Мудрый персонаж Шекспира вздыхал: «Так сладок мёд, что, наконец, он горек: избыток вкуса убивает вкус».
Писателю не приходится рассчитывать на чрезмерную сладость отзывов и рецензий. Так уж повелось, что под критикой обычно подразумевают негативную реакцию.
В этом литературная критика не отличается от любой другой. Хотя вообще-то задача критиков – показать, как устроено произведение и в чём его достоинства и недостатки, а не рассказывать, почему оно не понравилось лично им и должно не нравиться читателям. Оценочные категории лежат в эмоциональной области, которая далека от области профессиональной.
Как реагировать на критику?
Никак.
По крайней мере, внешне.
Хорошие соображения на этот счёт есть у Зигмунда Фрейда. «Если человеку не хамят, у него нет проблем и все его любят, скорее всего его просто нет в живых», – говорил знаменитый психиатр, адресуя свои слова всем, поскольку негативные отзывы слышат не только писатели.
Принимать чужие выпады слишком близко к сердцу – «ошибка выжившего» № 78. Это не способствует ни творчеству, ни физическому здоровью, ни психическому. Главный и, по сути, единственный настоящий критик творчества любого автора – он сам.
«Сила эмоционального интеллекта человека определяется величиной проблемы, способной вывести его из себя, – предупреждал Фрейд и советовал обесценивать выпады недоброжелателей простым приёмом: – На любой каверзный личный вопрос отвечайте утвердительно. Перед невозмутимым лицом даже звёзды меркнут».
Часть успешных авторов используют любые средства для борьбы с мнениями о своём творчестве, которые отличаются от их собственного мнения. Следовать примеру таких борцов – «ошибка выжившего» № 79. Двигаясь этим путём, можно достигнуть лишь противоположного результата и спровоцировать новые потоки негативной критики. К тому же борьба отнимает ресурсы, которые лучше потратить с пользой – на творчество. Или хотя бы на то, чтобы не ослаблять негативные мнения, а усиливать позитивные.
«Большинство людей, подобно животным, пугается и успокаивается из-за пустяков», – философствовал Бальзак в романе «Блеск и нищета куртизанок». У писателя есть более интересное занятие, чем переживать по недостойным поводам.
Не надо писать, рассчитывая на поток славословий. Их почти наверняка не будет, а те, что всё же случатся, будут заглушены хором критиков ругательного толка и ропотом толпы неудачников.
Сколько нужно писателей, чтобы вкрутить лампочку? Профессионалы знают: сто человек. Один вкручивает лампочку, а девяносто девять, стоя вокруг, бубнят, как надо правильно вкручивать и как хорошо они делают это сами. Здесь же топчутся литературные коучи – самые большие знатоки правильного вкручивания.
Эффект, который в большинстве случаев называют критикой, описывается ущербной фразой из книжки про космодесантников: «От потоков зловонной шипящей жидкости термометры его корпуса начали зашкаливать».
«Когда я критикую, я чувствую себя генералом, – язвил Чехов и признался под конец жизни: – Я двадцать пять лет читаю критику на мои рассказы, а ни одного ценного указания не помню, ни одного доброго совета не слышал. Только однажды Скабичевский произвёл на меня впечатление, он написал, что я умру в пьяном виде под забором».
Интернет и социальные сети открывают бескрайние возможности для работы, развития, общения, публикаций, анализа трендов… Коучи не готовят паству к тому, что сетевой планктон старается уничтожить любого автора. Слишком многие метят в критики, чтобы не только почувствовать себя генералом, но и донести своё генеральское мнение до всего человечества.
Демократия, особенно в интернете, играет с умными талантливыми авторами злую шутку. Об этом предупреждал писатель и философ Айзек Азимов: «Через нашу политическую и культурную жизнь красной нитью проходит антиинтеллектуализм. Его питает ложное представление о том, что смысл демократии – это ˝моё ничтожество не хуже, чем ваше знание˝».
Ничтожеству не объяснить, что оно хуже. Не поймёт. Не надо тратить время.
Феноменом воинствующих невежд интересовался Достоевский. Один из персонажей романа «Братья Карамазовы» говорил:
⊲
Покажите вы русскому школьнику карту звёздного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною. Никаких знаний и беззаветное самомнение.
«Всякий благоразумный действует со знанием, а глупый выставляет напоказ глупость», – сокрушался мудрый царь Соломон, и через три тысячи лет ему вторил Умберто Эко:
⊲
Социальные сети – это положительное явление, но они также дают право говорить легионам имбецилов, которые раньше говорили только в баре после бокала вина, не нанося вреда обществу. Теперь эти имбецилы имеют такое же право говорить, как и лауреаты Нобелевской премии.
