Существуют авторы, которые уверены сами и уверяют других, что из-под их пера сразу выходят законченные произведения. Подражать этому и не редактировать написанное – «ошибка выжившего» № 77.
Легендарный модельер Габриэль «Коко» Шанель советовала: «Прежде чем выйти из дома, посмотрите в зеркало и снимите одну вещь».
В литературе одной вещью не отделаться, но в любом случае, прежде чем отдавать своё произведение на суд читателей, стоит прочесть его самому, исправить неудачное и удалить лишнее. «У вас не будет второго случая произвести первое впечатление», – предупреждала та же Шанель. Текст придётся тщательно отредактировать, чтобы впечатление было наилучшим.
«Писать надо пьяным, а редактировать трезвым», – считал Эрнест Хемингуэй. Учитывая особенности биографии нобелевского лауреата, лучше оставить первую часть сентенции без комментариев и обратить внимание на вторую. Редактировать необходимо, причём находясь в наилучшей форме, с незамутнённым сознанием.
Удобно пользоваться рекомендацией романиста Нила Геймана: начинать работу над очередной частью текста с перечитывания и редактирования предыдущих частей. Это позволяет разогнаться, подхватить ритм и слог, прочувствовать стиль и сэкономить время на редактировании законченного текста целиком. Но полностью избавить себя от этой работы не удастся.
Не надо писать, считая первую версию произведения окончательной. Достаточно взглянуть на густые помарки в черновиках Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского, Булгакова, Набокова и кого угодно ещё, чтобы убедиться в том, насколько придирчиво редактировали мастера едва ли не каждую фразу. Хотя, казалось бы, их опыт и талант позволяли сразу писать набело.
Неужели мастера не делали ошибок в редактуре?
Конечно, делали, как все живые люди. «Без грамматической ошибки я русской речи не люблю», – признавался на такой случай Пушкин.
Читателей Радищева и Крылова коробила «бо́льшая половина»: половины равны и не могут быть ни большей, ни меньшей.
«Из пламя и света рождённое слово» – говорилось в стихотворении Михаила Лермонтова, которое он принёс в журнал «Отечественные записки». Когда главный редактор указал на ошибку «из пламя» вместо «из пламени», Лермонтов не придумал, как её исправить, и хотел разорвать лист. Но стихи редактору так понравились, что он их всё же опубликовал.
«Очаровательная женщина лет двадцати пяти или двадцати шести, темноволосая». Так описал Констанцию Бонасье в романе «Три мушкетёра» Александр Дюма. Но позже она становится девушкой «с белокурыми волосами и нежным цветом лица».
У Фёдора Достоевского в романе «Преступление и наказание» Раскольников видит среди мебели «круглый стол овальной формы». По воспоминаниям сотрудника журнала, писателю сказали об этом, но он распорядился: «Оставьте всё как есть».
Одновременно в том же журнале начали публиковать роман «Война и мир», из-за которого Льва Толстого подняли на смех. Граф – знаток аристократической жизни – свёл персонажей в салоне Анны Шерер. Но эта дама была фрейлиной и по придворному статусу не могла ни держать салон, ни принимать гостей. Дальше читатели обратили внимание, что в июле Лиза Болконская беременна уже месяцев пять-шесть, а рожает лишь в марте, то есть её беременность длится около года. Находились ляпы и в романе «Анна Каренина». Например, в начале романа Долли – старшая сестра, а Натали – младшая, но в пятой части они меняются местами.
У Чехова в повести «Степь» знакомый споткнулся о фразу: «До своей смерти она была жива и носила с базара мягкие бублики». Чехов проверил текст по книге и сказал со смехом: «Действительно, как это я так недоглядел. А впрочем, нынешняя публика не такие ещё фрукты кушает. Нехай!» В его рассказе «Толстый и тонкий» публика кушала сперва «Нафанаил немного подумал и снял шапку», а потом «Нафанаил шаркнул ногой и уронил фуражку».
Артур Конан Дойль славился вниманием к деталям и точностью, как и его самый известный герой. Писатель повторял, что Шерлок Холмс применяет дедуктивный метод. Но большинство расследований великого сыщика основывалось не на дедукции, а на индукции – то есть переходе от частного к общему – и абдукции, позволяющей конструировать гипотезы из обрывочных данных.
Мастера не застрахованы от неудач в целом. Наталья Роскина – муза Николая Заболоцкого – вспоминала об Анне Ахматовой:
⊲
Однажды она показала мне машинопись длинного стихотворения и спросила: «Как вы думаете, чьё оно?» Ответ мой был: «Это чья-то пародия на Пастернака». «Мне тоже так показалось, – сказала она. – Но это сам Борис. Вот автограф». И она протянула мне текст «Вакханалии».
