–Ты облажался, Леха,– сказал я ему, когда после одного из наших концертов выручка составила даже меньшую сумму, чем мы с Таней заработали в первое выступление.
–Ну, как сказать,– вдруг рассмеялся он и, глядя на меня, хитренько прищурился.
Последнее наше выступление перед сессией было намечено на конец недели. Дальше концертную деятельность решено было на время прекратить. Денег ни на какую серьезную поездку мне, естественно, сколотить не удалось, да и предложить что-нибудь такое Тане уже не хватило бы смелости. В последнее время она не задерживалась с нами после выступлений. Отыграв, отплясав и отпев, она заходила за импровизированную ширму, которую мы соорудили для нее из четырех палок. На них, как на карнизы, были надеты полосы дешевой материи. Таня, уже не стесняясь, вставала прямо посередине улицы, мы загораживали ее нашим приспособлением – получалось что-то вроде переносной пляжной кабинки. Таня переодевалась, отдавала кому-нибудь из нас голубой сарафан, кокошник и накладную косу, выходила из кабинки и исчезала. Несколько раз я приглашал ее в кафе, как в те прекрасные дни, когда мы выступали вдвоем.
–Извини, я плохо себя чувствую. Пойду домой.– И правда, Таня, несмотря на весну, ходила бледная, худая и все время мерзла.
–Так, может, нам давно пора перестать выступать?– говорил я Лехе и ей.
–Нет, нет, давайте продолжать, раз уж начали.– Она как-то жалобно вскидывала глаза на Леху.
–Видишь, Танюха велит продолжать!– Хлопал меня по спине тяжелой дланью друг. Я уступал перед желанием их обоих.
В тот последний день Леха явился на Краснопресненскую один. Обычно он приезжал уже одетый для выступления: под курткой у него была атласная концертная косоворотка. А под нее, если прохладно, он надевал еще теплую тонкую водолазку. Сегодня его прикид вызвал изумление не только у меня.
На голове у Лехи красовалась настоящая австралийская шляпа – со слегка потрепанными полями и высокой тульей с зубами крокодила на черной веревке. Широченные его плечи обжимал никогда мной ранее у него не виданный светлый плащик, под ним голубели старые Лехины джинсы, заправленные в высокие ковбойские сапоги со звенящими шпорами.
–Ты банджо принес вместо балалайки? Меняем программу на ходу?– съязвил я, увидев его, гордо стоящего посреди дороги. Прохожие косились на Леху и обходили его, как волны разбиваются о волнорез.
–Сегодня выступать не будем.– Он рассеянно окидывал взглядом спешащую по делам толпу.
–Что же ты мне не позвонил?– удивился я.– Зачем тогда я пер аккордеон?
–Ну, назад унесешь. Чего ты, развалишься?
Раньше я бы стерпел такое пренебрежение, но сейчас оно меня возмутило. А Леха не замечал ничего. Он явно был чем-то озабочен.
–А Таня где?
–Таня, Таня…– Он с раздражением поморщился.– Она попозже придет.
Значит, Таня все-таки придет. Я даже обрадовался, что у Лехи нет с собой инструмента. Может, он действительно свалит, а мы вдвоем с Таней споем, как раньше? Интересно, не забыла ли она французские слова?
Меня немного знобило, я, видно, опять простудился – ветер, несмотря на май, дул еще холодный. Весна была затяжная, у нас дома в лесу вообще еще лежал снег… Я встал возле Лехи. Мне почему-то очень захотелось домой. Атласный ворот моей синей косоворотки холодил шею. У Лехи для наших выступлений косоворотка была красная. Все у нас получалось по классике – балалаечник – в красном, аккордеонист – в синем, Таня – солистка – в голубом…
Я высматривал в толпе Таню. Ее все не было. Леха грыз заусеницу на пальце. Потом закурил.
Я посмотрел на часы. Таня никогда не опаздывала. Сейчас она задержалась уже больше чем на полчаса.
–Что-то случилось, Леха?– спросил я.
–Случилось, случилось…– Он смачно сплюнул на тротуар.– Аборт она пошла делать, вот и опаздывает. Может, там что-то не срослось.
Я сначала не понял.
–Что делать?
Он заорал.
–А что ты думал, я с ребенком сейчас должен возиться?
Я онемел. Меня сразила и сама новость, и то, что после такого Таня как ни в чем не бывало собиралась придти сюда, на площадь, к Лехе…
–Как же так? Ведь ей, наверное, нужно лежать, все такое… Она что, прямо сейчас?..
–Да ладно тебе! Тетки по двадцать раз это делают. Как кошки. И ничего.
И в этот момент подошла Таня. Она была бледной, как и всегда в последнее время, и какой-то испуганной.
–Все в порядке?– спросил ее Леха и дежурно чмокнул в щеку.
–Угу.– Она только кивнула.
–Сделала?– Это был как бы проходной вопрос. Леха не сомневался, что все делают то, что он скажет. Он уже даже повернулся, чтобы куда-то идти.– Мы сейчас в кино, Вадик,– бросил он мне.– Фильм идет,– он сказал название фильма, но я его не запомнил,– я его давно хотел посмотреть. Танюха, пошли…– Он взял ее за руку.
Она стояла и испуганно смотрела на него. Обожание и ужас светились на ее лице, как когда-то светились в сумраке мои нарциссы. Как я мог не замечать это раньше?
–Леша…– Она подняла к подбородку руку, и пальцы ее беспорядочно перебирались от кончика носа по губам.
–Леша, я ничего не сделала.
