–Не меня ли ищете, деточка?– Голос женщины оказался густой и властный и напомнил мне голос директрисы нашей школы.
–Если вы – Таисия… Павлодарская,– выскочило все-таки в нужный момент!– то я к вам. Из газеты. По заданию редакцию, зовут меня Дарья Анисимова.– Все это я выпалила уверенно и без запинки, как будто ездить по заданию редакции мне приходилось каждый день. Хотя, с другой стороны, практика же какая-никакая в университете была.
–Пойдемте, деточка.– Таисия Павлодарская оказалась хоть и невысока росточком, но очень подвижна и проворна. Она завела меня под тенистый навес, располагавшийся по другую сторону церкви. Окруженный со всех сторон пирамидальными туями, отцветающим уже жасмином, парой невысоких альпийских сосен и группой голубоватых пушистых можжевельников (не из подмосковных ли питомников такая красота?) навес показался мне пригородным рестораном. Это сходство усиливал крытый темно-коричневым лаком массивный деревянный стол во всю длину навеса и стоящие по обе стороны от него такие же скамьи. Вместо официанта возле сколоченной из дерева стойки хозяйничала худая женщина, тоже в черном. Взглянув на мою хозяйку, она молча, проворно и с поклоном подала нам глубокую объемистую глиняную миску с нарезанной окрошкой, две миски поменьше, кувшинчик с квасом, другой со сметаной и соломенную хлебницу с нарезанным крупными ломтями темным, но даже на глаз было видно, что очень мягким хлебом.
–Руки помыть и все остальное – вон там,– направила меня за навес хозяйка.– И можно за стол.
–Спасибо, обедать еще рано,– стала отказываться я.– К тому же так жарко…
–Вот окрошка лучше всего в жару,– спокойно сказала моя хозяйка. У нее было такое спокойное и уверенное лицо, что мне не захотелось ей возражать.
«Руки помою, а есть не буду»,– подумала я.
Однако, вернувшись, я села за стол, чтобы начать разговор, но тут Таисия Павлодарская придвинула ко мне сметану и миску с уже залитой квасом окрошкой, и я сама, не знаю как, умяла всю порцию и еле сдержалась, чтобы не попросить еще.
–А вы?– поблагодарив, спохватилась я.
–Я кушаю вместе с моими соратницами,– сказала Таисия скромно, но достаточно твердо, чтобы я не сомневалась – со мной поступают по законам гостеприимства, но никакого братания не будет.
Я попросила разрешения вытащить диктофон. У Таисии Павлодарской оказалось круглое ненакрашенное лицо, которое ужасно портил черный платок. Если бы Таисия носила современную стрижку и подкрашивала губы и глаза, она могла бы сойти за вполне симпатичную бухгалтершу в небольшой фирме, приемщицу в модном салоне по пошиву штор или даже зав. производством в какой-нибудь пиццерии. В своем же черном одеянии и особенно в платке Таисия Павлодарская была похожа на божью коровку, только без красного цвета на надкрыльях, а всю сплошь состоящую из черных пятен. Ее круглые, темные, абсолютно голые глаза внимательно смотрели на меня, но мне казалось, что они отыскивают прячущуюся на стеблях и под листиками аппетитную тлю. В то же время я могла бы голову дать на отсечение, что эти голые глаза прекрасно видят одновременно и то, что делается во дворе церковного здания в тех его частях, которые совсем не видны из-под нашего навеса.
–Матушка,– неслышно возникла около нас высокая худая – та, что подавала окрошку. Возле Таисии она согнулась резко напополам, как надломившаяся ветка, и что-то зашептала в самое «матушкино» ухо.
–Дай ей. И скажи, пусть приходит, когда захочет.– Твердо подняла к ней Таисия круглое лицо с красными щеками и нисколько не поморщилась, хотя даже я со своего места явственно ощущала от высокой «сподвижницы» какой-то неприятный запах, похожий на запах дезинфекции в инфекционных больницах.
Женщина послушно опустила голову и отошла к буфету. Взяла там хлеб, кувшин с квасом, несколько стеблей светло-зеленого молодого лука и понесла к церковной ограде. Я повернулась, чтобы понять, о ком идет речь. За оградой стояла бомжиха. С моего места невозможно было понять, старая она или молодая. «Сподвижница» жестом пригласила бомжиху пройти во двор, но та отказалась. Она уселась на улице, с другой стороны ограды, и склонившись так, что осталась видна только ее грязная шерстяная шапка, надетая несмотря на жару, и стала что-то делать внизу. «Сподвижница» вернулась и на несколько секунд опустила руки в пластмассовый тазик с какой-то мутной жидкостью. Как операционная сестра, подумала я. Из ее угла снова донесся запах дезинфекции.
–Большое ли у вас хозяйство?– стала расспрашивать я «матушку», и она спокойно и с достоинством рассказала, что здесь при церкви и «при ней» постоянно живут восемь женщин. Ночуют здесь и работают. У нее самой есть в городке квартира, но она тоже предпочитает проводить свое время здесь. Во-первых, очень много дел, а во-вторых, ночь ей лучше тоже проводить с ее «сподвижницами», потому что ночью на них нападает «тоска».
–Как это?– не поняла я.
–У них у всех была сложная жизнь,– сказала «матушка».
–Как у вот этой женщины?– кивнула я в сторону ограды.
–По-разному.
Таисия повела меня по подворью, показывая и образцовый курятник, и загоны для гусей.