«Саранча – стихийное бедствие, хотя в одиночку она совсем не страшна. То же самое с дураками», – заметил писатель Карел Чапек. На критиках безупречно работает эффект Даннинга – Крюгера: чем ниже компетенция, тем выше самомнение; чем меньше мозгов, тем больше апломба.
Почему критика обычно негативна?
Это животный рефлекс.
Любой, кто выделяется из общего стада, представляет потенциальную угрозу для остальных. Он может встать на ступень выше в иерархии. Может перераспределить ресурсы в свою пользу: отнять еду, партнёра, дом или ценную вещь. Может изобрести колесо и оставить без работы армию носильщиков. Может сместить вожака и разогнать его челядь…
Как тут не вспомнить слова физика Петра Капицы о том, что в основе любого творчества лежит протест? Творчество нестандартно. Протест нарушает привычный порядок существования. Поэтому обеспокоенное стадо старается либо низвести творческого выскочку до своего уровня, либо уничтожить, в том числе физически.
Рефлекс работает с древнейших времён по сей день. Одним из его проявлений остаётся традиционная неприязнь к отличникам в школах и вузах. А тем более – к выдающимся личностям, от которых вообще непонятно чего ждать.
В Древней Греции существовала практика остракизма. На главной площади города разбивали гору глиняных амфор. Каждый гражданин мог написать на черепке-остраконе имя бандита, лживого политика, чиновника-вора или другого подонка. Набравшего таким образом определённое количество черепков подвергали остракизму, то есть изгоняли из города.
Политик, военный стратег и герой Марафонской битвы Аристид заслужил от афинян прозвание «Справедливый». Однажды на площади неграмотный горожанин протянул ему остракон с просьбой нацарапать имя. «Какое?» – спросил Аристид и в ответ услышал своё. «Чем тебе не угодил Аристид?» – с удивлением поинтересовался полководец. «Надоело постоянно слышать о его справедливости, честности и прочих добродетелях, – сказал горожанин. – На их фоне чувствуешь себя ущербным».
Такая реакция называется принципом Аристида. Толпа изгоняет выдающуюся личность, чтобы не комплексовать от постоянного сравнения. Это зависть – признание своего поражения…
…а ненависть – продолжение зависти. Участницы конкурса красоты пакостят более красивой сопернице. Балерины сыплют битое стекло в пуанты более талантливым коллегам. Писатели доносят на более талантливого писателя и дружно голосуют за его «исключение из культурной повестки», чтобы их самих не с кем было сравнить.
Даже сейчас прижизненные биографии знаменитостей выходят нечасто. А в середине XVI века были опубликованы две биографии живого и здорового Микеланджело Буонарроти. Современники почитали автора неподражаемых шедевров гением – величайшим художником и скульптором всех времён. Но завистников у Микеланджело было никак не меньше, чем поклонников. А коллеги, воспринимавшие титана Возрождения как соперника, в продолжение зависти переполнялись ненавистью.
Микеланджело умер в 1564 году почтенным стариком восьмидесяти восьми лет, но чувства, которые он вызывал, не исчезли.
Флорентийская Академия изящных искусств – один из наиболее посещаемых музеев мира. Его главная достопримечательность – пятиметровая статуя Давида, которую создал Микеланджело.
До него за скульптуру из многотонной глыбы каррарского мрамора по заказу властей Флоренции брались хорошие скульпторы, но безуспешно. Леонардо да Винчи осмотрел камень и даже браться не стал. Глыба ждала сорок лет, пока во Флоренции не появился двадцатишестилетний Микеланджело. Он принял заказ, обнёс место работы глухим забором, а снял камуфляж лишь через два года, когда готовую статую осторожно перевезли к стенам палаццо Веккьо.
«Изваяние Давида отняло славу у всех статуй, современных и античных, греческих и римских», – писал потрясённый современник Микеланджело. С тех пор завистники норовили бросить камнем в скульптуру, которая была невыносимо прекрасной.
В 1873 году на площади осталась копия статуи: оригинал перенесли в здание Академии изящных искусств. Сегодня это один из наиболее часто копируемых арт-объектов и один из самых ненавидимых.
В 1991 году бездарный итальянский художник тайком пронёс в Академию молоток и попытался отколоть у статуи ступню, чтобы Давид рухнул и раскололся. Но дорогой мрамор прочнее, чем принято думать, а охранников опередили посетители музея. Они скрутили вандала, когда у бесценной скульптуры был повреждён только палец ноги.
