«Российская грамматика» Михаила Ломоносова начинается примечательным пассажем:
⊲
Карл Пятый, римский император, говорил, что ишпанским языком с богом, французским с друзьями, немецким с неприятелями, итальянским с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков.
Автобиографичный герой повести Сергея Довлатова «Заповедник» пытался объяснить значение языка своей жене, которая решила уехать из России:
⊲
– Мне надоело. Надоело стоять в очередях за всякой дрянью. Надоело ходить в рваных чулках. Надоело радоваться говяжьим сарделькам… Что тебя удерживает? Эрмитаж, Нева, берёзы?
– Берёзы меня совершенно не волнуют.
– Так что же?
– Язык. На чужом языке мы теряем восемьдесят процентов своей личности. Мы утрачиваем способность шутить, иронизировать. Одно это меня в ужас приводит.
От безъязыкой личности всё же что-то остаётся. От писателя, который не владеет языком свободно, не остаётся ничего. Вернее, писатель начинается с языка, без которого его просто нет…
…и тема намного шире, чем обсуждение того, почему сейчас авторское послание превратилось в месседж.
У Пушкина были основания сетовать:
⊲
…но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет.
Для большинства языковых новоприобретений последнего времени есть слова на русском, и всё же вместо случайный нынешние подростки говорят рандомный. Но ведь и у Лескова в повести «Смех и горе» купчиха была жантильная, а не милая.
«Помнишь, как мы с тобой бедствовали, обедали на шерамыжку?» – спрашивал у приятеля герой гоголевской комедии «Ревизор».
«Но вдруг красотка перед ним / От прежнего чуть-чуть не отклепалась», – написано у Лермонтова в драме «Маскарад».
«Тиф не тиф, а не в авантаже обретается», – отвечал персонаж романа Толстого «Анна Каренина» на вопрос о здоровье старухи.
Что значит «шерамыжка», «авантаж», «отклепалась»? Желающие могут себя проверить…
…а нынешним школьникам уже непонятен хрестоматийный отрывок из «Евгения Онегина»:
⊲
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Если предложить детям нарисовать картину, которую описал словами Пушкин, результат будет весьма неожиданным. Да и многие современные взрослые затруднятся с точными ответами на вопросы о взрывах, браздах, облучке и полёте кибитки.
«Общая деградация нас как нации сказалась на языке прежде всего. Без умения обратиться друг к другу мы теряем себя как народ», – считал культуролог Дмитрий Лихачёв и развивал эту мысль:
⊲
Ещё сто лет назад в словаре русского языка было двести восемьдесят семь слов, начинающихся с «благо». Почти все эти слова исчезли из нашей речи, а те, что остались, обрели более приземлённый смысл. К примеру, слово «благонадёжный» означало «исполненный надежды»…
Слова исчезли вместе с явлениями. Часто ли мы слышим «милосердие», «доброжелательность»? Этого нет в жизни, поэтому нет и в языке. Или вот «порядочность»… А «любезность»? «Вы оказали мне любезность». Это добрая услуга, не оскорбляющая своим покровительством лицо, которому оказывается. «Любезный человек». Целый ряд слов исчезли с понятиями. Скажем, «воспитанный человек». Он воспитанный человек. Это прежде всего раньше говорилось о человеке, которого хотели похвалить. Понятие воспитанности сейчас отсутствует, его даже не поймут. «Доброта» из нашей жизни уходит, как и словосочетание «добрый человек», которое в русских народных сказках характеризует вообще человека, всякого человека.
Ещё тридцать-сорок лет назад не возникало таких трудностей с пониманием текстов произведений русской классики. Но язык изменяется всё быстрее вместе с переменами в окружающей действительности. Некоторые слова выходят из употребления, для обозначения новых сущностей и понятий требуются новые слова…
Это естественный процесс.
А что противоестественно?
То, что сейчас и писатели, и читатели уделяют всё меньше внимания литературному языку.
Далеко не каждый, кто способен заказать пиццу в мобильном приложении, написать СМС или оставить заметку в социальной сети, владеет языком на профессиональном уровне…
…но авторы со словарным запасом семиклассника и кругозором крота принимаются творить на публику и запросто пишут, например, о прошлом – так, что персонажи советского времени у них оказываются бодипозитивными тру-урбанистами, которые ездят на сити-транспорте, живут в коливингах, работают в коворкингах, занимаются пилатесом в паблик-джимах, носят боди-френдли одежду и едят органик-продукты, которые покупают в крафтовой упаковке.
Им под стать публикации светских блогерш, которые хвастают своим «здесь и сейчас», – не только пошлые до тошноты, но и безграмотные: от «Она металась, как стрелка осциллографа, то вверх, то вниз» до «Я готовлю какой-нибудь наваристый пастуший пирог». Осциллограф – прибор с электронным экраном, не имеющий стрелок в принципе, а наваристым бывает суп, но не пирог, который пекут, а не варят.
Убожество нынешней речи – побочный эффект развития интернета и прежде всего заслуга средств массовой информации, причём не только новостей или ток-шоу.
Федеральный телеканал показывает исторический костюмный фильм, где блудливый дворянин в XVIII веке между делом спрашивает принцессу: «Мы с вами раньше не пересекались?» Реплика от безграмотного сценариста не коробит ни актёров, ни режиссёра, ни редакторов и продюсеров производящей компании, ни редакторов и продюсеров канала, ни – в конечном и самом плачевном итоге – многомиллионную аудиторию, которой скармливают языковой мусор. В этой системе координат принцесса вполне может ответить: «Ну, типа, не пересекались, и чо?»
