один важный урок, о котором говорит Кеннеди, состоит в том, что у державы, желающей преуспеть, не может быть постоянных врагов, но должны быть постоянные интересы. И если вчерашнего врага сегодня вдруг можно использовать в своих интересах, это надо обязательно делать. Такой вот Realpolitik пришел постепенно на смену войнам за религиозные убеждения. Особенно преуспели в построении различных выгодных альянсов с соседями англичане. Бисмарк был мастером подобной политики, и именно это помогло ему построить Германскую империю во главе с Пруссией. У нас же до сих пор некоторые «мыслители» полагают, будто Америка или Англия строят против России козни потому, что они являются нашими вечными и неизменными врагами. На такой базе российская внешняя политика остается не реальной, а скорее ирреальной.
Почему Россия не стала АнглиейВоенно-налоговая теория Чарльза Тилли
В России обычно принято искать восточную границу Европы и спорить о том, является ли наша страна европейской или нет. Те, кто считает, что она европейская, говорят о возможности развиваться, как все западные государства. Те, кто говорит, что не европейская, либо заявляют о нашей безнадежности для развития, либо уверяют, будто существует какой-то особый путь, которым идет русский народ, как особо выдающийся и призванный Господом к свершению великих подвигов.
Такой подход к истории очень широко распространен, и как большинство широко распространенных подходов, он ошибочен, поскольку сильно упрощает реальность и принимает во внимание лишь то, что лежит на поверхности. Чарльз Тилли – американский специалист в области исторической социологии – подошел к проблеме совершенно иначе в своей книге «Принуждение, капитал и европейские государства. 990–1992 гг. (М.: Территория будущего, 2009). Размышляя о причинах развития государств, он тоже разделил Европу на части. Даже не на две, а на три. Но сделал это не географически – «по глобусу», а на основе серьезного исторического анализа.
Для начала Тилли «зашел» в историю с того конца, с какого нужно, отказавшись от типичных современных попыток представить далекие века упрощенной копией наших дней. Мы считаем порой, будто государи с незапамятных времен думали, как нынешние правительства, о необходимости стимулировать развитие экономики, способствовать богатству народа, поддерживать сирых и убогих. На самом деле государи с незапамятных времен думали либо о том, как захватить чужие богатства, либо (если чужаки сопротивлялись) – как им победить своих соседей в войнах [Тилли 2009: 39]. Причем в войнах государи участвовали не только для того, чтобы присвоить соседские ресурсы, но и для того, чтобы не дать агрессивному соседу присвоить собственные. Деньги требовались правителям в основном для укрепления армии. И лишь в этой связи у них неизбежно возникал рано или поздно вопрос об экономическом развитии, о государственном строительстве и об отношениях с различными группами своих подданных.
В долгосрочной перспективе главные составляющие европейских государств сложились под влиянием войн или подготовки к ним, а не вследствие иных видов деятельности [Там же: 59].
Современный экономист может подумать, что правитель давних веков должен был, осознав необходимость расширения ресурсов, предпринять меры для развития: стимулировать приток капитала, улучшать инвестиционный климат, кредитовать или дотировать из бюджета успешных предпринимателей. На самом деле всерьез о первых попытках государства влиять на экономику можно говорить лишь применительно ко второй половине XVII века. До этого же государям приходилось иметь дело с той экономикой, какая у них была «от природы».
Поставив во главу угла принципиально важную для прошлых веков проблему ведения войн, Тилли проанализировал естественные условия, имевшиеся в разных странах для милитаризации жизни, и пришел к выводу, что все европейские государства принадлежали к одной из следующих трех групп.
Во-первых, те, которые имели на своей территории мало богатых городов и, значит, вынуждены были насильственным путем выжимать средства из широких масс населения на ведение войны. К этой группе принадлежали такие разные по нынешним временам государства, как Бранденбург (впоследствии превратившийся в Пруссию, а затем ставший центром формирования Германской империи), Польша, Венгрия, Сербия, Сицилия времен Фридриха II Гогенштауфена (впоследствии ставшая частью огромного испанского государства), Швеция и Россия. В одних странах этой группы (особенно в России и Пруссии) удалось выкачать большие ресурсы из населения с помощью принуждения, и эти страны стали мощными империями. В других дело с выколачиванием ресурсов не задалось, государственная власть ослабла, милитаризация провалилась, и страны в конечном счете утратили свою независимость [Там же: 202–210].