Зависть и ненависть к таланту способны лишить рассудка и сломать человеку жизнь. А стадное чувство в конце концов бьёт по всем: не только по тому, кто выделяется из стада, но и по самому стаду.
В 482 году до нашей эры честный и справедливый Аристид нацарапал на глиняном черепке своё имя и подвергся остракизму. Его изгнали, а всего через два года слёзно просили вернуться, чтобы защитить Афины от военной угрозы.
Те, кто комплексуют рядом с выдающейся личностью, не способны думать даже на пару лет вперёд. Принцип Аристида действует здесь и сейчас, поэтому быть слишком талантливым и выдающимся не очень выгодно и весьма небезопасно в любой момент времени…
…хотя даже рядового творца надо хвалить. Выдающийся мастер – лауреат Нобелевской премии Пер Лагерквист – поделился метким соображением на этот счёт: «Похвала человеку необходима, иначе он даже в своих собственных глазах не сможет стать тем, кем ему предназначено быть».
Неужели все критики глупы, завистливы и ничтожны?
Конечно, нет.
Среди критиков можно встретить людей умных и профессиональных. Если так – вне зависимости от того, хвалят они или ругают – автору стоит прислушаться к их соображениям и намотать услышанное на ус.
Летом 1881 года композитор Чайковский сделал дневниковую запись о Льве Толстом:
⊲
Нередко (особенно выпивши) я внутренно злюсь на него, почти ненавижу.
Зачем человек этот ударился в учительство, в манию проповедничества и просветления наших омрачённых или ограниченных умов?
Теперь он комментирует тексты; заявляет исключительную монополию на понимание вопросов веры и этики; но от всего его теперешнего писательства веет холодом; ощущаешь страх и смутно чувствуешь, что и он человек.
Прежний Толстой был полубог, – теперешний жрец. A ведь жрецы суть учители по взятой на себя роли, а не в силу призвания…
Это искренние слова интеллигента и умницы. А если сам автор достаточно умён – копилку его жизненного опыта пополнят даже выпады имбецилов, о которых говорил Умберто Эко.
Наконец, даже умный критик совсем не обязательно полезен. Рассуждая о злопыхателях, Чехов писал:
⊲
Это мученики, взявшие на себя добровольный подвиг ходить по улицам и кричать: «Сапожник Иванов шьёт сапоги дурно». Или: «Столяр Семёнов делает столы хорошо». Кому это нужно? Сапоги и столы не станут от этого лучше. Вообще труд этих господ, живущих паразитарно около чужого труда и в зависимости от него, представляется мне сплошным недоразумением.
От критика есть польза, если он помогает автору разобраться в собственном писательстве, в тонкостях профессии, в путях дальнейшего развития. Полезный критик помогает читателям лучше понять произведение художественной литературы и получить больше удовольствия от чтения. Но если это паразит около писателя, как писал Чехов, – не стоит тратить время на такое недоразумение…
…и уж точно нельзя внешне реагировать на критику. Буря страстей должна оставаться внутри: какой же писатель без бури? Нельзя показывать себя задетым. Нельзя поддаваться на провокацию и вступать в полемику с критиками по примеру женщины, которая в телерекламе болтает с овощами на кухне. Говоря интернет-языком, нельзя кормить тролля.
А как обстоят дела с критикой в писательской среде?
Террариум единомышленников никто не отменял…
…поэтому неудивительна реакция лауреата Нобелевской премии Томаса Элиота на критиков Джеймса Джойса: «Гениальный человек ответствен перед равными себе, а не перед группой безграмотных и необученных пижонов».
Правда, с определением равенства есть проблемы, и ждать искренней, а не дежурной похвалы от коллег – затея почти безнадёжная. К тому же лучше услышать добрые слова неожиданным сюрпризом, чем ждать их – и горевать, что не дождался.
Причины в целом негативного отношения писателей к писателям, по большому счёту, те же, что и у критиков за пределами писательской среды.
«Литераторы все тщеславны, завистливы, я по крайней мере такой литератор», – признавался Лев Толстой, сам объект бесконечной зависти во многих отношениях. Шекспира он терпеть не мог, а о коллегах-современниках оставил примечательные дневниковые записи разных лет:
⊲
1856 год, 7 июня. Читал Пушкина 2 и 3 часть; «Цыгане» прелестны, как и в первый раз, остальные поэмы, исключая «Онегина», ужасная дрянь.
1857 год, 8 сентября. Читал полученные письма Гоголя. Он просто был дрянь человек. Ужасная дрянь.
1861 год, 25 июня. Замечательная ссора с Тургеневым; окончательная – он подлец совершенный, но я думаю, что со временем не выдержу и прощу его.