Довлатов рассказывал о приятеле, который возмущался книгой «Технология секса», написанной без юмора: «Открываю первую страницу, написано – ˝Введение˝. Разве так можно?»
Так нельзя. Но дело не в юморе, а в отсутствии у автора чувства языка, хотя язык – это главный инструмент писателя. Автор, лишённый чувства языка и литературного вкуса, профессионально непригоден, и считать его писателем – «ошибка выжившего» № 41.
Не надо писать по примеру профнепригодных. Не надо ссылаться на их опубликованные книги – мол, это значит, что можно так же писать и тоже издаваться.
Нельзя.
О том, какими путями эти авторы добираются до читателей, – отдельный невесёлый разговор. В том числе спасибо коучам, которые обучают проскальзывать без мыла куда угодно.
Никто не наймёт рубить избу плотника, который не умеет держать топор. Никто не сядет в самолёт к пилоту, который впервые взялся за штурвал. Никто не согласится, чтобы его оперировал хирург, который только в общих чертах знает, как пользоваться скальпелем…
…но большинству читателей не приходит в голову, что плохой писатель калечит своими книгами гораздо больше людей, чем плохой пилот, плохой плотник и плохой хирург, вместе взятые. В народе говорится, что миска помоев, подмешанная к бочке повидла, превращает её в бочку помоев. То же самое делает с читательскими мозгами плохая литература. Почему общественное мнение относится к ней так беспечно?
«У нас общественного мнения нет, мой друг, и быть не может, в том смысле, в каком ты понимаешь. Вот тебе общественное мнение: не пойман – не вор», – трезво рассуждал персонаж пьесы Александра Островского «Доходное место». Общественному мнению нет дела до плохих писателей, оно увлечено совсем другим…
…а тот, кто претендует на звание писателя, может выбирать: становиться ему составителем текстов или художником слова.
Должен ли писатель быть филологом?
Нет.
Филология – это наука. Писатель использует её достижения в прикладных целях. Профессионально разбираться в языке и литературе – одно дело, профессионально создавать на этом языке литературные произведения – другое. Есть показательная история в тему:
⊲
Выдающиеся советские физики, доктора наук, лауреаты государственных премий, разработчики циклотронов, атомных бомб, космических кораблей и прочих сложнейших устройств трудились в секретных лабораториях. Широкая публика их не знала. Гениальную компанию вывезли отдохнуть к Чёрному морю. Учёные взяли на пляж несколько бутылок вина, но не смогли справиться с толстой полиэтиленовой пробкой. Местный мужичок предложил свою помощь. Пламенем зажигалки он оплавил пробку и легко сковырнул её одним движением заскорузлого ногтя. Выпил стакан, полученный в награду, и сказал восхищённым гениям: «Физику надо учить!»
Филологи грамотно пишут, но хороших писателей среди них единицы. Филологи знают, что самостоятельное предложение, в котором отсутствует сказуемое, называется эллиптическим. Когда филолог пишет эллиптическое предложение вроде: «В числе достоинств литературы – язык и стиль», он ставит тире, если есть пауза, и не ставит, если паузы нет…
…но литературные способности филологов принято переоценивать так же, как и недооценивать важность грамотности для писателей, а это – «ошибка выжившего» № 42.
Эрудиты любят ссылаться на друга Пушкина – поэта Евгения Баратынского. В мемуарах Анны Керн сказано, что Баратынский был очень слаб в грамматике и спрашивал у ещё одного друга, издателя Антона Дельвига: «Что ты называешь родительским падежом?». Возможно, он так шутил, только при этом не пользовался никакими знаками препинания, кроме запятых. Остальные знаки расставляла Софья Салтыкова – жена Дельвига, которой поручали переписывать стихи для типографии. Но для того, чтобы соревноваться с Баратынским в безграмотности, надо быть способным написать хотя бы о Музе с «лица необщим выраженьем».
Писатели порой ведут себя, как персонажи комедии Дениса Фонвизина «Недоросль» Митрофан Простаков с его матушкой. На вопрос учителя: «Дверь, например, какое имя: существительное или прилагательное?» – Митрофанушка отвечал: «Котора дверь?.. Эта? Прилагательна… Потому что она приложена к своему месту. Вон у чулана шеста неделя дверь стоит ещё не навешена: так та покамест существительна».
Той же святой простотой отличались и рассуждения госпожи Простаковой о бесполезности географии: «Да извозчики-то на что ж? Это их дело. Это-таки и наука-то не дворянская. Дворянин только скажи: повези меня туда, свезут, куда изволишь».
Зачем писателю быть грамотным, если редакторы с корректорами всё исправят и причешут? Для ответа годится цитата, знакомая всем поклонникам Владимира Высоцкого. «У нищих слуг нет», – говорил его герой вору в сериале «Место встречи изменить нельзя».
Профессиональные сотрудники издательства, получив безграмотный текст, имеют все основания принять его за свидетельство неуважения – к себе, к читателям, к языку, к литературе… Они его даже читать не станут, а не то что исправлять и причёсывать.
Не надо писать неграмотно.
У нищих слуг нет.