Дэна Брауна не отнести к мастерам литературы – лучше назвать его знаменитым автором, который неряшливо работает с информацией. К примеру, в романе «Код да Винчи» говорится, что Париж основан королями из династии Меровингов, хотя на пятьсот лет раньше город упоминал в своих записках Юлий Цезарь. То же касается библейского царя Давида, которого Браун назвал потомком «самого царя Соломона»: в действительности Соломон – сын Давида. И таких ляпов у этого автора полно…
…а с настоящим мастером Умберто Эко именно из-за дотошности произошёл курьёзный случай. Он специально поехал в Париж, чтобы выстроить маршрут героя будущего романа. Писатель прошёлся по ночному городу, отмечая особенности домов, положение луны, количество шагов между поворотами безлюдных улиц… Все детали Эко перенёс в книгу и даже назвал точную дату путешествия. Но ещё более дотошный читатель полез в старые газеты, и оказалось, что именно в ту ночь на пути героя горело большое здание. Безлюдные улицы, описанные в романе, были заполнены полицейскими, машинами пожарных и толпой зевак.
Можно ли обойтись без правок?
Для хорошего текста они неизбежны.
«Самый подходящий момент начать статью наступает, когда вы её успешно закончили. К этому времени вам становится ясно, что именно вы хотите сказать», – ухмылялся в усы Марк Твен.
Редактирование позволяет поставить нужное слово там, где – по замечанию того же Твена – вместо него случайно оказался троюродный брат. Правки позволяют уточнить авторское послание. Сумбур способен уничтожить даже лучшую мысль. Тогда искушённому читателю останется только вспоминать Иосифа Бродского:
⊲
Что ветру говорят кусты,
листом бедны?
Их речи, видимо, просты,
но нам темны.
Не надо писать того, что смотрится тёмным из-за невнятного изложения. Редактура даёт шанс добавить ясности в текст и повысить вероятность его превращения в бестселлер.
Российский афорист Эмиль Кроткий предупреждал: «Хороший рассказ должен быть краток, плохой – ещё короче». То же касается произведения любой формы, вплоть до романа-эпопеи. Редактирование – время сокращать, сокращать и сокращать написанное.
Размер литературного текста не относится к заслугам автора, и тут стоит снова вспомнить замечание Александра Веселовского: «Достоинство стиля состоит именно в том, чтобы доставить возможно большее количество мыслей в возможно меньшем количестве слов».
На стадии редактирования наконец-то может пригодиться шпаргалка по конструкции произведения – на выбор автора: из четырёх частей, как у Густава Фрейтага; из пяти, как у древних греков и современных коучей от литературы; из восьми, как у коучей от киносценаризма…
Шпаргалка позволит проверить, все ли части на месте. Не подменён ли сюжет фабулой. Держит ли внимание интрига. На этот счёт есть байка выдающегося рассказчика и актёра Юрия Никулина. Он вспоминал, как ещё школьником услышал в трамвае анекдот:
⊲
– Один богатый англичанин, – начал рассказывать парень, – любитель птиц, пришел в зоомагазин и просит продать ему самого лучшего попугая. Ему предлагают попугая, который сидит на жёрдочке, а к его каждой лапке привязано по верёвочке. «Попугай стоит десять тысяч, – говорят ему, – но он уникальный: если дёрнуть за верёвочку, привязанную к правой ноге, попугай будет читать стихи Бёрнса, а если дёрнуть за левую, – поёт псалмы». «Замечательно, – вскричал англичанин, – я беру его». Он заплатил деньги, забрал попугая и пошёл к выходу. И вдруг вернулся и спрашивает у продавца: «Скажите, пожалуйста, а что будет, если я дёрну сразу за обе верёвочки?»
Финала Никулин не услышал, потому что рассказчик вышел из трамвая.
Спустя годы, во время Великой Отечественной войны, сослуживец Юрия начал рассказывать этот же анекдот. На последней фразе рассказчика срочно вызвали к начальству, он ушёл в разведку, был ранен, попал в госпиталь и в свою часть не вернулся.
Спустя ещё много лет Юрий Владимирович, уже известный всей стране и всеми любимый клоун, услышал анекдот о попугае с верёвочками от инспектора манежа в провинциальном цирке. Перед последней фразой инспектор вышел объявлять номер, почувствовал себя плохо, и скорая увезла его в больницу. Явившись туда, чтобы дослушать анекдот, Никулин узнал, что инспектора отправили на лечение в Москву.
Спустя ещё года три Никулин снова гастролировал в том же городе. Он разыскал инспектора, который теперь трудился на радио. Концовку анекдота бывший циркач вспоминал с большим трудом, но всё же Никулин его дожал.
⊲
Оказывается, когда покупатель спросил продавца, что будет, если дёрнуть сразу за обе верёвочки, то вместо продавца неожиданно ответил сам попугай: «Дурр-рак! Я же упаду с жёрдочки!»
Это пример интриги, которая протянута через весь рассказ. Она простая – проще не бывает, но удерживала внимание Никулина несколько десятилетий и до сих пор заставляет читателей гадать: чем же дело кончилось?