1889 год, 14 января. Жалкий Фет с своим юбилеем. Это ужасно! Дитя, но глупое и злое.
1889 год, 17 марта. Читал Чехова. Нехорошо, ничтожно.
1906 год, 30 сентября. Читаю Гёте и вижу всё вредное влияние этого ничтожного, буржуазно-эгоистического даровитого человека на то поколение, которое я застал, – в особенности бедного Тургенева с его восхищением перед «Фаустом» (совсем плохое произведение).
Критик Виссарион Белинский был во многом созвучен Толстому:
⊲
Соединённые труды всех наших литераторов не произвели ничего выше золотой посредственности! Где же литература? У нас нет литературы: я повторяю это с восторгом, с наслаждением. <…>
Кстати о Шекспире: его «Генрих VI» мерзость мерзостью. Только гнусное национальное чувство отвратительной гадины, называемой англичанином, могло исказить так позорно и бесчестно высокий идеал Анны д’Арк.
Все войны в мире происходят из-за ресурсов – территориальных, энергетических и так далее. Читатели – интеллектуально-финансовый ресурс. Его потенциал не безграничен, на всех не хватает. Все писатели не могут быть успешными: если удача повернулась лицом к одному, значит, встала спиной к толпе других. Несложно догадаться, как реагируют эти другие на везунчика, обласканного литературной судьбой.
В 1934 году на литературную Нобелевскую премию среди других писателей номинировались эмигранты из России – Иван Бунин и Дмитрий Мережковский. «Я свою премию ни с кем делить не буду», – заявил Бунин, когда Мережковский предложил ему лоббировать друг друга и заключить нотариально заверенный договор: если один из них получит деньги, то половину отдаст другому. По крайней мере, Мережковский не пытался скрыть свой финансовый интерес. А премию получил Бунин.
Довольно продолжительное время считалось правилом хорошего тона плохо говорить об Эрихе Марии Ремарке.
«Пустой, посредственный писатель с претензиями», – считал немецкий писатель Эрнст Юнгер, участник обеих мировых войн и любимец фюрера.
«Хуже его романов только смокинги, в которых он заявляется на вечеринки под руку с очередной голливудской звездой», – издевался драматург Бертольд Брехт, противник фюрера и политэмигрант из Германии.
«Через первые страницы ˝На Западном фронте без перемен˝ пробираешься натурально с боями. Потом становится гораздо лучше, но всё равно не так хорошо, как было обещано. Ужасно жалко, что он успел выпустить военный роман до меня», – заметил Эрнест Хемингуэй, невзначай проговорившись в духе Толстого насчёт природы своего чувства к коллеге.
«Стиль постыден, сентиментальность ужасна, рутина отвратительна», – клеймил Ремарка ведущий немецкий литературный критик Марсель Райх-Раницкий…
Под стать иностранцам высказывался несгибаемый лагерник, российский писатель и поэт Варлам Шаламов: «Ремарк писатель плохой, автор расхлябанной прозы, плохой стилист, но сильно нажимавший, в соответствии с традицией, на гуманитарную сторону дела и потому имевший успех. В последнем своём романе, плохом, как и вся остальная его проза, сделал вывод, весьма примечательный, что Германия заслужила фашизм из-за своего равнодушия».
К словам о фашизме и равнодушии стоит прислушаться внимательнее, чем ко всем остальным…
…а здесь уже была упомянута ещё одна причина, по которой даже хорошие писатели не всегда воспринимают и свирепо критикуют друг друга. Это существование внутреннего камертона.
В музыке ноты, разделённые несколькими полутонами, могут составлять гармонию, а могут звучать диссонансом: всё зависит от числа полутонов. То же происходит в литературе.
Молодой Константин Паустовский любил прозу Виктора Гюго и был неприятно удивлён мнением Ильи Ильфа, творчески созвучного Паустовскому.
⊲
Однажды он вызвал замешательство среди изощрённых знатоков литературы, сказав, что Виктор Гюго по своей манере писать напоминает испорченную уборную. Бывают такие уборные, которые долго молчат, а потом вдруг сами по себе со страшным рёвом спускают воду. Потом помолчат и опять спускают воду с тем же рёвом. Вот точно так же, сказал Ильф, и Гюго с его неожиданными и гремящими отступлениями от прямого повествования. Идёт оно неторопливо, читатель ничего не подозревает, – и вдруг как снег на голову обрушивается длиннейшее отступление – о компрачикосах, бурях в океане или истории парижских клоак. О чём угодно.