Стоит ли писателю интересоваться языкознанием?
Стоит.
Составитель эпохального «Толкового словаря живого великорусского языка» Владимир Даль писал: «Всякая тряпица в три года пригодится».
Писателю могут пойти на пользу любые знания и навыки. А знания о языке и некоторые навыки филолога уж точно не помешают, как и простая начитанность.
Тот, кто знаком с юмористическим рассказом Чехова «Жалобная книга», не сделает ошибку литературного героя: «Подъезжая к сией станции и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа». Здесь шляпа – подлежащее, к которому относится деепричастный оборот в начале фразы. По правилам русского языка выходит, что это шляпа подъезжала к станции и глядела на природу.
Самые начитанные тут же возразят – мол, у Льва Толстого в романе «Воскресение» без всякого юмора использована такая же конструкция: «Прокричав эти слова, ему стало стыдно, и он оглянулся». Неужели Толстой тоже безграмотен?
На такой деликатный вопрос есть сразу два ответа.
Во-первых, у Льва Николаевича действительно были серьёзные проблемы с русским языком, о которых ещё придётся поговорить…
…а во-вторых, Толстой на тридцать два года старше Чехова. Он воспитывался в то время, когда аристократы продолжали использовать в русской речи кальки с французского языка. Для старого графа Толстого была приемлема иностранная грамматическая конструкция, которую высмеивал сын и внук недавних крепостных, молодой мещанин Чехов.
Филологи, как и профессионалы в любой области, пользуются специальной терминологией. Представление о ней писателю не помешает.
«Шли двое – студент и дождь: студент в галошах, а дождь косой». Такой трюк, с помощью которого некоторые авторы пытаются создать комический эффект, называется си́ллепс.
Словарь-справочник 2007 года «Культура русской речи» предлагает научное определение силлепса: «Риторический паралогический приём (в иной трактовке – стилистическая фигура), близкая зе́вгме, состоящая в объединении в перечислительном ряду логически, а иногда и грамматически неоднородных членов предложения как однородных».
Можно поаплодировать литературным способностям филологов – составителей справочника. Наверное, требуется научная степень или особый талант, чтобы сконструировать громоздкую, неаккуратно согласованную формулу, для понимания которой придётся получить ещё три справки: что такое паралогический приём, что такое стилистическая фигура и что такое зе́вгма…
…хотя зевгма знакома всем пишущим. Это, как считают филологи, «конструкция, образованная с нарушением смысловой, а также синтаксической однородности слов в сочинительной цепочке».
У Чехова в юмореске «Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.?» есть подходящий пример: «Доктор… часто имеет палку с набалдашником и лысину». Автор не написал второй раз имеет перед лысину, поскольку слово здесь явно подразумевается.
Пример зевгмы, похожей на силлепс, есть в повести «Дядюшкин сон» у Достоевского: «Сама Марья Александровна сидит у камина в превосходнейшем расположении духа и в светло-зелёном платье, которое к ней идёт».
Всем известен приём, когда свойства целого переносятся на частное или наоборот. Гоголь использовал его в поэме «Мёртвые души» для диалога: «Эй, борода! А как проехать отсюда к Плюшкину так, чтоб не мимо господского дома?» Здесь частное свойство – борода – становится обозначением всего бородатого человека. Такой приём носит название сине́кдоха.
Теоретический пласт, в котором не все авторы чувствуют себя уверенно, – это паро́нимы: слова, близкие по звучанию, но имеющие разные значения. Их часто путают. Например, песчаного цвета не бывает так же, как и песочного берега.
Лидер по числу ошибок – паронимы одеть и надеть. Казалось бы, всё просто: одевают кого-то, надевают на себя. У Пушкина сказано: «В гранит оделася Нева», но при этом: «Надев широкий боливар, Онегин едет на бульвар».
Есть стишок повеселее, позволяющий запомнить норму:
⊲
Я забрался с Надей в душ,
Тут приходит Надин муж.
То ли мне надеть одежду,
То ли мне одеть Надежду.
Противники ссылаются на Павла Анненкова, Фёдора Достоевского, Василия Розанова, Венедикта Ерофеева и Бориса Пастернака – эти мастера использовали одеть в смысле надеть. Споры длятся десятилетиями, однако норма пока не изменилась: Надежду и Неву одевают, одежду и шляпу «боливар» надевают.
Из-за паронимов уплатить, оплатить и заплатить ревнители русского языка не любят кондукторов с вечным требованием: «Оплатите за проезд!» Писателю полагается знать: либо «заплатите за проезд», «уплатите деньги за проезд», либо «оплатите проезд». Либо придётся забыть о литературе и продавать билеты в общественном транспорте.
Часто происходит путаница с паронимами эффективный, то есть приносящий хорошие результаты, и эффектный, то есть производящий сильное впечатление.
Многих сбивают с толку неодушевлённый командировочный документ и одушевлённый командированный, который едет в командировку с командировочным документом.
Грамотные авторы знают, что принять можно меры или лекарство, а предпринять – штурм крепости или ещё какое-то действие. К слову, расхожая фраза «Надо выпить таблетку» – признак плохого знания русского языка. Избежать ошибки помогает анекдотический диалог:
⊲
– Поручик, почему вы пьёте водку?
– Потому что она жидкая. Была бы твёрдая, я бы её грыз.
