Почему в одних условиях протестующие упорно выходят на протест раз за разом, а в других – людям надоедает собираться на митинги после двух-трех ходок? Что может дисциплинировать большую толпу и заставить подчиняться общей стратегии? Да и к стратегии есть вопросы. В чем состоял мудрый стратегический план Ленина, который чуть ли не два десятилетия ждал начала мировой войны без всякого прогресса для своей партии и лишь на фоне военных катаклизмов сумел добиться успеха? Увы, Шарп вряд ли ответит на эти вопросы, потому что предлагает в своей книге лишь теоретические банальности без анализа сложных исторических примеров.
Еще один совет Шарпа состоит в том, что следует опасаться переговоров с диктаторами, поскольку они могут заболтать и притормозить протест [Там же: 19–23]. Однако опыт стран Центральной и Восточной Европы, на который автор ссылается, показывает нам иное. Уже польский «круглый стол», с которого, собственно, и началась демократизация, наводит на мысль, что Шарп не понимает важных вещей. А ведь в той или иной форме переговоры с властями велись в разных странах.
Трудно придумать более вредный совет, чем говорить о вреде переговоров с диктаторами. Диктаторы чаще садятся за стол переговоров не потому, что хотят заболтать протест, а потому, что вынуждены идти на уступки. В частности, им бывает выгодно пойти на демократизацию, чтобы победившая революция их потом не подвергла репрессиям. Если у представителей старого режима при демократизации сохраняются политические права, то затем они могут выигрывать выборы и вновь возвращаться к власти, но уже демократическим путем. Такой вариант выгоден всему обществу, поскольку именно он обеспечивает ненасильственность.
Думается, надо не пугать желающих перемен людей переговорами, а советовать протестующим при любой возможности идти на «круглые столы», стремясь к достижению компромисса. Своевременно проведенные переговоры – важнейшая причина того, почему бархатные революции 1989 года стали именно бархатными.
Но самая главная ошибка Джина Шарпа содержится в его притче про победу обезьян над эксплуатировавшим их стариком [Там же: 24–25]. В этой притче «трудящиеся» вдруг сразу понимают суть эксплуатации и все вместе решаются на протест. В реальной жизни такого никогда не бывает. Сегодняшняя Россия наглядно демонстрирует, что общество состоит из большого числа очень разных групп. У каждой из них есть свои интересы. И поэтому каждая группа в разное время и по разным причинам приходит к протесту (а многие вообще не приходят). Поэтому надежда на то, что все всё поймут разом после хорошего разъяснения, является по-детски наивной. Такие надежды может пробуждать разве что человек, который сам не жил в авторитарной стране и не пытался беседовать там с разными людьми. А ведь практически все свои ключевые советы Шарп основывает на том, что люди вдруг всё поймут и выйдут на массовый протест в таком количестве, при котором диктатура задрожит.
Впрочем, вряд ли Джин Шарп действительно был столь наивен, когда писал свою поверхностную работу. Скорее всего, он понимал сложность протестного движения. Об этом можно судить по отдельным фразам его текста. Беда в том, что маленькая книжка очень плохо написана и не акцентирует внимание на по-настоящему важных вещах, создавая множество иллюзий. Таковы стандартные проблемы большого числа книг, рассчитанных не на вдумчивого читателя, способного хотя бы на неделю-другую погрузиться в изучение сложных процессов, а на активиста, не привыкшего читать и способного сосредоточивать свое внимание на каком-то тексте лишь в течение двух-трех часов. Широким массам для активных действий всегда нужно что-то вроде «Манифеста Коммунистической партии», написанного в середине XIX века Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, или «От диктатуры – к демократии», подготовленной в наше время Джином Шарпом. А ту литературу, которая действительно помогает понять, как реально происходят преобразования в обществе, ученые читают обычно в своем узком кругу.
Более того, книги, подобные той, которую написал Шарп, скорее, дискредитируют массовый протест, поскольку излюбленным занятием разного рода пропагандистов, нанятых представителями власти, становятся рассуждения о том, что революции делаются, мол, по методичкам, присланным из-за рубежа. И поскольку люди, на которых такая пропаганда рассчитана, сами ничего не читают, они думают, будто и впрямь наши проблемы состоят не в том, что народ плохо живет и потому протестует, а в том, что лидеров протеста купила «мировая закулиса».
Ненасильственное сопротивление диктатурам действительно необходимо. В этом Джин Шарп прав. Многие серьезные авторы (см., например, анализ теории Чарльза Тилли в этой главе) показывают, что в долгосрочном периоде без борьбы за свободу эта самая свобода появиться не может. Однако сама книжка Шарпа способна вызвать лишь разочарование, когда люди быстро столкнутся с тем, что организовать ненасильственное сопротивление во многих условиях практически невозможно.
