Я набрал телефон Аллы – арфа молчала. Я набрал телефон Надежды – она тут же отозвалась.
–Надежда Николаевна! Это Вадим Сергеевич.
Она даже нисколько не удивилась.
–Надюша!– Я постарался назвать ее имя как можно мягче. Мы были с ней ровесники – с одного года, но я ее практически совсем не знал. Надя приехала из Питера. Что-то у нее там не получилось. Сожрали, наверное, теперь она хочет сожрать меня. За что? За то, что я ее пригласил в свою постановку? Или она, как и Алла, больше верит Борису, чем мне?
–Надюша, я заметил, что вы немного разволновались, когда услышали о небольшом изменении в нашем спектакле?
–Нет, Вадим Сергеевич, нисколько. Вам показалось.
–Надюша, не скрою, вы мне очень нужны. Если Аллу я могу заменить (пускай передаст Алле мои слова, это пойдет ей на пользу, чтобы не очень воображала), то ваш голос, ваш прекрасный голос и ваше исполнение незаменимы. Наденька, эта роль принесет успех всем нам, и вам, конечно, в первую очередь. И что бы я ни говорил про роль Мелани, вы же понимаете, что ваша партия все равно остается главной.
–Вадим Сергеевич, вы так расписали сегодня Аллину роль, что никто бы не удивился, если бы Скарлетт с Мелани поменялись местами.
–Наденька, дорогая,– вздохнул я.– Передо мной стоит сложная задача – вызвать у актера новое представление о том, что он должен делать на сцене. Как это скучно – идти всегда проторенным путем…– Я специально в этом месте остановился, и Надя клюнула.
–Но ведь Борис предлагает вам другой путь?
–Другой, Наденька. Но очень скользкий. Куда мы потом поедем с этими его героинями-лесбиянками? С чесом по Люберцам? Во всей Европе однополые отношения уже настолько устаканены, что не вызывают горячего интереса ни у кого, кроме приезжих из России и мусульманских стран. В Америке, знаете ли, уровень культуры разный, но в оперу ходит все-таки образованная публика. Что же мы, евреев с постсоветского пространства будем приманивать, как вы остроумно заметили в последней реплике, «кукурузными початками»?– Я уж не сказал ей, что если мы и поедем, то пока только на Аляску.
–Ну не знаю, Вадим Сергеевич! У меня есть и другие предложения, кроме участия в вашей постановке, и тратить время…
–Надюша, а вы знаете, какая постановка будет у меня следующей, после вашей Скарлетт?
–Вы хотели сказать, после «Унесенных ветром»?
–Нет, Наденька, вы не ошиблись. Я именно сказал «после Скарлетт», потому что собираюсь назвать постановку именно так – «Скарлетт».– Я и в самом деле хотел назвать постановку по-другому. Как один из рабочих я сейчас рассматривал вариант «Скарлетт и Мелани», но Надежде я, естественно, не сказал, что к «Скарлетт» собираюсь добавить еще одно имя.
–Нет, не знаю.– Она ответила сдержанно, но я понял, что ее этот вопрос заинтересовал.
–Русскую классику, Надя. «Царскую невесту». Причем вот в этой постановке я собираюсь представить публике современное прочтение. С весьма узнаваемыми героями. Логично будет, если прима «Скарлетт» как бы перейдет из одной постановки в другую…
Надя молчала.
–Ну что же, если вам не нравится Римский-Корсаков…
–Нет-нет, я… я… Я очень люблю партию Любаши… Но, Вадим Сергеевич, ведь это партия меццо-сопрано. И голос Аллы… Могу я так понимать, что вы мне делаете официальное предложение петь эту партию?
Я засмеялся.
–Ну, во-первых, официально пока я могу делать только предложение руки и сердца, вот за это я отвечаю головой. Но вы, Наденька, насколько я информирован, уже счастливо замужем. Во-вторых, я поставлю эту оперу в европейской традиции, в которой меццо-сопрано звучит более высоко и солнечно, в точности как ваш голос. Но сначала, естественно, мы должны выпустить «Скарлетт», а потом уже думать о будущем. Но я, безусловно, буду иметь вас в виду.– Я мысленно улыбнулся. Хорошо же я тебя троллю, предательница! Хрен я тебе отдам петь Любашу. Еще не хватало иметь у себя за спиной пятую колонну.
–Спасибо, Вадим Сергеевич.
–Сегодня вы великолепно репетировали, Надежда Николаевна.
–Я рада, что вам понравилось.
–До завтра, Надежда Николаевна.
–До завтра.
Я специально подождал, послушал, кто первый отключится. Она не отключалась. Тогда я спокойно ткнул на отбой.
Предательство… Какое это даже по звучанию мерзкое слово. Вот только вслушаться – сочетание глухих «П» и «Т» – как будто на тебя издалека движется танк. И мягкое «Е» не спасает ситуацию. Как можно мягким «Е» смягчить боль?
Я включил двигатель, посмотрел в телефоне пробки. Центр уже почти освободился к этому времени – транспортные потоки уже стремились назад к Третьему кольцу и грудились за ним, как толпы сгоняемых к водопою животных. Хорошо, что Нина живет в центре.
Я вдруг почувствовал волчий голод. Какой-то неправильный выдался сегодня день. И Нина… А все-таки классно у нас с ней вышло утром в библиотеке.
–Нина, ты меня еще ждешь?
–Вадик, я не ела целый день. Я жду тебя.
–Я съем слона.
–Ну приезжай, Вадик.
–Целую, Нина.
–Вадик…
Я развернулся и поехал. Я не представлял Нинино обиталище. Интересно, как у нее в квартире? Она теперь живет одна. Неужели бедно? И сколько денег она потратила на сегодняшний обед?