Таблетку не выпить, её можно только принять, как и любое другое твёрдое лекарство. Зато микстуры и принимают, и пьют, поскольку они жидкие.
Экономический относится к экономике, а экономичный – к экономии: это разные вещи, как Петербургский экономический форум, который к экономии отношения не имеет.
Подпись ставят на документах, а роспись – это письменный перечень, вроде книги Георгия Габаева «Роспись русским полкам 1812 года», или живопись на различных поверхностях – как роспись гжельского фарфора, или процесс создания такой живописи.
В паронимах сравнять и сровнять таится распространённая ошибка, которая плохо различима на слух, но хорошо заметна в тексте. Одна буква изменяет смысл слова: сравнять – значит сделать равным, а сровнять – сделать ровным. Футбольный счёт можно сравнять, а вражеский город – сровнять с землёй.
Писателю имеет смысл разбираться в паронимах. Это позволит писать грамотно.
«У меня большой словарный запас, и я им легко апеллирую», – говорила героиня Виктории Токаревой. Играя сходством звучания слов апеллирую и оперирую, писательница добивалась комического эффекта. Ошибки могут стать особинкой, речевой характеристикой персонажа, но не должны выдавать безграмотность автора.
Языковых премудростей – бездонное море. Глубину погружения в него каждый писатель определяет сам. С одной стороны, это хорошая гимнастика для ума и памяти. С другой – определённая профессиональная подготовка. Но с третьей – велик риск увлечься и, как говорил пятьсот лет назад германский писатель Мартин Лютер, «вместе с грязной водой выплеснуть из ванны самого ребёнка».
Об этой опасности шутя предупреждал в своих записках актёр Борис Андреев:
⊲
Бабка Евдокия Шишигина придумывала сказки и присказки, басни и побасёнки. Поэт Амфибрахиев научил её основам литературного творчества, после чего бабка сразу же написала экспозицию и экспликацию и уже больше не писала ничего.
Даже если у писателя есть время на проявление любопытства к языкознанию, сдержанность не повредит. Надеяться на то, что филологическая подготовка резко повысит шансы на создание шедевра, – «ошибка выжившего» № 43.
Среди успешных писателей есть преподаватели русского языка и обладатели научных степеней в области филологии, но сам по себе диплом филфака университета ничего не напишет.
Можно ли назвать главную проблему с языком у писателей?
Можно.
Если она и не главная, то самая распространённая, и появилась не вчера.
В 1962 году Корней Чуковский опубликовал книгу рассказов о языке «Живой как жизнь» и посвятил отдельную главу канцелярским речевым оборотам. С его подачи убожество языка получило название – канцеляри́т.
Чем больше становится пишущих, тем серьёзнее проблема, хотя Чуковский описывал канцелярит как безобидный признак отсутствия элементарного литературного вкуса:
⊲
Помню, как смеялся А.М. Горький, когда бывший сенатор, почтенный старик, уверявший его, что умеет переводить с «десяти языков», принёс в издательство «Всемирная литература» такой перевод романтической сказки: «За неимением красной розы, жизнь моя будет разбита». Горький указал ему, что канцелярский оборот «за неимением» неуместен в романтической сказке. Старик согласился и написал по-другому: «Ввиду отсутствия красной розы жизнь моя будет разбита», чем доказал полную свою непригодность для перевода романтических сказок. Этим стилем перевёл он весь текст: «Мне нужна красная роза, и я добуду себе таковую», «А что касается моего сердца, то оно отдано принцу».
Бывший сенатор прошлого века не одинок. Вот совсем свежий пример – цитата из рассказа двадцатилетней второкурсницы гуманитарного факультета в петербургском вузе:
⊲
Далее сдвинули столы, за которые сел определённый круг лиц, а меньшинство, в числе швеи, Иннокентия, простоволосой и ещё трёх человек, было рядом и наблюдало.
Возможно, эта девушка – потомок почтенного старика, над которым смеялся Горький. Хотя смешного тут мало. И станет совсем не до смеха, если учесть количество современных авторов, которые не видят, не слышат, не чувствуют разницы между суконным канцеляритом и живым языком литературы.
Константин Паустовский походя раскрыл важную тайну писательского мастерства, вспоминая очерки Семёна Гехта – одного из лучших рассказчиков и писателей, которых он встречал в жизни:
⊲
Очерки были лаконичные, сочные и живописные, как черноморские гамливые базары. Написаны они были просто, но, как говорил Женя Иванов, «с непонятным секретом».
Секрет этот заключался в том, что очерки эти резко действовали на все пять человеческих чувств.
Они пахли морем, акацией и нагретым камнем-ракушечником.
Вы осязали на своём лице веяние разнообразных морских ветров, а на руках – смолистые канаты. В них между волокон пеньки поблескивали маленькие кристаллы соли.
Вы чувствовали вкус зеленоватой едкой брынзы и маленьких дынь канталуп.
Вы видели всё со стереоскопической выпуклостью, даже далёкие, совершенно прозрачные облака над Клинбурнской косой.
И вы слышали острый и певучий береговой говор ничему не удивляющихся, но смертельно любопытных южан, – особенно певучий во время ссор и перебранок.
Чем это достигалось, я не знаю. Очерки почти забыты, но такое впечатление о них осталось у меня до сих пор в полной силе.