Редактирование сродни самоцензуре и ограничивает автора решением той задачи, которую он себе наметил в замысле. Когда готов черновик полного текста, самое время проверить, решена ли задача или автор увлёкся и отвлёкся. Кинорежиссёр Андрей Тарковский напоминал, на что необходимо обращать особенное внимание:
⊲
Мой долг как художника донести до зрителя то, как я, именно я, воспринимаю жизнь.
Человек не создан для счастья. Существуют вещи более важные, чем счастье. Поиски правды почти всегда являются очень болезненными.
Произведение должно быть способно вызвать потрясение, катарсис. Оно должно уметь коснуться живого страдания человека.
Цель искусства не научить, как жить (разве Леонардо учит своими мадоннами или Рублёв – своей «Троицей»?).
Искусство никогда не решало проблем, оно их ставило.
Искусство видоизменяет человека, делает его готовым к восприятию добра, высвобождает духовную энергию. В этом и есть его высокое назначение.
Не обязательно во всём соглашаться с Тарковским, но в любом случае редактура подтягивает литературный текст к выполнению высокого назначения искусства.
Показательный пример – история редактирования Николаем Некрасовым поэмы «Кому на Руси жить хорошо». В изначальном замысле было всё, чего требовал Тарковский: болезненный поиск правды, прикосновение к живому страданию, острейшие проблемы бесправия и горькой жизни российского крестьянина… Некрасов предполагал закончить действие в деревенском кабаке, где персонажи после долгой дороги встречают единственного счастливого человека на Руси – пьяного мужика. Но автор продолжал снова и снова редактировать текст. На это ушло четырнадцать лет. В результате изменился замысел, возникли новые мотивы, появились новые персонажи, сложился новый финал…
Бывает и так. Особенно если автор не стеснён рамками времени и может позволить себе роскошь – работать долго, добиваясь наилучшего результата.
Почему бы не доверить редактирование профессионалам?
Доверить обязательно надо…
…но только после кропотливой самостоятельной работы. За книгу перед читателями отвечает тот, чьё имя красуется на обложке, а не редактор. В противном случае у автора может произойти когнитивное искажение № 8 – фундаментальная ошибка атрибуции: об этом недавно была речь.
Не надо писать как попало в надежде на редактора, который всё исправит. К тому же с редакторами даже в крупных издательствах бывают сложности.
Например, герои романа «Тайна одной саламандры» едят гуаву. В оригинальном тексте говорилось: «Плод немного не дозрел – мякоть была зеленоватой и плотной». В редакторской версии фраза переписана целиком: «Правда, мякоть была зеленоватой и плотной, что свидетельствовало о неполной зрелости». Зачем редактор демонстрировал свой опыт работы товароведом в минимаркете – осталось тайной, ещё большей, чем тайна одной саламандры и то, как товароведы становятся редакторами.
Одна из возможных причин здесь уже упоминалась – вместе с цитатой из рекламы: «Бесплатный онлайн-мастер-класс от зам. главного редактора… Я 17 лет работала редактором в крупном издательстве…»
Редакторы со стажем переходят в коучи, чтобы учить писателей, а свято место пусто не бывает. О коучах здесь тоже сказано достаточно, как и о том, что редактор и писатель – представители совершенно разных профессий. При этом хороших редакторов так же мало, как и хороших писателей, если не меньше.
Проблема существует давно. Больше ста лет назад поэт Саша Чёрный написал о ней «Трагедию»:
⊲
Рождённый быть кассиром в тихой бане
Иль а́гентом по заготовке шпал,
Семён Бубнов вне всяких ожиданий
Игрой судьбы в редакторы попал.
Огромный стол. Перо и десть бумаги —
Сидит Бубнов, задравши кнопку-нос…
Не много нужно знаний и отваги,
Чтоб ляпать всем: «Возьмём», «Не подошло-с!»
Кто в первый раз – скостит наполовину,
Кто во второй – на четверть иль на треть…
А в третий раз – пришли хоть требушину,
Сейчас в набор, не станет и смотреть!
Так тридцать лет чернильным папуасом
Четвертовал он слово, мысль и вкус,
И наконец, опившись как-то квасом,
Икнул и помер, вздувшись, словно флюс.
В некрологах, средь пышных восклицаний,
Никто, конечно, вслух не произнёс,
Что он, служа кассиром в тихой бане,
Наверно, больше б пользы всем принёс.
Полувеком позже на ту же тему свирепствовал в дневнике Корней Чуковский: «Умер Еголин – законченный негодяй, подхалим и при этом бездарный дурак. Находясь на руководящей работе в ЦК, он, пользуясь своим служебным положением, пролез в редакторы Чехова, Ушинского, Некрасова – и эта синекура давала ему огромные деньги, – редактируя (номинально!) Чехова, он заработал на его сочинениях больше, чем заработал на них Чехов».