Во-вторых, города-государства, у которых благодаря активной торгово-ремесленной деятельности имелись немалые капиталы, а потому власти вместо предельно жестких форм изъятия ресурсов у купцов и ремесленников могли заключать с ними разного рода соглашения (налоговые, кредитные). Такие возможности, согласно Тилли, были, в первую очередь, у Венеции, но также у Генуи, Милана, Дубровника, а также Голландии и (в течение некоторого времени) даже у Каталонии и ганзейских немецких городов. Необходимость поиска компромисса власти с обществом способствовала формированию разумных налоговых механизмов в экономике (с упором на торговые пошлины), а в политике – развитию системы городского самоуправления [Там же: 211–221].
В-третьих, имелся и промежуточный вариант. Им пользовались крупные европейские государства, на территории которых находилось некоторое число весьма преуспевающих (хотя не самых богатых и крупных) городов. В ситуации, когда у монархов под рукой находились и города с купцами и ремесленниками, и огромные, населенные крестьянами пространства, принудительное изъятие части ресурсов посредством налогообложения сочеталось со взаимовыгодным совместным использованием капиталов государством и бизнесом. К числу таких европейских стран относились, в первую очередь, Франция и Англия [Там же: 221–232].
В зависимости от того, в какой группе оказалось то или иное государство, исходя из приоритета капитала или принуждения, по-разному формировалось соотношение классовых сил, по-разному строились внутриполитические союзы, по-разному шла борьба между государством и обществом, по-разному организовывались механизмы изъятия ресурсов и различной была эффективность этого изъятия [Там же: 202].
На первый взгляд нам кажется, что не все ли равно, как классифицировать государства? Но на самом деле из этой правильной классификации следует два важных вывода, объясняющих причины успехов и неуспехов различных европейских народов на протяжении долгого времени. С одной стороны, в тех государствах (второй и третьей групп), где власть должна была вступать в переговоры с городами насчет использования их ресурсов для военных целей, стала формироваться система сословного представительства. С другой стороны, небольшие города-государства (второй группы), хоть и были сравнительно богатыми (по ВВП на душу), не смогли выдержать интенсивной военной конкуренции с крупными странами, аккумулировавшими средства для ведения войн разными способами.
В итоге оказалось, что именно такие национальные государства, как Англия и Франция, смогли выжить в конкурентной борьбе и при этом оказаться наиболее передовыми в нашем современном понимании: они сочетали военную мощь с зачатками демократии.
Чем дороже и сложнее становилась война, тем больше приходилось монархам вести переговоры для получения на нее необходимых средств. В результате переговоров возникали или укреплялись представительные институты [Там же: 271].
Ключевым периодом, когда определилось преимущество национальных государств, был, по мнению Тилли, XVI век с его международными войнами, когда империя и города-государства не выдержали конкурентной борьбы за ресурсы, позволяющие побеждать соперников [Там же: 318].
Пруссия, Швеция и Россия тоже выжили в конкурентной борьбе, но для своего выживания, невозможного без милитаризации, они должны были культивировать в XVII–XVIII веках совершенно иные методы. Вместо использования тех инструментов взаимодействия власти и общества, которые мы сегодня считаем цивилизованными, эти страны превращались в огромный военный лагерь. Швеция при Карле XI и Карле XII, Пруссия при Фридрихе-Вильгельме и Фридрихе Великом, Россия при Петре Великом и его преемниках были во многом похожи. И сильно отличались при этом от Англии, Франции и Голландии (единственной страны второй группы, сумевшей аккумулировать ресурсы для выживания в конкурентной борьбе, но так и не ставшей ключевым игроком большой европейской политики).
Естественно, в дальнейшем стратегии Пруссии, Швеции и России тоже существенно разошлись, поскольку все они пытались догонять успешных лидеров, но особенности пройденного исторического пути ограничивали каждой из этих стран возможности для маневра. В этом состоит второй важный вывод, который можно извлечь из книги Тилли. Встав на определенный путь развития, страна может затем устремиться в погоню за теми, кто ее обошел, но не может «начать с чистого листа». Веками складывавшиеся правила игры будут тормозить развитие до тех пор, пока не удастся отказаться от старых, неэффективных институтов.
«Почему Венеция или Россия не стали Англией?» [Там же: 233], – задается справедливым вопросом Тилли, объединяя (что характерно) в пару «неудачников» самый успешный торговый город европейского Средневековья и периферийную аграрную империю. Почему направление развития было одно, а пути такие разные? – спрашивает Тилли и сам же отвечает на свой вопрос, говоря, что военное соперничество заставляло все страны двигаться в одном направлении, но «они не могли освободиться от власти прошлого, от прошлой истории» [Там же]. Не от мифической культуры Востока не могли освободиться разные страны (ее не было ни у Венеции, ни у Испании), на которую мы часто сваливаем все беды России, а от совершенно конкретных проблем, нажитых на долгом пути развития.