– с неожиданной для меня заботливостью сказал он.
Мне показалось, Лидию Васильевну сейчас вытошнит.
Мне не захотелось сидеть, и я встала. Отошла и оглянулась. Маклаков и Лидия Васильевна сидели, освещенные светом свечи, как в пещере. Извивающийся всем телом Гога бродил в темноте поодаль. Все между этими людьми было переговорено, все покровы сняты. Им оставалось жить здесь до смерти еще, может быть, долгие годы и воспитывать в этих стенах подобных им детей. Я представила, что если у них отберут их ковчег, им некуда будет деться. Распадется их кружок. Прервется связь. И возможно, совершенно некому будет вот так, между прочим, совсем некстати, продекламировать Тютчева. И кто такой этот Тютчев, тоже может быть вскоре всеми забыто. При свете свечи ближайшие к освещенному кружку картины казались очень яркими и будто живыми. Я представила, что эти белоснежные по сравнению с чернотой за окнами стены, идеально правильные арки сводов, узкие окна с чугунными решетками – все это огромное, прекрасное, гармоничное пространство попадет в маленькие ручки Таисии. Она наделает здесь перегородки, поставит кроватки, повесит иконки и коврики. Уберет все искусственными цветами и увеличит число своих «сподвижниц» на несколько десятков человек, а Лидию Васильевну с ее сумасшедшими товарищами и детьми переведут, например, в библиотеку. И картины будут там висеть среди книжных полок, вместе с другими детскими поделками. И, возможно, нет в этом ничего такого уж плохого. Только неизвестно, куда тогда пойдет со своими творениями Гога. А влюбленный в Лидию Маклаков в своих безумных шортах, возможно, наконец займется собственным забором и огородом… Но почему-то мне было вовсе не весело от такой перспективы.
На улице начался настоящий ливень. Удары грома слышались все реже, гроза уходила в сторону, но дождь обещал закончиться еще не скоро. Маклаков снова встал, наклонился к своему плащу – ноги на него Лидия Васильевна так и не поставила, и извлек из внутреннего кармана маленькую бутылку водки. Чекушку – называл их мой дед. Лидия Васильевна посмотрела на Маклакова с осуждением, но ничего не сказала.
–А я с горя пью,– посмотрел на нее Маклаков и пошел к Гоге.– Будешь?
Они распили водку на двоих.
–Закроют нас,– утвердительно, как бы про себя, заключила Лидия Васильевна.
–А за электричество здесь кто платит?– вдруг, сама не зная зачем, спросила я.
–Бюджет,– сказала она. И в подтверждение своих слов, что их закроют, опять повторила как о решенном деле: – Закроют.
Подошедшие к нам Гога и Маклаков посмотрели на меня враждебно.
–Не хотите уехать отсюда?– спросила я, не обращаясь ни к кому конкретно.
–Куда?– без всякого вопроса в голосе сказала Лидия Васильевна. Ее умное лицо выражало и презрение, и тоску. Очевидно, ей было до смерти плохо. Занятия с детьми составляли ее жизнь, ее сущность. Вряд ли ее могло прельстить какое-нибудь другое дело.
–А знаете, сейчас есть хорошие курсы ландшафтных дизайнеров,– вдруг сказала я.
Она только коротко рассмеялась.
–Мне кажется, вы должны ехать в Москву вместе с вашей самой талантливой ученицей,– сказала я.– Устроиться там на любую работу, снимать жилье, но добиться, чтобы девочка училась.
–А как же остальные ученики?– Лидия Васильевна показала кивком на картины, развешанные по стенам.
–Остальных детей может учить Гога. Всему он не научит, но основы преподаст. Девочка выучится в конце концов. Вы вернетесь.
–Соглашательскую позицию заняли, все ясно,– философ Маклаков потянулся к бутылке с вином и вылил в себя жалкие остатки.– Пусть дети будут знать закон Божий, но понятия не иметь об Аристотеле… А ведь здесь у нас, можно сказать, последний оплот культуры!– взвизгнул он, и пенка слюны показалась в углу его розового влажного рта.
Лидия Васильевна закрыла глаза.
Я отошла и медленно стала продвигаться вдоль стен, мысленно прощаясь с картинами. И с них на меня смотрели наделенные глубиной пейзажи, наполненные солнцем цветы и колосья, нарисованные дети с уже знакомыми лицами смотрели мне вслед. А чей-то желто-коричневый беспородный пес, глядя на меня, грустно махал пушистым хвостом.
Лидия Васильевна теперь сидела, опустив голову, задумавшись, очевидно, о чем-то своем, что не имело ко мне никакого отношения. Я чувствовала, что оставаться среди этих людей стало невыносимо. Гога открыл окно. Я подошла и высунула в него руку. Дождь стал стихать. Добегу до гостиницы. Недалеко, решила я и стала прощаться. Меня не удерживали и плащ не предлагали.
–Ну, видели, что тут делается?– возникла передо мной Таисия, когда я закрыла за собой тяжелую входную дверь.
Несмотря на ночь и прохладу после дождя, ее лицо раскраснелось еще больше, чем днем, а вся приземистая фигура выражала негодование. Черные глазки привычно поблескивали в темноте.
–И этот вертеп называется очагом культуры!
–Скажите, а чем вы занимались до того, как стали здесь настоятельницей?– спросила я ее.