–К Рождеству выращиваем, хорошо их в Москве покупают,– объяснила она. Потом последовали огород, две солидные теплицы с огромными, безупречно ухоженными и подвязанными кустами, на которых наливались пожаром оранжевые крупные помидоры. Наконец, мы зашли в маленький домик, к которому вела тропинка из каменных плит, с обеих сторон усаженная отцветающими уже ирисами и пионами, здесь располагалась пошивочная мастерская. Я заглянула туда. Молоденькая симпатичная женщина, тоже повязанная черным платком, деловито хлопотала среди ворохов ткани. С одной стороны на длинном столе лежали рулоны черной материи. А с другой – стопками были сложены уже, видимо, готовые к продаже веселенькие кухонные фартучки, рукавички и подрубленные полотенчики.
–Ну, вот пока и все наше хозяйство,– сказала «матушка», когда мы вышли из мастерской.
–Должно быть, вам это стоит немалых трудов!– искренне восхитилась я.
–Бог помогает да мои верные помощницы.– Мы снова пошли назад по каменным плитам, но вышли не во двор, а в другую сторону, где в тенистом полумраке за церковным зданием было небольшое, заросшее сиренью старое церковное кладбище.
–Вот кладбище нужно расчистить, могилы в порядок привести… А можно было бы много что еще сделать…
–А священник вам не помогает?
–У него своих дел полно. Да и какой у него штат? Поп да попадья. К тому же и своих шестеро детишек. Вот если бы Бог дал нам трапезную – в таком-то помещении можно было бы и комнатки для новых женщин устроить, и что-то вроде общего зала – для зимней столовой и совместного досуга. Опять же для молений, не приходилось бы по улице идти – трапезная соединена общим ходом с церковью, а то ведь не у всех моих помощниц есть пока теплая одежа… Можно бы и швейное дело расширить – шторы, например, шить,– Таисия будто угадала мои мысли насчет салона штор,– … тапочки теплые тачать, да мало ли еще…
–А доход как распределять будете?– бухнула я.
–Какой, деточка, доход? Нас девять человек. Церковную десятину опять же отдаем, да ведь нас не за деньги, из милости Божьей да батюшкиной держат. А не срастется что – куда нам податься? Вот если бы за Церковью Христовой закрепили трапезную, и нас бы тогда можно было бы оприходовать по церковной статье, то и дела бы сразу в гору пошли. А то птичьи права, они и есть права птичьи, а польза от нашего дела большая. И это не деньги. Это души людские… Рабынь Божьих души… Да и детки теперь беспризорные не редкость. И девочек среди них немало,– Таисия истово перекрестилась.
В общем, я поняла ход «матушкиных» мыслей.
–А как вы сами пришли к Богу?– Я не могла определить, сколько самой Таисии лет. Лицо ее было совершенно гладкое, налитое, без единой морщинки, как у ребенка. Но черный этот платок, плотно надетый на лоб, несомненная полнота под просторными одеждами и этакая хозяйственная властность в голосе, которую Таисия пыталась скрыть за смиренными интонациями, создавали некоторую двойственность – ей могло быть и тридцать, и сорок, а может, и все пятьдесят.
Мы снова вышли в залитый солнцем двор. Таисины «сподвижницы» сновали по нему туда-сюда, что придавало им некоторое сходство с пугливыми черными мышами. А моя собеседница зорко поглядывала вокруг. Мы подошли опять к трапезной с той самой стороны, с которой я начала свой обход утром. Я подняла голову вверх и вдруг увидела, какое это было, несмотря на запущенность, красивое здание. Под самой крышей шла кружевная каменная оторочка, так же были украшены и высокие узкие окна с полукруглыми арочными проемами. Внизу под подоконниками шли ржавые, кое-где оторванные, но все равно изящные металлические карнизы. Я подумала, что если это здание отреставрировать, оно окажется гораздо красивее самой церкви.
–У меня такое впечатление, что трапезная имеет большую архитектурную ценность, чем храм. И, по-моему, она старше церкви на целый век, если не на два. Может быть, новая церковь была построена на месте разрушенной старой?– Я посмотрела на Таисию.
–Ценность не в камнях, а в душах людских.– По тому, как она сомкнула губы и опустила глаза, я поняла, что оказалась права.
–Вот здесь и есть та самая школа, в которой учатся три с половиной ученика и пьянствуют несколько взрослых придурков, прости Господи.– Таисия сплюнула и широко перекрестилась.– И из-за этой так называемой «школы» я не могу приютить тех, кто мог бы еще спасти свои души,– с жаром сказала мне матушка.
На толстой двери уже не было замка. Засов был откинут и гипотенузой спущен на землю. Я приложилась плечом к массивной двери и толкнула. Тяжелая дверь подалась только слегка, и в приоткрывшейся передо мной щели предстало воздушное, залитое светом пространство. Бриллиантовый от крошечных частиц свет вливался прожекторными струями через высоченные окна и освещал каменный пыльный пол. В косых параллелепипедах света в шахматном порядке стояли на полу несколько мольбертов перед сияющей белым гипсовой головой какого-то кудрявого античного человека. За мольбертами стояли ребята разных возрастов – примерно от девяти до четырнадцати – в старых чесучовых раззявленных ботах на черных резиновых подошвах, а один был в подшитых валенках, и в заляпанных краской старых телогрейках, а может и куртках. Я поняла, что, несмотря на солнце, находиться в толстенных стенах трапезной по несколько часов даже сейчас прохладно.