В истории человечества было не так уж много революций (в сравнении, скажем, с войнами). Тем более ненасильственных. И это потому, что революции возможны только при совпадении целого ряда обстоятельств. Изучать объективные условия, при которых это совпадение происходит, гораздо полезнее, чем читать «методички» по организации протеста, где имеется лишь голая схема и толком не отделяются Ливия от Боливии, Словения от Словакии и Латвия от Литвы.
Историческое счетоводствоКак Вальтер Шайдель просчитал жизнь человечества давних веков
А что происходит после революций? Удается ли им хоть в какой-то степени изменить общество? Именно общество, а не только политический истеблишмент, который, естественно, обновляется после любой серьезной встряски. О политических изменениях в той или иной стране после той или иной революции написаны тысячи книг. Но есть ли исследования, выполненные в историко-социологическом ключе? Естественно, есть. Вопрос о последствиях революций, войн, распадов государства и пандемий интересовал, в частности, австрийского историка Вальтера Шайделя, написавшего книгу «Великий уравнитель. Насилие и история неравенства от каменного века до XXI столетия» (М.: АСТ, 2019).
Главный вывод приводится уже на первых страницах. Автор полагает, что в нормальной ситуации, когда экономика имеет возможность спокойно развиваться, обычно усиливается неравенство. Но бывают ситуации, когда процессы экономического развития и усиления неравенства разворачиваются вспять. «На протяжении записанной истории наиболее основательное уравнивание неизменно становилось следствием самых мощных потрясений, среди которых можно выделить четыре основных категории: война с массовой мобилизацией, трансформационные революции, распад государства и летальные пандемии. Я называю эти разновидности бедствий Четырьмя всадниками уравнивания», – делает вывод Шайдель [Шайдель 2019: 26]. И здесь, конечно, напрашивается аналогия с Четырьмя всадниками Апокалипсиса, появление которых говорит о конце света.
С выводами автора вполне можно согласиться. В истории есть множество примеров, демонстрирующих, что эти бедствия уничтожают так или иначе нажитые людьми богатства. Война перемалывает в хлам все ценности, созданные человечеством, доводя до нищеты как богатых, так и бедных. Революция целенаправленно перераспределяет имущество между преуспевающим меньшинством и широкими народными массами. Распад государства приводит к тому, что бедные, не сдерживаемые законом и правоохранительными органами, сами забирают добро у тех, кто его нажил. А пандемии порой столь сильно сокращают число работников, что оставшиеся в живых потребители вынуждены платить больше за их труд.
Шайдель досконально исследует то, что, в общем-то, представляется очевидным и без специальных научных изысканий. Получив подтверждение своих интуитивных предположений, читатель вполне может остановиться где-то на тридцатой странице книги, насчитывающей в общей сложности более 700 страниц. Но если он не остановится и продолжит внимательно изучать монографию Шайделя, то получит невероятный объем информации о неравенстве в разных странах мира в разные эпохи. Вопрос лишь в том, насколько ценной будет эта информация?
Дело в том, что в последнее время существует мода на количественные исследования в разных социальных науках. Экономисты гораздо активнее пользуются статистикой чем, скажем, политэкономы XIX века. Социологи постоянно применяют данные массовых опросов для объяснения того, каким нынче является общество. Не обошла эта мода и историческую социологию, стремящуюся рассказать нам о развитии человечества (например, о соотношении равенства и неравенства) на протяжении столетий, а может, даже тысячелетий. Книга Вальтера Шайделя – яркий образец следования этой моде. Автор рассчитывает коэффициент Джини (измеряющий степень, в какой распределение дохода и материальных активов отклоняется от идеального равенства) для самых разных обществ, в том числе и для тех, про которые мы знаем очень мало из-за отсутствия исторических сведений.
В целом трудно не согласиться с тем, что количественные оценки нужны. Если сегодня в отличие от прошлых столетий существует государственная статистика, то ее следует использовать, чтобы делать исследования точнее. Если государство или частные спонсоры нынче способны выделять средства на проведение опросов, то надо с их помощью переходить от интуитивного понимания общества к конкретным представлениям о его структуре. Но здесь скрыты, увы, большие проблемы.
Надо признать, что даже в современной экономике, для которой есть статистические сведения о доходах, искажения могут порой быть чрезвычайно большими. Например, в такой несовершенной хозяйственной системе, как наша российская, весьма велик теневой сектор, где люди скрывают от государства свой труд и, соответственно, свои доходы. Оценить его размеры можно лишь косвенным образом, причем вероятность ошибки весьма велика. Экономисты все время спорят об этом. Шайдель же оценивает в своей книге доходы для обществ далекого прошлого, когда вообще государственной статистики не существовало, а сведения об объемах производства, налогах, доходах и т. д. фиксировались лишь от случая к случаю, причем роль косвенных данных была намного больше, чем роль прямой информации.