–Это неважно,– ответила она.– Работала. Пыталась отучить от пьянства одного человека.– Я поняла, что она говорила о своем застрелившемся муже.
–И получилось?– спросила я.
–Нет. Мне ведь тогда вера не помогала,– спокойно сказала она.– Но зато теперь, когда я от всей души молюсь за моих сестер, я верю, что земные пороки можно победить только с помощью Бога.
–Но церковь не отрицает искусство.
–А это не искусство,– сказала Таисия.– Это разврат. Этот вот Ванька, который зовет себя, прости господи, Гогой, ушел от семьи. А у него две девчонки. А он тут мазней занимается. Ему без мазни скучно жить. А жить нужно не со скукой, а с верой. Без веры сделать вообще ничего нельзя.
–Вы вообще не любите живопись?
–Я не терплю бездельников и пьянчуг,– отрезала она.
–Если работать по-настоящему, живопись не безделье, а труд.
Мы вместе дошли до ограды.
–Дай Бог вам здоровья и успехов.– Таисия повернулась, и я даже в темноте увидела, что вся спина ее черного одеяния была совершенно мокрой.
«Простудится, не дай бог»,– машинально подумала я.
Ливень прекратился, и только отдельные капли еще падали с неба, как редкие слезы. По пустой дороге катился уже знакомый мне голубой «москвичонок». Увидев меня, водитель остановился, открыл мне дверцу.
–Вы что, следите за мной?
Он не ответил. Я села.
–В гостиницу, пожалуйста,– сказала я официальным тоном. Ехать было всего квартала два. Когда мы остановились, я с суровым видом вытащила тридцать рублей, но он отмахнулся. Я вышла. Он вдруг вышел тоже и протянул мне какую-то папку.
–Что это?
Он с независимым видом напялил на голову свою желтую кепку.
–Я вот тут кое-что хотел показать…– Тон у него был развязный, но вместе с тем и просительный.– Я роман написал… Про перестройку, про свое видение дальнейшего пути… Ну, все такое…
Я остолбенела. А он напирал.
–Вы ведь писатель? Отдайте в издательство. Пусть издадут. У нас ведь без блата никогда ничего не добьешься.
Я еле сдержалась, чтобы в голос не захохотать. Или не трахнуть его по его желтой кепке чем-нибудь тяжелым. Так вот из-за чего этот идиот таскался за мной целый день! Жажда творчества, оказывается, его мучила! А он еще иронизировал над Гогой. И еще с меня под шумок три сотни срубить хотел!
–Давайте сюда!– Я решительно протянула руку.– Я обязательно покажу ваше произведение своему редактору, и вам позвонят. Я чувствую, вы очень талантливый человек.
–А я телефон-то не написал…– Мой водила захлопал себя по карманам в поисках ручки, но в то же время не мог скрыть горделивую улыбку от моей похвалы.
–А на титульном листе ваша фамилия есть?– деловито спросила я.
–Есть.
–В таком случае вам не о чем беспокоиться. Вас найдут.
–Нет,– теперь он лихорадочно искал ручку в бардачке машины.– Я вам все-таки свой телефон запишу.
–Пожалуйста!– Я уже мысленно прикидывала, удобно ли будет оставить его творение прямо в гостинице или придется отвезти его в Москву, чтобы выкинуть в помойку в собственном дворе.
–У вас ведь есть второй экземпляр?
–Есть. А зачем?
–Ну, мало ли… Для заграничного издания…
Мне даже показалось, что мужичок стал выше ростом.
–Может у тебя есть чем записать?– Он незаметно перешел со мной на «ты».
–Нет,– мстительно сказала я.
–Тогда запиши номер на свой мобильник.– Я поняла, что мне не отвертеться.
–Давай.– Мы с ним уже разговаривали словно коллеги по писательскому цеху.
Он продиктовал.
–Ну, всего хорошего?– Я с его папкой под мышкой развернулась в сторону подъезда. Он остановил меня. Ему еще было жаль расставаться со своим детищем.
–А ты не знаешь, как насчет авторских прав?– спросил он.
–Что насчет авторских прав?
–Ну, в случае плагиата, там все такое…
Уж не меня ли он подозревал, что я хочу украсть его произведение?
–Авторские права защищают издательства в случае публикации.
Он понял, что придется рисковать.
–Ну ладно…
Я протянула ему папку назад.
–Чтобы не сомневаться, ты можешь отправить рукопись по почте.
Он испугался. Со мной ему казалось все-таки надежнее.
–Но ты точно там скажешь? Мол, так и так… Человек написал… ты еще скажи, что я твой знакомый. Хороший писатель. Обещаешь? Я ведь тоже многое тебе рассказал, что тебе окажется полезным…
Я поняла. Он выдавал мне материал об обеих тетках с надеждой на благодарность с моей стороны.
–Ну а вообще…– он все не мог сразу уйти.– Как тебе у нас тут?
Он надоел мне просто до чертиков.
Я смотрела ему прямо в глаза и надеялась, что, несмотря на темноту, он заметит подвох.
–У вас тут замечательно. Полный абзац.– От усталости я почему-то почувствовала дикую злость.– Прямо Чехов тут у вас. Антон Павлович. Колдовское озеро. Маклаков влюблен в Лидию Васильевну, а матушка-настоятельница больше всех людей ненавидит живопись.
Но мой водитель принял мои слова за чистую монету.
–Еще бы ей живопись любить!