В 1920-х Гехт щедро делился своим «непонятным секретом» с коллегами. Сорок лет спустя Паустовский даже в пересказе заставлял работать все чувства читателей. По его словам, к тому времени Гехта почти забыли. Сейчас, когда прошло уже сто лет, – забыли совсем, но достаточно пробежать глазами эти строки, чтобы впечатление вернулось «в полной силе». Литературный язык творит чудеса.
Каких ещё языковых проблем стоит избегать?
Любых.
«Не бойтесь стремиться к совершенству: вы его всё равно не достигнете», – говорил художник и киносценарист Сальвадор Дали…
…а патриарх американской литературы Марк Твен перечислил наиболее распространённые писательские проблемы в разгромной статье «Литературные грехи Фенимора Купера». Она была опубликована в 1895 году, то есть проблемы далеко не новы.
С обширной статьёй имеет смысл ознакомиться и писателям-новичкам, и опытным авторам. Твен сформулировал около двух десятков обязательных законов, которые касаются разных составляющих произведения художественной литературы. В списке есть и требования к языку:
– действующие лица должны говорить членораздельно. Их разговор должен напоминать человеческий разговор и быть таким, какой мы слышим у живых людей при подобных обстоятельствах. Должно быть возможно понять, о чём они говорят и зачем. В их словах должна быть хоть какая-то логика. Разговор должен вестись хотя бы по соседству с темой и быть интересным читателю, помогать развитию сюжета и заканчиваться, когда действующим лицам больше нечего сказать;
– речь действующего лица в начале абзаца, позаимствованная из роскошно переплетённого, с узорчатым тиснением и золотым обрезом тома «Фрейд-тип», не должна переходить в конце этого же абзаца в речь комика, который изображает безграмотного негра;
– автор обязан сказать именно то, что он хочет сказать, не ограничиваясь туманными намёками;
– автор обязан найти нужное слово, а не его троюродного брата;
– автор обязан не делать грамматических ошибок;
– автор обязан писать простым, понятным языком.
Вроде ничего сверхъестественного, но даже такими скромными и разумными требованиями пренебрегают многие авторы. Брать с них пример – «ошибка выжившего» № 44. Если Фенимор Купер или другая знаменитость пишет плохо, это не основание для того, чтобы тоже писать плохо.
Неизвестно, чем плохой писатель заплатил за то, чтобы его публиковали; насколько он богат, какие ресурсы или какое стечение обстоятельств использовал, какую должность занимает, из какой он семьи, с кем живёт…
Тот, кто хочет заниматься художественной литературой, обязан писать хорошо. А тот, кто пишет хорошо, обязан писать ещё лучше.
Нужны ли такие строгости?
Нужны.
Неспроста Евангелие от Иоанна открывается фразой: «В начале было Слово…»
Инструмент писателя – язык – состоит из слов, и надо уметь с ними мастерски обращаться.
Виктор Шкловский, наставник целой плеяды знаменитых писателей, в коротеньком эссе 1928 года ввёл понятие «гамбургский счёт». Он рассказал о борцах, которые проводят коммерческие турниры с договорными схватками, а в межсезонье приезжают в Гамбург и уже без публики борются по-настоящему, выясняя, кто из них действительно сильнейший.
Смысл «гамбургского счёта» в художественной литературе – профессиональная оценка произведений только по уровню мастерства, качеству писательских приёмов и эстетическим критериям, а не по числу интернет-восторгов, премий, наград, проданных книжек и не по так называемой медийности автора. Имя персонажа из телевизора на обложке – это маркетинг, а не литература. В нынешней ситуации чем больше маркетинга, тем меньше литературы, и наоборот.
Сто лет назад Шкловский выдвинул формулу: авторская мысль в художественном произведении – это материал, само произведение – это отношение материалов, соединение мыслей, зачастую противоположных, а главное в литературе – язык.
Идеи Шкловского стали одной из основ эстетики XX века. И если честные борцовские схватки в закрытом зале зимнего Гамбурга показывали реальную расстановку сил в спорте, то оценка писателей по «гамбургскому счёту» определяет направление развития литературы и даёт ей мощный толчок.
Благодаря такой оценке выясняется ценность, а не цена: это паронимы, которые похожи по звучанию и отличаются по смыслу.
Цена писателя – это как раз премии, медийность и тиражи. Курс обмена его произведений на деньги. А ценность – показатель реальной значимости автора для литературы.
Цена железного слитка – десять монет. Подковы из этого железа стоят сотню. Иголки – пять сотен. А если пустить слиток на детали для часов, цена того же самого железа поднимется до тысяч и тысяч.
Для того чтобы изготовить слиток, подойдёт кто угодно. Выковать подковы способен любой кузнец. Многие кузнецы осилят ковку иголок. С ювелирной работой справится только большой мастер. Он представляет собой наибольшую ценность для профессионального цеха.
А как обстоят дела с ценой и ценностью слова?
Так же.
Когда Конфуция спросили, что он сделал бы, став могущественным правителем, мудрец ответил: «Первым делом вернул бы словам изначальный смысл».
Понимания смыслов добивался от писателей и Марк Твен, который требовал: «Найдите нужное слово, а не его троюродного брата».
В конфуцианском Древнем Китае претенденты на должность придворного чиновника сдавали всего два экзамена – по стихосложению и по каллиграфии. Но проверялось не умение писать в рифму и выводить кисточкой красивые буквы, а способность подбирать нужные слова, сокращать речь до смысла и художественно оформлять результат.