Не всякий редактор, особенно работающий на потоке, способен быстро переключаться между очень разными книгами, чтобы улавливать волну конкретного писателя. Хотя задача редактора ещё сложнее: он должен сделаться, по сути, писательским вторым я и видеть текст изнутри, одновременно разглядывая его со стороны – и выступая читателем высшей квалификации. Далеко не каждый возьмётся за такую работу, и ещё меньше тех, кто способны её выполнить.
Могут ли писатели помочь друг другу с редактированием?
Могут и порой помогают.
В интернете хватает предложений помощи от авторов, которые называют себя писателями. Опасность самозваных гуру – в их квалификации, а вернее, в её отсутствии. Можно вспомнить недавно процитированные рассуждения такого гиганта мысли – о «четырёх годных романах в год». Даже если помощь предложена искренне, ущерб от неё оказывается больше предполагаемой пользы. Хотя и польза не исключена. Как повезёт.
Опытные писатели, между которыми сложились добрые отношения, обращаются друг к другу с просьбой взглянуть на новый текст свежим глазом. Профессиональное мнение коллеги может помочь с дальнейшей редактурой или утвердить писателя в собственной правоте. «Нет, сударь, я не дам хоть строчки переправить», – говорил Сирано де Бержерак, заглавный герой самой известной пьесы Эдмона Ростана. Но говорил после того, как сам сделал редактуру: он лишь не хотел чужого вмешательства в свой текст.
Начинающие авторы – особенно из молодёжных творческих компаний, литературных кружков и объединений, где одновременно что-то пишут все, – зачастую обмениваются написанным, как давным-давно делали Александр Кушнер с Иосифом Бродским: «Он приходил ко мне на Петроградскую, на Большой проспект, я к нему на Литейный, он читал стихи, а я ему свои…»
Это приносит пользу, если редактор настроен благожелательно; если он действительно хочет помочь, а не самовыразиться в критике, и если, читая текст приятеля, он замечает ошибки, которых не заметил в собственном тексте.
На профессиональном уровне такая помощь организована в крупных издательствах. Там существует практика внутренних рецензий, когда одни писатели читают тексты других и составляют перечень того, что помешало насладиться чтением в полной мере…
…но, как и в случае с редакторами, не каждый писатель готов стать рецензентом. Во-первых, его основная профессия всё же писать, а не разбирать написанное другими. Во-вторых, чем сильнее писатель, тем более индивидуально настроен его внутренний камертон, и чужой текст – даже очень удачный – может просто не попасть в резонанс. Тем не менее внутренняя рецензия в издательстве АСТ способствовала публикации романа «1916 / Война и мир», а вскоре успешной книгой заинтересовались европейские издатели.
Константин Паустовский благоговел перед Иваном Буниным и в 1917 году обращался к нему за рецензией своих ранних произведений. Тридцать лет спустя, уже как маститый автор, он опубликовал сборник рассказов и получил от Бунина открытку:
⊲
Дорогой собрат, я прочел Ваш рассказ «Корчма на Брагинке» и хочу Вам сказать о той редкой радости, которую испытал я: если исключить последнюю фразу этого рассказа, он принадлежит к наилучшим рассказам русской литературы.
Уважительное обращение и столь высокая оценка от лауреата Нобелевской премии – бальзам на писательское сердце. Но в особенности примечательно здесь упоминание лишней фразы. Паустовский её не писал: финал без спроса прицепил к рассказу редактор в издательстве – и этот крошечный чужеродный довесок сразу бросился в глаза профессионалу Бунину.
В 1864 году редактор журнала «Эпоха» Фёдор Достоевский получил по почте рукописи двух рассказов. Автором значился Юрий Орбелев. Фёдор Михайлович в ответном письме по-доброму разобрал ошибки начинающего литератора и прибавил слова, которыми до сих пор потчуют школьников: «Учитесь и читайте. Читайте книги серьёзные. Жизнь сделает остальное».
Опытный писатель и редактор был уверен, что рассказы вышли из-под пера юной барышни. В самом деле, автором оказалась девятнадцатилетняя Анна Корвин-Круковская – генеральская дочка, получившая блестящее образование; старшая сестра Софьи Корвин-Круковской, которую все знают и любят как первую русскую женщину-математика Софью Ковалевскую.
Двадцать три года разницы в возрасте не стали помехой нежным чувствам писательницы и редактора, но свадьбе помешала категорическая разность мировоззрений. Позже оба вспоминали об этом с грустью. Однако Фёдор Михайлович и Анна Васильевна продолжали дружить. Он сделал её прототипом Аглаи в романе «Идиот», забросил идеи социализма, за которые едва не был расстрелян, и переметнулся к славянофильскому монархизму. Она вышла замуж за француза, переехала в Париж, где стала активисткой Парижской коммуны, а когда коммунаров приговорили к бессрочной каторге, спаслась, бежав из тюрьмы…
…так что Достоевский не ошибся: с девушкой, читавшей серьёзные книги, жизнь сделала всё остальное. А его почти женитьба на Корвин-Круковской показывает, что отношения между писателем-автором и писателем-редактором могут складываться по-разному.