Диссонанс был причиной двоякого отношения стилиста Ивана Бунина к стилисту Николаю Гоголю.
⊲
Гоголь, конечно, гениальный писатель. Смешно это отрицать, но разрешите мне его не очень любить… Где он мог выкопать этакие мертворождённые фамилии, как Яичница, Земляника, Подколесин, Держиморда, Бородавка, Козопуп? Ведь это для галёрки – это даже не смешно, это просто дурной тон. Даже в фамилии «Хлестаков» есть какая-то неприятная надуманность, что-то шокирующее. Да и Антон Павлович со своим Симеоновым-Пищиком, несмотря на весь свой вкус, сел в калошу. Нет, удачная фамилия – важнейшая для писателя вещь. Полюбуйтесь только фамилиями у Толстого – это подлинные алмазы.
Настройка внутреннего камертона Бунина отличалась от настройки камертона Гоголя. Умом Иван Алексеевич понимал Николая Васильевича, профессиональным глазом видел мастерски написанные тексты и отдавал им должное в полной мере, но чутким ухом вместо музыки слышал какофонию, с которой никак не мог примириться.
Можно вспомнить множество выпадов одних знаменитых писателей в адрес других знаменитых писателей. Во-первых, интересны профессиональные претензии, которыми обменивались мастера. Это бесценный материал для любого автора, который занимается самообразованием и самосовершенствованием. А во-вторых, знакомство с тем, как во все времена жил писательский серпентарий, позволяет современному автору с бо́льшим спокойствием и мужеством относиться к выпадам коллег уже в свой адрес. Злопыхатели повышают самооценку: не обращают внимания лишь на того, кто бездарен и не представляет опасности, а тот, на кого нападают, оказывается приравнен к писателям выдающимся.
И всё же лучше повышать самооценку другими способами, а в отношении недоброжелателей придерживаться мнения Пушкина: «Если кто-то плюнул сзади на мой фрак, дело моего лакея – смыть плевок». Александр Сергеевич лучше многих знал, о чём говорит.
В начале 1980-х, когда занятия карате в России были запрещены, один ленинградский сенсей взялся тренировать молодёжь в полуподпольной секции. На первом занятии он учил правильно здороваться. На втором – правильно падать. Третьего занятия не было: сенсея арестовали. Но десятки лет спустя несколько учеников сенсея продолжали считать главным источником своих серьёзных жизненных успехов ту давнюю секцию карате, потому что научились там правильно здороваться и правильно падать.
Писателю необходимы оба навыка. Тем более что даже падение мастер может обратить в свою пользу.
Что в итоге?
Пара новых «ошибок выжившего»:
№ 78 – принимать негативную критику близко к сердцу, в ущерб творчеству и здоровью;
№ 79 – расходовать на борьбу со злопыхателями драгоценные ресурсы, которые стоит потратить на творчество или хотя бы на то, чтобы не ослаблять негативные мнения, а усиливать позитивные.
Не надо писать, рассчитывая на поток славословий: их почти наверняка не будет, а те, что всё же случатся, будут заглушены хором критиков ругательного толка и ропотом толпы неуспешных авторов.
Николаю Лескову критики ставили в вину «чрезмерность накладываемых красок». Лев Толстой относился к Лескову в целом неплохо, но писал, что у коллеги «много лишнего, несоразмерного… Сказка всё-таки очень хороша, но досадно, что она, если бы не излишек таланта, была бы лучше». Своеобразная позиция – упрекать писателя в излишке таланта…
Лесков спокойно воспринимал претензии к нарочитой выразительности своей речи, «чрезмерной деланности», «обилии придуманных и исковерканных слов, местами нанизанных на одну фразу» и тому подобные выпады критиков. «Писать так просто, как Лев Николаевич, – я не умею. Этого нет в моих дарованиях. <…> Принимайте моё так, как я его могу делать. Я привык к отделке работ и проще работать не могу».
Николай Степанович сравнил отделку своих работ с простотой письма Толстого так, что стилистически безупречная лесковская проза оказалась противоположностью корявого толстовского стиля. Всё логично.
Лесков отметал и претензии к индивидуальным речевым характеристикам своих героев. «Меня упрекают за этот ˝манерный˝ язык, особенно в ˝Полунощниках˝. Да разве у нас мало манерных людей? Вся quasi-учёная литература пишет свои учёные статьи этим варварским языком… Что же удивительного, что на нём разговаривает у меня какая-то мещанка в ˝Полунощниках˝? У ней, по крайней мере, язык весёлый и смешной».
Всё это к тому, что главный и, по сути, единственный настоящий критик творчества любого автора – он сам.