Художественно оформленный смысл даже в немудрёном приключенческом романе – например, «Белый вождь» Майн Рида – может заставить читателя задуматься:
⊲
Любовь к фейерверкам – своеобразный, но верный признак вырождающейся нации. Дайте точные сведения, сколько пороха извёл тот или иной народ на фейерверки, на ракеты и шутихи, и я скажу вам, на каком уровне физического и духовного развития он находится. Чем выше затраты, тем ниже опустился душой и телом этот народ, ибо соотношение здесь обратно пропорциональное.
Казалось бы, цена слова в развлекательной книге невысока, но глубокий смысл короткого замечания Майн Рида делает его ценным.
«Учись так писать, чтобы плакала вся душа от небесной и земной красоты», – призывал художник Алексей Саврасов, а Ирина Одоевцева сохранила в мемуарах писательское соображение Ивана Бунина:
⊲
Главное – пишите только о страшном или о прекрасном. Как хорошо ни изобразите скуку, всё равно скучно читать. Только о прекрасном и страшном – запомните.
Страшного в повестях и романах Гоголя через край, будь то похождения символа российского мошенничества и коррупции афериста Чичикова, скупающего мёртвые души; трагедия ничтожного чиновника Башмачкина, у которого отняли шинель мечты, или убийство студента Хомы Брута упырями и вурдалаками. Однако в тех же «Мёртвых душах» Николай Васильевич писал: «День был заключён порцией холодной телятины, бутылкою кислых щей и крепким сном», – и это прекрасно.
«Нельзя строить жизнь на песке несчастья. Это грех против жизни», – сердился Владимир Набоков, но и жизнерадостными смыслами не злоупотреблял:
⊲
Иные люди (к числу которых принадлежу и я) терпеть не могут счастливых развязок. Мы чувствуем себя обманутыми. Зло в порядке вещей. Судьбы не переломишь.
Далеко не все писатели-диссиденты советского времени были равноценными, но за свои слова они платили дорогой ценой, и ценность этих слов сохраняется…
…а основную писательскую мысль, которая не раз упоминается на здешних страницах, оригинальным образом сформулировала жена диссидента Мария Розанова: «˝Машка, здесь так интересно!˝ – сказал мне Синявский на первом свидании в лагере. Так и в литературе – главное, чтобы было интересно».
Что важнее: смысл текста или тонкости языка?
Они неразрывно связаны.
Без мастерского владения языком всех смыслов не донести… Впрочем, антикоучинг и здесь предпочтёт нравоучениям хорошую историю.
В Древнем Риме заговорщики убили диктатора Юлия Цезаря. Благодаря Шекспиру считается, что Цезарь увидел среди убийц своего ближайшего соратника и вскричал на латыни: «Et tu, Brute!» – «И ты, Брут!»
Однако древнеримские историки утверждали, что последнюю фразу Цезарь произнёс по-гречески: «Kai su, teknon!», в дословном переводе: «Также и ты, дитя!» Вполне уместное обращение, если вспомнить, что некоторые считали Брута внебрачным сыном Цезаря.
«И ты, Брут» – вроде бы практически буквальное повторение фразы: «Также и ты, дитя», обращённой к Бруту. Да и какая разница, какие слова и на каком языке произнёс умирающий диктатор?
Огромная.
«И ты, Брут [с ними заодно]!» – это мелодраматичный возглас человека, чьё сердце разбито предательством…
…а краткую греческую формулу «Kai su» писали на особых табличках с проклятиями. «Также и ты» значило «И тебе того же [что ты причинил мне]». То есть Цезарь, как современные киногерои, в ярости крикнул предателю: «Встретимся в аду, щенок!»
В обоих случаях цена словам одна – смерть, но их ценность несопоставима, и смысл совершенно разный.
Возглас на латыни – это «Горе мне!»; проклятие на греческом – «Горе тебе!». Кстати, Брут зарезался через два года.
Юлий Цезарь был не только выдающимся политиком, но и опытным писателем. В последние мгновения жизни он исполнил указания Марка Твена: высказался членораздельно, логично, строго по теме и закончил, когда всё было сказано; не нарушил стиля, сказал именно то, что хотел сказать; нашёл нужное слово, а не его троюродного брата, – и воспользовался простым, понятным языком. Ни добавить, ни убавить. Мастер!
В наши дни многие писатели уже не считают необходимостью профессионально владеть языком. Пишут так, как получается, а то, что получилось, выдают за то, чего хотели.
Забыта сентенция Поля Валери: «Хорошие поэты идут от языка к мысли, а плохие – от мысли к языку». Да и зачем её помнить, если для этого нужны язык и мысль, а не схемы достижения успеха, о которых рассказывают коучи.
⊲
Друг! Ты пока не поэт,
хоть порой сочиняешь удачно;
литературный язык
пишет стихи за тебя.
Так Фридрих фон Шиллер, писательской карьере которого можно только позавидовать, намекал неопытному автору: кто хорошо владеет языком, тот уже на старте добивается большего, чем другие.
Очевидно, что музыкант лучше играет на хорошем инструменте, водитель лучше управляет хорошим автомобилем и любой человек чувствует себя намного увереннее в хорошей одежде, чем в обносках. Но лишь единицы самостоятельно совершенствуют язык, а коучи этому не учат.
Как работать над своим языком?
Дело не самое хитрое.