⊲
Пришла сырая зима. В два часа уже зажигали электричество, снег за окнами становился синим. Уличные фонари желтели, гортензии на столиках оживали и покрывались в свете лампочек слабым румянцем.
Так писал Константин Паустовский в 1963 году, вспоминая начало своей писательской карьеры сорок лет назад. Текст отредактирован до предельной краткости. Фразы сжатые и ясные. Каждое слово на месте, нет ни одного лишнего, а оставшиеся рисуют для читателя зримую картину.
⊲
По утрам в столовой было пусто, пахло только что вымытыми полами и паром. Окурки из вазонов были убраны. Шипело старое отопление. За окнами над Замоскворечьем наискось летел вялый снег.
Описание воздействует на разные чувства читателя – зрение, обоняние и слух, – как у Семёна Гехта. Нет никаких косых лучей заходящего солнца, над авторами которых издевался Иван Бунин…
…а дальше Паустовский вспоминает об уроке, который преподал ему выдающийся редактор своих и чужих тестов.
⊲
Неожиданно вошёл Бабель. Я быстро накрыл исписанные листки газетой, но Бабель подсел к моему столику, спокойно отодвинул газету и сказал:
– А ну, давайте! Я любопытен до безобразия.
Он взял рукопись, близоруко поднёс к глазам и прочёл вслух первую фразу: «Вам, между прочим, не кажется, что этот закат освещает отдалённые горы, как лампа?».
Когда он читал, у меня от отчаяния и смущения похолодела голова.
– Это Батум? – спросил Бабель. – Да, конечно, милый Батум! Раздавленные мандарины на булыжнике и разноголосое пение водосточных труб… Это у вас есть? Или будет?
Этого у меня в рассказе не было, но я от смущения сказал, что будет. Бабель собрал в уголках глаз множество мелких морщин и весело посмотрел на меня.
– Будет? – переспросил он. – Напрасно.
Я растерялся.
– Напрасно! – повторил он. – По-моему, в таком деле не стоит доверять чужому глазу. У вас свой глаз. Я ему верю и потому не позаимствую у вас ни запятой. Зачем вам рассказы с чужим привкусом? Мы слишком любим привкусы, особенно западные. У вас привкус Конрада, у меня – Мопассана. Но мы ведь не Конрады и не Мопассаны. Да, кстати, в первой фразе у вас есть три лишних слова.
– Какие? – спросил я. – Покажите!
Бабель вынул карандаш и твёрдо вычеркнул слова. «Между прочим», «этот» (закат) и «отдалённые» (горы). После этого он снова прочёл исправленную первую фразу:
– «Вам не кажется, что закат освещает горы, как лампа?». Так лучше?
Не надо писать рассказов «с чужим привкусом».
Чехов и Бабель учились у Мопассана, Горький – у Чехова и Короленко; Паустовский, по мнению Бабеля, – у Джозефа Конрада… Все учились у всех, но тексты каждого мастера имеют свой собственный, индивидуальный вкус. Редактирование усиливает это достоинство, избавляет написанное от лишних слов и превращает хороший текст в произведение литературы.
Как редактор добавляет тексту вкуса?
Вкусными деталями.
Долгая история «Ромео и Джульетты» здесь уже была упомянута. Началась она за триста лет до Шекспира. В текстах многочисленных версий трагедии рассыпаны подробности, которые позволяют, например, вычислить дату рождения Джульетты.
Луиджи да Порто опередил британского коллегу больше чем на столетие. Он первым дал героям имена Ромео и Джульетта. Его версия истории автобиографична: к уже известному сюжету прибавились перипетии отношений Луиджи с кузиной Лючией, которая стала прототипом заглавной героини. Правитель Вероны назван в тексте реальным именем: Бартоломео делла Скала. Он оставался в должности всего года три, заняв пост в 1301-м. По сюжету Пасху справляли в мае. За время правления делла Скалы так случилось лишь однажды – в 1302 году. Авторы литературных текстов упоминали, что Джульетта родилась в день святой Евфимии – 16 сентября. Кузине да Порто было не тринадцать лет, как шекспировской героине, а восемнадцать. Отсчёт восемнадцати лет назад от 1302 года позволяет назвать точную дату рождения исторической Джульетты: 16 сентября 1284 года.
Дело не в достоверности таких выкладок, не в личности сеньора Вероны и не в именинах святой Евфимии. Дело в том, что редактирование вроде бы незначительных деталей может ощутимо добавить реальности вымышленному персонажу, а это изменяет читательское восприятие. Джульетта как эфемерное влюблённое существо из сказки проигрывает вполне реальной девушке, поклонники которой могут справлять день её рождения.
Первая литературная Золушка – проститутка Родопис – на самом деле историческая личность. Эта гречанка была любовницей брата Сафо, знаменитой поэтессы с острова Лесбос, и послужила прототипом героини архетипического сюжета так же, как реальная кузина Лючия под пером Луиджи да Порто превратилась в Джульетту.
