с вниманием отнестись к власти, естественно, время от времени меняются, это и есть те события, которые составляют поток истории. Когда я собирал материалы для книги «Подчинение авторитету», меня в основном заботили события Второй мировой войны, в особенности зверства фашистов. Однако история в движении своем неустанно порождает новые эпизоды, в которых особенно ясно видна роль подчинения властям, и мы вкратце рассмотрим несколько недавних событий, имеющих отношение к нашей теме.
Естественно было бы поддаться искушению и рассказать о самых сенсационных из них, хотя бы потому, что они выводят скрытые движущие силы на уровень, игнорировать который уже невозможно. Однако тогда мы рискуем выделить эти эпизоды из общей ткани бытия, как будто вызвавшие их скрытые принципы невозможно обобщить на обычную жизнь.
Рассмотрим в связи с этим страшные события в Джонстауне, столице Гайаны, где в 1978 году одновременно погибли более 900 человек – в основном они покончили с собой, выпив отравленный напиток по побуждению своего лидера преподобного Джима Джонса. Узнав об этом, журналисты первым делом кинулись за объяснениями к психиатрам. Предполагалось, что участники этого массового «самоубийства» страдали умственным помешательством, и психиатрия как наука о душевных болезнях обязана предоставить исчерпывающее объяснение случившегося. С позиции социального психолога и на основании опыта, который я получил в ходе исследования, описанного в «Подчинении авторитету», подобный «психиатрический» подход не вполне подходит. С точки зрения социальной психологии трагедия в Джонстауне вполне соответствует принципам, управляющим обычной социальной жизнью. Поведение сектантов определялось далеко не в первую очередь их характерологическими защитами, гораздо важнее была степень их погруженности в жизнь авторитарной группы, изоляция группы от общества в целом и практически полный контроль их лидера над поступающей информацией.
Конечно, в этой трагедии был патологический компонент – это те «грядущие бедствия», о которых сообщал преподобный Джонс членам своей секты: якобы «приближаются враги», которые будут их насиловать и убивать. Все это был плод паранойи Джонса. Однако у глубокого шока, в который повергло всех нас известие о трагедии, была и еще одна причина – общее ощущение, что мы столкнулись с необъяснимым безумием, ведь в глазах всего мира преподобный Джонс не обладал никакой законной властью. Мы признаем, что правительства государств имеют право определять политику, и даже если эта политика ошибочна и ведет к уничтожению тысяч невинных людей, мы не считаем, что у тех, кто исполнял приказы правительства, была какая-то «патология»: они просто исполняли свой долг. Различие в реакции зависит не столько от совершаемых действий, а от того, насколько законна в наших глазах власть тех, кто отдает подобные приказы.
Связь между страшными событиями наподобие Джонстаунской трагедии и экспериментами, описанными в книге «Подчинение авторитету», состоит в том, что в обоих случаях люди проявляли поразительное подчинение власти. При этом налицо и существенные различия: Джонс был харизматическим лидером с давней историей личных отношений со своими последователями. В ходе эксперимента испытуемые лишь вступали в краткий контакт с обезличенным представителем власти. Более того, представители власти в ходе экспериментов требовали, чтобы испытуемые своими действиями наносили вред невинной жертве, а Джонс приказал своим последователям совершить самоубийство, но сходства это не отменяет. Однако в этом контексте следует вспомнить и эксперимент доктора Нийоле Кудирка в Йельском университете. Доктор Кудирка позаимствовала общую модель эксперимента у меня, однако у ее экспериментальной ситуации было одно существенное отличие: ее испытуемые не наказывали другого человека, а сами были собственными жертвами. В ходе ее исследований испытуемым давали крайне неприятное, однако не опасное задание: они должны были есть печенье, пропитанное раствором хинина. Печенье было отвратительное на вкус, испытуемые кривились, кряхтели, стонали, некоторых затошнило. Вопрос эксперимента состоял в том, будут ли испытуемые в какой-то степени подчиняться экспериментатору. Кудирка обнаружила, что, если экспериментатор находится в одном помещении с испытуемыми, подчиняются практически все. Даже когда Кудирка сознательно ослабила власть экспериментатора и вывела его из лаборатории, 14 из 19 испытуемых продолжили эксперимент до конца: каждый съел по 36 пропитанных хинином печений, зачастую – с огромным отвращением. Таким образом, эксперимент Кудирка показывает, что реакция на власть – это всегда покорность, даже если человек сам становится жертвой.
Разумеется, Джонстаунская трагедия – не единственный относительно недавний пример, показывающий, каковы отношения личности и власти. Если глубочайшая покорность сектантов Джонса нас поражает, то пример советских диссидентов – Щаранского, Амальрика, Буковского и других – показывает, напротив, что отдельные люди наделены колоссальной способностью сопротивляться властям даже под непереносимым давлением. Это заставляет задаться вопросом о роли личности в социальном процессе.