Выдающиеся способности тут не нужны, нужен системный подход.
Телевидение и радио с прочими информационными ресурсами деградируют сами и ведут к деградации аудиторию. Об интернет-площадках – чуть позже. Для желающего эволюционировать есть два основных источника развития: чтение книг и общение с носителями хорошего языка.
Чем более разнообразными будут книги и собеседники, тем быстрее и лучше разовьётся язык. При этом стоит помнить несколько правил.
Первое: в разговоре больше слушать. С умным человеком и помолчать не грех. Михаил Жванецкий напоминал:
⊲
Ум часто говорит молча. Ум чувствует недостатки или неприятные моменты для собеседника и обходит их. Ум предвидит ответ и промолчит, если ему не хочется это услышать… Глупость не спрашивает. Глупость объясняет. В общем, с умным лучше. С ним ты свободен и ленив. С дураком ты всё время занят.
Незачем трудиться с дураками, когда есть возможность отдыхать с умными. И на этом отдыхе – развиваться.
Второе правило: услышав или вычитав неизвестное слово (в том числе и здесь), при первой же возможности смотреть его значение в словаре. А возможность такая найдётся: сейчас у каждого под рукой интернет с любыми справочниками.
Третье правило: проверять информацию, которая вызывает сомнения. Развитие языка идёт рука об руку с ростом эрудиции. Способ тот же, интернет в помощь, но на «Википедию» надеяться не стоит. Оттуда удобно брать разве что стартовые сведения, а дальше путь лежит к первоисточникам.
В этой книге сказано, что Цезарь перед смертью говорил по-гречески, а не на латыни. Тому, кто сомневается, имеет смысл заглянуть в «Жизнь двенадцати цезарей» Светония или в труды Плутарха и убедиться, что это действительно так.
Слушая хорошего рассказчика, стоит обращать внимание на то, как он выстраивает повествование; на лексикон, особенности речи, смысловые акценты и другие приёмы, с помощью которых рассказчик заставляет себя слушать. Личное обаяние, мимика, жестикуляция и всё, что выходит за рамки текста, к делу не относится. Можно пересказать кому-нибудь услышанную историю в собственной органичной манере и посмотреть, насколько хорошо это получится: будет ли собеседнику так же интересно слушать? В любом случае придётся записать рассказ, но не копируя чужие приёмы и чужую речь, а по-своему – так, как смыслы легли на слух и на душу.
За чтением хорошей книги стоит обращать внимание на то, как она сделана: как развивается сюжет, чем автор цепляет читателя, – и, конечно, на то, как он пользуется языком. Лёгок ли слог, выдержан ли стиль, расплывчаты ли фразы; насколько велики абзацы, каков баланс между косвенной речью и диалогами, насколько богат и разнообразен лексикон автора и его персонажей…
Собственный словарный запас будет постепенно увеличиваться. Время от времени имеет смысл при помощи онлайн-тестов устраивать себе проверки активного и пассивного лексикона. Количественные показатели не так важны: составители тестов редко раскрывают внутреннюю математику, и слишком доверять их оценкам не стоит. Важно, как изменяются результаты одних и тех же тестов. Если со временем происходит хотя бы небольшой рост или достигнутый высокий уровень держится на прежней отметке – значит, всё в порядке.
Язык писателя не исчерпывается словарным запасом: он с него начинается. Есть вполне успешные авторы, которые норовят вывалить на читателя весь толковый словарь, чтобы произвести впечатление. Трюк может выглядеть эффектно, и всё же использовать его – «ошибка выжившего» № 45.
Не надо писать, стремясь к успеху за счёт количества используемых слов. «Слова следует не считать, а взвешивать», – говорил Цицерон, великий знаток языковых тонкостей. Значение имеет только то, что и как рассказано этими словами.
В начале 1980-х в Ленинградский педагогический институт поступил юноша, обладавший недюжинной памятью. Он учился на германском отделении, знал наизусть русско-немецкий словарь и развлекался тем, что ставил в тупик преподавателей вопросами о значении того или иного редкого слова. Но осваивать грамматику этот студент не спешил. Зная многие тысячи слов, он путался в простейших разговорных конструкциях, то есть не знал языка, не мог им пользоваться – и вылетел с первого курса.
Слова сами по себе большого смысла не имеют: это лишь языковые знаки. Слово стол не передаёт сущность того, что называется столом. Круглый он или прямоугольный? Деревянный или пластиковый? Сколько у него ножек – одна, три, четыре? Это письменный стол или обеденный?
Язык превращает знаки в систему. Движение от слов к языку – путь любого ребёнка, который учится говорить. Путь писателя, как считал Поль Валери, ведёт дальше – от языка к мысли, к сочинению увлекательных рассказов и к передаче смыслов с помощью языка. Это и есть литературный процесс.
В Средневековье благодаря развитию торговли сложились так называемые лингва франка – примитивные искусственные языки международного общения. Когда Британия осваивала Юго-Восточную Азию, тамошние жители стали говорить на пиджин – английском языке, упрощённом до предела. Суровые рыболовы и торговцы зерном на границе России и Норвегии сотни лет использовали руссенорск, основанный на самых необходимых словах из русского и норвежского.
То же происходило по всему миру – везде, где контактировали носители разных языков. Искусственные или упрощённые языки были нужны для деловых переговоров. Литература занимается решением других задач и требует от языка заметно большей выразительности.