Схожие процессы происходили в мультипликации. Сотню лет рисованные персонажи оставались более или менее схематичными. Но когда создатели мультфильмов получили возможность редактировать мелкие детали изображений, герои начали приближаться к живым киноактёрам и вскоре сделались такими же реальными. Кино и зрители от этого только выиграли.
Не надо писать, пренебрегая деталями, которые добавляют персонажам реальности. Вкусные подробности могут ускользнуть от автора, занятого сложением истории в целом, и самое время обогатить ими текст на стадии редактирования готового черновика.
Почему нельзя редактировать название?
Редактировать название можно и нужно…
…хотя среди жертв коучинга и других несчастных распространено суеверие: мол, название полагается придумать ещё до начала работы над текстом и нельзя изменять, иначе книгу не примут в издательствах или она провалится в продаже. Такие приметы удобно комментировать цитатами из монографии «Влияние лунного света на рост телеграфных столбов».
В руки Александра Дюма попала исповедь убийцы Антуана Аллю, который рассказал о тайне разбогатевшего сапожника Франсуа Пико. Писатель принялся за роман «Я вернусь», но супербестселлером книга стала после редактирования и смены названия на «Граф Монте-Кристо».
Лев Толстой под впечатлением от черновиков Пушкина задумал роман «Молодец баба», который после редактуры был переименован в «Анну Каренину». А многословное полотно, которое Лев Николаевич за работой называл по-разному: «Всё хорошо, что хорошо кончается», «Три поры» и «1805», – в отредактированном виде появилось на свет под названием «Война и мир».
Фёдор Достоевский, проигравшись в 1865 году дотла на рулетке, летом 1866-го жаловался Анне Корвин-Круковской: «Прошлого года я был в таких плохих денежных обстоятельствах, что принужден был продать право издания всего прежде написанного мною, на один раз, одному спекулянту, Стелловскому, довольно плохому человеку и ровно ничего не понимающему издателю. Но в контракте нашем была статья, по которой я ему обещаю для его издания приготовить роман, не менее 12-ти печатных листов, и если не доставлю к 1-му ноября 1866-го года (последний срок), то волен он, Стелловский, в продолжение девяти лет издавать даром, и как вздумается, всё что я ни напишу, безо всякого мне вознаграждения».
К тому времени Достоевский уже работал над романом «Преступление и наказание» для журнала «Русский вестник», и второй роман был ему не по силам. Но приятель порекомендовал нанять Анну Сниткину – одну из лучших слушательниц курсов профессора стенографии Ольхина. Самоотверженная двадцатилетняя девушка помогла Достоевскому сделать невозможное. 29 октября 1866 года, через двадцать шесть дней после начала работы и на три дня раньше крайнего срока, Стелловский получил по кабальному контракту рукопись нового романа «Рулетенбург». От досады купец потребовал заменить название на более русское, и роман стал называться «Игрок».
Маргарет Митчелл сдала в издательство книгу «Завтра будет другой день», названную так по последней строчке. Текст редактировали целый год, и в результате кропотливой работы читатели получили эпохальный роман «Унесённые ветром».
Мучения с названием своей главной книги – или по меньшей мере главной книги эпохи джаза, как писали критики, – переживал Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Среди множества вариантов оказались «Неистовый любовник» и «Золотая шляпа». За неделю до отправки текста в типографию автор утвердил название в древнеримском духе – «Пир Трималхиона», решив обыграть эпизод из «Сатирикона» Петрония. К началу печати Фицджеральд передумал: роман стал называться «Под красным, синим и белым», обыгрывая цвета американского флага. И всё же книга была опубликована под названием «Великий Гэтсби».
Главный роман Михаила Булгакова на разных этапах работы назывался по-разному: «Копыто инженера», «Копыто консультанта», «Гастроль», «Великий канцлер», «Князь тьмы», «Чёрный маг»… Окончательное название «Мастер и Маргарита», по одному из последних авторских вариантов, было выбрано редактором – вдовой писателя – четверть века спустя. К слову, на страницах романа изначально вообще не было заглавных героев. Они появились в процессе авторского редактирования: сперва Маргарита, и лишь некоторое время спустя – Мастер.
Коллеги Булгакова по газетной работе и его друзья-соперники в романистике Илья Ильф и Евгений Петров по неопытности правили роман «Двенадцать стульев» уже после первой публикации. Продолжение они стали редактировать ещё на стадии рукописи. Соавторы мучились, перебирая варианты названия: «Бурёнушка», «Телята», «Телушка-полушка», «Великий комбинатор» и другие – до тех пор, пока не нашли сочетание «Золотой телёнок», ставшее окончательным.
Умберто Эко собирался назвать свой первый роман «Аббатство преступлений», но решил, что такую книгу читатели воспримут просто как детектив. Отредактированный вариант названия «Имя розы» показался автору более удачным, поскольку роза может символизировать многое, и читатель выберет одну из интерпретаций, которая ему по душе.