Он посмотрел на нее – не шутит ли,– и понял, что это правда.
–Ты что, одурела? Сейчас как раз срок еще маленький. Можно было таблетками…
Она посмотрела на меня, затем на Леху.
Он махнул.
–Да, он знает. Я сказал.
Тогда она сжала губы.
–Леша. Я ничего делать не буду. Ни сейчас, ни потом.
–Ты что, идиотка?…– заорал он.
Я даже не представлял себе, что когда-нибудь захочу с ним драться. Он был выше меня на полголовы, неудобно делать замах. Я поставил на землю аккордеон и ударил. Ударил сильно в челюсть, и увидел, как от неожиданности мотнулась Лехина голова.
–Вадик!– закричала вдруг Таня и схватила меня, удерживая, двумя руками. Это было ее единственное объятие…
–Ну-ка, отвали! Я его сейчас мочить буду!– Леха быстро пришел в себя и, оторвав ее от меня, оттолкнул. Мне показалась, она чуть не упала. Я снова кинулся на него, но он хорошо работал кулаками.
В толпе стали кричать. Кто-то звал милицию. От его ударов я еле стоял на ногах. Из носа текла кровь.
–Леша, не надо! Ты его убьешь!– кричала Таня.
–Сейчас еще р-р-азок, чтоб не лез, куда его не просят…– Леха напоследок сбил меня с ног.
Я упал и больше уже ничего не помнил. В больнице оказалось, что головой ударился об асфальт. К счастью для меня, не затылком и не виском, видимо, инстинктивно сумел все-таки сгруппироваться.
В больнице со мной сидела мама. Еще приходил следователь. Зачитывал мне Танины показания. Оказалось, она сказала, что в этот день она пришла ко мне на свидание, мы собирались с ней пойти в кино. Вдруг подошел незнакомый парень – в ковбойской шляпе, плаще и сапогах – и попросил закурить. Между нами завязалась ссора. Когда я упал, она и люди, собравшиеся вокруг, вызвали «Скорую». Своего знакомого Алексея, как было написано в протоколе, она в тот день после занятий вообще не видела.
Я подтвердил, что так и было. В больницу ко мне ни Таня, ни Леха так ни разу и не пришли.
Я пришел в себя оттого, что Алла вытирала мне салфеткой лицо.
–Вадик, Вадик… Ты можешь встать?– Она плакала и не знала, что делать. Должна ли она вызывать полицию? «Скорую помощь»?
–Да, могу.
Вокруг была тишина. Я лежал сантиметрах в десяти от бетонного края бордюра. Светлые стволы с отходящими от них ветвями устремлялись от меня ввысь, как в тоннель.
Я застонал и повернулся на бок. Она поддерживала меня. Я встал.
–Давай тихонько в подъезд.
–Где ключи?
–В кармане. Алла, нужно найти пистолет. Вымыть с него все следы и на всякий случай – выбросить.
–Ага.– Она исползала весь газон и облазала все кусты, пока искала пистолет. Я сидел на лавке у подъезда.
–Ты не куришь, Алла?
Она зажгла мне сигарету. Красный огонек на ее конце горел возле моего лица, как глазок видеокамеры.
–Вот пистолет. Пошли.– Она обняла меня, мы вошли в подъезд и вызвали лифт. Мы ехали вверх, и я точно знал, что там ждет меня мой пустой дом, который со временем будет обязательно кем-то заполнен. А еще выше, гораздо выше – и дома, и лифта и берез,– плыли надо мной лица тех, кого, как оказалось, я все это время ужасно любил: и Леху, и Таню, и Мелани-Нину, и Мелани-Аллу, и Валентину Петровну, и даже чертовку Присси, и композитора-американца, и свою маму, и умершую бабушку, и декана Клаву и все, и всех, что уже встало в моей жизни на верхнюю полку моего прошлого.
Апрель – май 2013г.
Журналистка на гонораре
«Любой женщине, если она собирается писать, нужны собственные средства и собственная комната».
Мужчине для того, чтобы стать писателем, нужен уютный кабинет, письменный стол размером с бегемота и полный покой для мыслительной деятельности. Женщина может довольствоваться крошечным столиком в кухне или уголком у детской кроватки. О покое, естественно, не идет и речи…
… Автобус уже катился с горки на горку между лесов Владимирской области, а я все никак не могла успокоиться, волновалась. Если бы не рань – из Москвы мы выехали первым рейсом, а сейчас только подходило к семи, я бы уже надорвала все Танькины уши своими звонками. Но сейчас Танька – моя соседка, конечно, еще спала. Я надеялась, что спали и наши дети. Перед моими глазами всплыла Танькина пышная постель с пуховым одеялом и сама хозяйка – розовая со сна, огнедышащая, а на другом краю широченного ложа под маленькими одеяльцами – двое спящих малышей – Танькина дочка и мой Вовка.
Дети у нас с соседкой – почти ровесники. Моему – полтора года, а Танькиной дочке скоро будет два. Танька вчера специально не положила дочку спать в детскую кроватку. Из солидарности со мной, чтобы я не чувствовала, что ее дочка вроде как дома, а мой сын – подкидыш. Вот за это я и люблю Таньку – за понимание. И вообще мы с ней друзья по несчастью. Хотя какое у нас несчастье? Что дети без отцов? Это еще как сказать… Я вздохнула, вспомнив Вовку. Господи, какой он еще беспомощный, мой ясноглазый! Ведь я сегодня в первый раз в жизни оставила его ночевать в чужой квартире. Иначе было нельзя…