Я думал о Нине, а в ушах все еще звучал голос Надежды. Уйдет она или нет? Мне показалось, она больше склоняется к тому, чтобы остаться.
«Бр-рось, старик! Что ты все время р-р-рефлексируешь, как одиннадцатилетняя девочка над своими пр-р-рыщами? Жизнь и хороша своей простотой…– теперь я услышал раскаты Лехиного баритона.– Главный принцип – один. Здесь все друг друга жрут!»
Я вспомнил, как однажды попытался возразить Лехе, но он перебил меня:
«Когда все просто – по крайней мере знаешь, как надо вести себя с людьми». И ведь оказалось, что этот мерзавец во многом был прав. Но я еще был тогда с ним не согласен, хотя мне многое очень в нем нравилось. И восхищала его энергия – в его башке действительно было столько идей, она будто кипела. Он собирал вокруг себя нас, своих семнадцатилетних сокурсников, которых он называл маменькиными сынками и придурками, и рассказывал нам о том, что собирается сделать в жизни. Он придумывал проекты один грандиознее другого – и заставлял нас поверить в то, что у него все получится. В его светлых глазах появлялись хитрые искорки, будто загорался в них бенгальский огонь, голова и шея становились оттенка брусничного мармелада, а русые волосы влажнели у лба. В воплощение в жизнь его придумок я верил почти безоговорочно, потому что сразу же, в первый день знакомства, новый друг на реальном примере показал мне, что я – маменькин сынок, а он – тертый калач. И учился Леха, в отличие от меня, без всякого напряга вполне прилично. И уж конечно, в библиотеки не ходил. По-моему, я даже и учебника-то порядочного в его руках никогда не видел. Леха уже тогда учился исключительно по Интернету.
В тот жаркий день, когда мы познакомились с ним и постояли на улице, пришлось опять вернуться в очередь к комендантше. Нас обоих действительно заселили в одну комнату, мы подхватили сумки, Лешка взял свою куртку, и мы пошли наверх. Уже в нашей комнате я обнаружил, что замок у моей сумки расстегнут и деньги на месяц, которые мне накануне мама бережно положила в конверт, исчезли. Пропали и все деньги из внутреннего кармана Лехиной куртки.
–Ну вот. «Обскакали».– Я вспомнил, как Леха сказал, что это здорово, что мы при поступлении «обскакали» других.– Что же теперь делать?– Я просто не представлял, как бы смог снова попросить у мамы денег. Мое поступление высосало весь наш бюджет.
Леха заматерился.
Но, может, это все-таки какая-то ошибка? Я в десятый раз полез в свою сумку. Потом в отчаянии вывернул все ее содержимое на кровать. Может быть, я не заметил конверт или он просто завернулся в одежду?
–Ты что, идиот?– Леха в сердцах бросил на кровать свою куртку.– Не надо было вещи без присмотра оставлять. Расслабились! Обскакали!– Он острил над собой, и мне было немного легче от этого и от того, что он ругался, но положения дел это не меняло.
Я выдавил:
–Может, попробовать устроиться где-нибудь на работу? Вагоны разгружать?– предположил я, хотя перспектива разгружать вагоны казалась мне чисто умозрительной.
–Устроишься. Как же! Там уже все схвачено. Работают одни приезжие. И деньги им платят наполовину. Да и потом,– он оглядел меня критически,– куда тебе чего-то там разгружать? Ты ноги протянешь на следующий же день.
–Ты думаешь, протяну?– Я вообще-то спрашивал просто на всякий случай, для самооправдания. Физкультуру я действительно ненавидел.
–Легко и сразу,– заключил он.
–Что же нам делать?
–Эх, блин!– покрутил головой Леха.– Снова придется официантами идти. Зря я вчера в кафе по случаю увольнения поляну накрывал. Впрочем, может, как раз это-то и зачтется. Наверняка за один день они не успели еще нового работника взять.
Так я узнал, что год Леха работал официантом, чтобы не возвращаться домой после провала.
–А что тут такого? Главное – дружить с теми, кто при кухне. Плохо, что работа сменная – через день по двенадцать часов. Институт пропускать много придется… А послушай,– он вдруг внимательно на меня посмотрел.– Давай я договорюсь, чтобы с тобой в паре работать, поочередно. Как бы на двоих. Тогда каждому придется пропускать занятия только один раз в четыре дня. Питаться дают. А когда хороший повар работает, с кухни можно кое-что и с собой унести. Хлеб, майонез, гарнир – это остается. Проживем месячишко! Ну, может, побольше. Сразу до сессии за пропуски не отчислят. Согласен?
Еще бы не согласиться. Я очень был благодарен ему за такое предложение.
В результате мы с Лехой проработали официантами целых два месяца. Кроме самых насущных потребностей, хотелось еще прибарахлиться, сходить куда-то, просто пожрать чего-нибудь вкусного. Мы складывались заработанными чаевыми. Леха обожал «Любительскую» колбасу. Ел ее без хлеба, огромными кусками. Иногда мы запивали колбасу пивом. Леха знал толк в разных сортах. Моя мама, видимо, подозревая, что я не смогу правильно распорядиться деньгами, тоже прислала спасительную дотацию. Потом подослали деньги Лехе – и мы сумели выкрутиться очень даже здорово. Но за это время я все равно нахватал пропусков, работать и учиться мне было нелегко – я с трудом мог самоорганизоваться. Леха учил меня выкручиваться – когда можно пропустить пару и выспаться, с кем из преподов лучше не шутить. Было такое впечатление, что он все про всех знал. И как-то само собой оказалось, что неприятное и неожиданное происшествие, случившееся с нами, послужило основой для нашей с Лехой дружбы на три года.