Российский супербестселлер 2017 года – роман «Тайна трёх государей» – был написан под названием «Urbi et orbi / Городу и миру». Латинская формула сохранилась в переводах книги для Западной Европы, где читатели хорошо знают первые слова главных посланий папы римского. Но в России такое название проигрывало в маркетинговом отношении.
Название – один из важнейших элементов книги, который не только придаёт вкус тексту, но и способствует превращению в бестселлер. Удачно подобранное название заметно повышает шансы на то, что читатели выделят книгу из общей массы и станут советовать друг другу.
В интернете можно найти программы-генераторы книжных названий. Хотя если автор не способен сам придумать хорошее название своему тексту, вряд ли написанное вызовет интерес у читателя, который любит писателей с фантазией.
Основных требований к названию всего три: соответствие жанру и общей теме, краткость и способность привлечь внимание. Рамки очень условные, поскольку название международного бестселлера Анджелы Нанетти «Мой дедушка был вишней» отвечает разве что последнему требованию, а название «1984» Джорджа Оруэлла ничего не говорит о жанре и теме книги.
Простые названия: «Война и мир», «Преступление и наказание» – не блещут оригинальностью и дают представление о содержании. Проще всего называть книги по именам или прозвищам главных героев: «Ася», «Жизнь Клима Самгина», «AMERICAN’ец», «Арсен Люпен».
Символические названия используют троп, образ истории в кратком сравнении: «Жук в муравейнике», «Волки и овцы», «Пир Трималхиона» – или в пословице – «На всякого мудреца довольно простоты».
Интригующие названия характерны для литературы нон-фикшн: «Как завоёвывать друзей и оказывать влияние на людей», «Антикоучинг. Как не надо писать [81 ˝ошибка выжившего˝]».
Название-обещание характерно для нишевой литературы и адресуется в первую очередь конкретной аудитории – поклонникам того или иного жанра: «Убийство в Восточном экспрессе», «История любви», «Первые люди на Луне».
С чего стоит начинать редактирование?
С первой же фразы, которая должна интриговать и увлекать читателя.
«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Эта первая фраза романа «Анна Каренина» стала визитной карточкой Льва Толстого…
…и так же, по первой фразе «Повести о двух городах», англоязычная аудитория узнаёт Чарльза Диккенса: «Это было лучшее из всех времён, это было худшее из всех времён; это был век мудрости, это был век глупости; это была эпоха веры, это была эпоха безверия; это были годы Света, это были годы Мрака; это была весна надежд, это была зима отчаяния; у нас было всё впереди, у нас не было ничего впереди…»
Нобелевский лауреат Джон Стейнбек ловко позаимствовал и перефразировал слова Диккенса для названия своего последнего романа «Зима тревоги нашей», чтобы вызвать у читателей развёрнутые ассоциации.
Начав с приведения к посильному идеалу первой фразы, редактор принимается за следующую и не пропускает ни одной, проверяя каждую на доходчивость, точность и необходимость. Такой перфекционизм оправдан: читатели тоже не лыком шиты.
Жена начальника женских гимназий однажды спросила Ивана Гончарова: «Отчего это все ваши сочинения начинаются непременно слогом ˝об˝? ˝Обрыв˝, ˝Обломов˝, ˝Обыкновенная история˝…» Гончарову пришлось признаться, что он про это никогда не думал. А читательница подумала, и наверняка она такая не одна.
Редактирование – это возможность оценить изящество собственных формулировок. В повести «Очарованный странник» Николай Лесков мог просто написать, что центральный персонаж временами уходил в запой. Но Николай Семёнович сплёл кружево, подав информацию от первого лица:
⊲
– А с вами что же случалось?
– Я же вам объяснял, что выходы у меня бывали.
– А что это значит выходы?
– Гулять со двора выходил-с. Обучась пить вино, я его всякий день пить избегал и в умеренности никогда не употреблял, но если, бывало, что меня растревожит, ужасное тогда к питью усердие получаю и сейчас сделаю выход на несколько дней и пропадаю.
Один из ярких признаков мастерства писателя – чистый язык и умение даже порочную слабость превратить в литературу.
Когда стоит заканчивать редактирование?
Когда возникает чувство, что текст соответствует замыслу и хорош в литературном отношении…
…и когда появляется опасность пойти круг за кругом, продолжая улучшать улучшенное. Это может перейти в паранойю или выродиться в погоню за оригинальностью.
Оригинальность в том, что автор остаётся собой. Этому Бабель учил Паустовского: «Не стоит доверять чужому глазу. У вас свой глаз. Я ему верю и потому не позаимствую у вас ни запятой».
Не надо писать, редактируя с оглядкой на чужое мнение. Текст должен удовлетворять автора, а не кого-либо из его окружения или сторонних редакторов. Конечно, необходимо прислушиваться к профессиональным редакторам. Но замечание жены начальника женских гимназий не стало для Гончарова сигналом к редактированию названий своих книг, начинающихся слогом «об».