В книге «Подчинение авторитету» описывается цикл из 18 экспериментальных ситуаций, в которых личность принуждают подчиниться злонамеренному экспериментатору, оказывая на нее давление то в большей, то в меньшей степени. Степень покорности очень сильно зависит от конкретных условий эксперимента. Однако важно отметить, что во всех экспериментальных ситуациях хотя бы некоторые испытуемые не стали возражать экспериментатору. Так что, несмотря на то что поведение, очевидно, определяется ситуацией, у медали есть и обратная сторона – личность, отказывающаяся подчиняться. И именно это мы и наблюдаем у советских диссидентов, что и делает их героями. Конечно, их сопротивление обеспечивалось некоторой социальной поддержкой: они основывали организации, распространяли самиздат, искали помощи на Западе. Но при всем при том для них была характерна поразительная личная смелость. Однако с точки зрения статистики советские диссиденты составляют несущественную долю общей популяции и поэтому не представляют интереса для количественного изучения проблемы подчинения.
Однако мы знаем, что человеческие взаимоотношения не всегда строятся на строго количественной основе. Героизм горстки людей зачастую вдохновляет других на подобные действия. Ярчайший пример не так давно привел историк Филип Холли. В своей книге «Кровь невинных» (Philip Hallie, «Le Sang des Innocents») он рассказывает, как жители деревни Шамбон-сюр-Линьон во главе с пастором Андре Трокмэ сопротивлялись оккупантам и спасли от преследования фашистов пять тысяч беженцев. История отважной протестантской общины, которую закалил многовековой опыт существования меньшинства во враждебной среде, потрясает и вдохновляет. Однако здесь есть и социологический урок. Подобно тому как власть угнетателя сосредоточена не в одном человеке, а системе отношений в целом, сопротивление злонамеренной власти может быть подлинно действенным, только если основано на коллективной акции. Вот почему образ одиночки, борющегося с властью, который создают мои эксперименты в исследовательских целях, – это несколько романтически-искаженная картина того, как все происходит в реальном мире. Ведь если личность не сможет найти или сформировать группу поддержки, он скорее всего останется героем, но след в истории оставит жалкий.
В экспериментах 17 и 18 из «Подчинения авторитету» я попытался обобщить свои исследования и включить в них некоторые элементы группового давления. Дальнейшие эксперименты по изучению подчинения должны дать более полное представление о том, как реагирует на злонамеренную власть группа людей.
Сейчас мне бы хотелось остановиться на обобщении результатов, описанных в «Подчинении авторитету», на культуру в целом. Издание этой книги во Франции было глубоко интересным лично для меня, поскольку с тех пор, как я впервые побывал в Париже, – а это было в 1953 году, – я чувствую особое сродство с этой страной. Поэтому я был рад критике, которую вызвал выход в свет французского издания. Но когда о книгах говорят в популярной прессе, неизбежны искажения, которые меняют смысл работы, хотя на первый взгляд и незначительны. Так, например, рецензия Алена Бюлера начинается с вопроса «Êtes-vous capable de torturer votre prochain?» – «Способны ли вы пытать ближнего своего?», и некоторые популярные изложения содержания книги называют послушного испытуемого «палачом». Это почти правда – но не совсем. Это почти правда в том смысле, что испытуемые и в самом деле все сильнее наказывают невинную протестующую жертву. Пожалуй, это и в самом деле похоже на то, что делает палач. Однако у слова «палач» есть особый оттенок смысла: складывается впечатление, что боль причиняют из жестокости, ради того, чтобы жертва как можно сильнее мучилась. Между тем в лаборатории происходило совсем иное. Испытуемый считал, что участвует в законном научном эксперименте. Он был убежден, что наказание служит не для того, чтобы причинять жертве мучения, а для облегчения процесса обучения и усвоения материала. То, что он делал с жертвой, – не пытка, точно так же как шлепать ребенка – не значит его пытать.
Это вопрос деликатный. Однако, вероятно, очень важный – ведь многие испытуемые, которые в этом эксперименте вели себя послушно, скорее всего, не согласились бы участвовать, если бы им сказали, что мы хотим проверить, насколько они способны пытать другого человека. Весь комплекс садизма, зла и жестокости, связанный со словом «палач», придал бы их действиям совершенно иной смысл и потому заставил бы многих испытуемых отказаться от участия.
Почему же в популярных пересказах книги так часто всплывают слова «палач» и «пытка»? Помимо погони за сенсацией – а эта тенденция не чужда коммерческой журналистике, – в обществе не утихли дебаты по поводу подозрений, что французские власти прибегали к пыткам в ходе Алжирского конфликта. Более того, вопрос о том, применяли ли французские военные систематические пытки к повстанцам, – самый обсуждаемый в прессе морально-этический вопрос, связанный с этой войной. Похоже, на наш эксперимент повлияли воспоминания об этических дебатах из недавней истории Франции – и они еле заметно, но на самом деле существенно исказили его смысл. Это иллюстрация одного важного обстоятельства, которое мой французский коллега-социопсихолог профессор Серж Московичи счел достойным подробного анализа: любая научная работа при ассимиляции в культуру претерпевает избирательное искажение.