«Если я буду таким, как кто-то другой, то кто же будет таким, как я?» – гласит старинная мудрость. Мудрый раввин Зуся из Аннополя говорил: «Когда я предстану перед Небесным судом, никто не спросит: ˝Зуся, почему ты не был Авраамом, Яаковом или Моисеем?˝ На меня посмотрят и скажут: ˝Зуся, почему ты не был Зусей?˝»
Эту мысль Николай Заболоцкий перевёл в стихи: «Нет на свете печальней измены, чем измена себе самому», а режиссёр Эльдар Рязанов с помощью композитора Андрея Петрова сделал их песней в фильме «Служебный роман».
Автор должен оставаться собой и когда пишет, и когда редактирует.
«Меня не возмущают те, кому больше по вкусу кабацкая музыка. Другой они и не знают. Меня возмущает содержатель кабака. Не выношу, когда уродуют людей», – признавался Антуан де Сент-Экзюпери.
Редактирование – последняя проверка текста: это всё же кабацкая музыка или нечто более достойное?
Первый случай способствует исполнению пророчества математика Готфрида Лейбница:
⊲
Люди впадут в варварство, чему немало будет содействовать эта ужасная масса книг, которая непрерывно растёт. Ибо в конце концов их нагромождение станет почти непреодолимым, число пишущих скоро вырастет до бесконечности, и все вместе они окажутся перед угрозой всеобщего забвения.
Во втором случае у автора есть шанс этого забвения избежать.
Что в итоге?
Следующая «ошибка выжившего», способная похоронить потенциально неплохой текст:
№ 77 – подражать авторам, которые уверены сами и уверяют других, что из-под их пера сразу выходят законченные произведения, и не редактировать написанное.
Не надо писать, считая первую версию произведения окончательной: первейшие мастера придирчиво редактировали едва ли не каждую фразу.
Не надо писать, невнятно излагая мысль: благодаря редактированию возникает ясность и увеличивается вероятность превращения текста в бестселлер.
Не надо писать как попало в надежде на редактора, который всё исправит: даже в крупных издательствах с редакторами бывают сложности.
Не надо писать рассказов «с чужим привкусом»: профессиональные тексты имеют свой собственный, индивидуальный вкус.
Не надо писать, пренебрегая деталями, которые добавляют героям реальности: эфемерное, явно выдуманное существо вызывает меньшее сопереживание читателя, чем персонаж из плоти и крови.
Не надо писать, редактируя с оглядкой на чужое мнение: текст должен удовлетворять автора, а не кого-либо из его окружения или сторонних доброхотов.
В 1979 году Рэя Брэдбери взбесили составители литературной антологии для школьников. Они собрали в одну книгу четыреста рассказов. Как?
⊲
Легко и просто. Сдерите с тела рассказа кожу, удалите кости, мозг, разрушьте, расплавьте, уничтожьте и выбросьте. Каждое количественное прилагательное, каждый глагол действия, каждую метафору тяжелее комара – вон! Каждое сравнение, которое даже идиота заставит улыбнуться, – прочь! Любые авторские отступления, раскрывающие простоту мировоззрения первоклассного автора, – долой!
Каждый рассказ, сокращённый, высушенный, отцензурированный, высосанный и обескровленный, стал похожим на все прочие. Твен читался как По, который читался как Шекспир, который читался как Достоевский, который читался как Эдгар Гест. Каждое слово длиннее трёх слогов было безжалостно вымарано. Каждый образ, требующий более чем мгновение для понимания, – пристрелен и выброшен.
Брэдбери запретил включать свои рассказы в антологию, составленную дегенератами для дегенератов, а о такой редактуре высказался предельно ясно:
⊲
Сжигать книги можно разными способами. И мир полон суетливых людей с зажжёнными спичками.
Представители любого меньшинства, будь то баптисты, унитарии, ирландцы, итальянцы, траченные молью гуманитарии, дзен-буддисты, сионисты, адвентисты, феминисты, республиканцы, члены общества Маттачине [одно из первых открытых гей-движений в Америке], пятидесятники и т. д. и т. п., считают, что у них есть право, обязанность, воля, чтобы облить керосином и поднести спичку. Каждый болван-редактор, считающий себя источником этой всей занудной, безвкусной, похожей на манную кашу литературы, сладострастно вылизывает лезвие гильотины, примериваясь к шее автора, который осмеливается говорить в полный голос или использовать сложные рифмы.
В романе «451 градус по Фаренгейту» брандмейстер Битти рассказывал, как были уничтожены книги: то или иное оскорблённое меньшинство выдирало неугодные им страницы, пока книги не стали пустыми, умы – чистыми от мыслей, и библиотеки закрылись навсегда.
Занимаясь редактированием своего текста, не стоит перешагивать грань, о которой говорил Брэдбери. Слова, расставленные в угоду кому-то другому, – не литература. Нельзя соглашаться на изменения, предложенные со стороны, если они претят автору.
За книгу перед читателями отвечает тот, чьё имя на обложке.