Разница между текстом, составленным из слов, и произведением художественной литературы такая же, как между штампованной бижутерией и ювелирным украшением ручной работы, – или, если вспомнить недавний пример, как между грубым слитком железа и тончайшими, точнейшими деталями для часов.
Каждый автор сам решает, быть ему литературным штамповщиком или ювелиром. Каждый сам решает, какого языка достойны его читатели. На этот счёт удачно высказался персонаж Ильфа и Петрова: «Кому и кобыла невеста».
Как работали над языком знаменитые авторы?
Неустанно.
В первую очередь – много общались и много читали.
Официально Шекспиром объявлен торговец шерстью из Стратфорда-на-Эйвоне. Противники этой версии приводят убийственный довод: в доме торговца не было книг. В его завещании перечислены кровати, содержимое гардероба, столовое серебро до последней вилки, любимый золочёный кубок и различные денежные суммы, но не упомянуты книги, хотя четыреста лет назад они стоили куда дороже, чем сейчас…
…и главное, без огромной библиотеки невозможно написать то, что написано Шекспиром. Надо было откуда-то взять цитаты из трудов по истории Древнего Рима времён Юлия Цезаря, обширные справки о порядках в датском королевстве Гамлета, подробности быта венецианского генерала Отелло и летописный рассказ про короля Лира. Больше трёх десятков историй, ставшие всемирно знаменитыми пьесами Шекспира, позаимствованы у других авторов. Куда девались их книги?
Однако кем бы ни был Шекспир, он ввёл в обиход, составил или придумал больше тысячи семисот слов. Около двухсот пятидесяти оказались настолько ценными, что используются до сих пор. Advertising, unreal, compact, import, successful, control, bedroom, useful, useless – это щедрое наследие великого драматурга.
Писатель, совершенствуя и обогащая свой язык, находит всё новые и новые приёмы его использования. Этим он способствует развитию культуры, развитию языка – и не только своего. Некоторые слова, созданные Шекспиром, например импорт, контроль, компактный, – благополучно закрепились и в русском языке…
…а у англоязычных читателей популярно женское имя Джессика. Впервые оно встречается в одной из самых известных шекспировских пьес «Венецианский купец». Упоминаний имени до 1596 года, когда была написана пьеса, исследователи не нашли, так что, похоже, и Джессику придумал Шекспир.
Михаил Ломоносов, помимо научной деятельности, успешно занимался литературой. Он придумал или ввёл в русский язык слова микроскоп, автограф, чертёж, градусник, атмосфера, маятник, созвездие, насос, полнолуние, нелепость, притяжение, кислород; он автор сочетаний земная ось, предложный падеж, гашёная известь, удельный вес – и это не всё.
Поэту Антиоху Кантемиру язык обязан появлением понятия вкус в одежде, самого слова понятие, а ещё – кризис, характер, критик, средоточие, деликатность и так далее.
Василий Тредиаковский обогатил россиян словами общество, гласность, искусство, вероятный, достоверный, благодарность, почтительность, беспристрастность…
Александр Радищев дал языку слово гражданин в значении «полноценный член общества».
Николая Карамзина приходится благодарить за русификацию слова кучер, близкого коучам, – и за промышленность, человечность, влюблённость, тротуар, благотворительность, вольнодумство, утончённость, ответственность, достопримечательность, подозрительность, общественность, общеполезный, трогательный…
Александр Шишков, страстный борец за чистоту русского языка, сгенерировал множество слов, из которых прижились единицы – например, лицедей.
Александр Пушкин тоже увлекался словотворчеством, но его неологизмы лучше не отделять от контекста. В романе «1814 / Восемнадцать-четырнадцать» рассказана история пушкинской эпиграммы:
⊲
За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно —
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно, и тошно.
За издевательский неологизм Вильгельм Кюхельбекер вызвал автора на дуэль, они с Пушкиным стрелялись, и это едва не привело к трагедии.
Работая над своим языком, Пушкин старался не использовать в стихах букву [ф], называя её недостаточно русской. В сказках «О золотом петушке», «О мёртвой царевне и семи богатырях», «О попе и о работнике его Балде», в «Песни о вещем Олеге» и «Женихе» буква [ф] не встречается. «Сказка о царе Салтане» содержит единственное слово, которое начинается на эту букву, – флот. Правда, оно повторено трижды. В «Сказке о рыбаке и рыбке» тоже лишь одно слово с буквой [ф] – простофиля. В поэме «Полтава» два раза встречается анафема и один раз – цифра; больше слов с буквой [ф] там нет.
В прозе Пушкин был менее суров и пользовался всеми буквами алфавита по мере надобности. Придуманные им слова не вошли в русский язык, но на изменение литературного языка в целом он оказал колоссальное влияние.
Николай Гоголь обогатил язык словом халатность.
Критик Виссарион Белинский запустил в обращение понятия объективный и субъективный.
Журналисту Петру Боборыкину – земной поклон за слова интеллигент и интеллигенция, которые он регулярно использовал в своих статьях. Слова прижились, хотя полтора столетия не утихают споры об их точном значении.
Михаил Салтыков-Щедрин тоже не остался в стороне: с его лёгкой руки в русском языке существуют злопыхательство, благоглупости, головотяпство и мягкотелый.
Иван Тургенев ввёл в обиход слово нигилист.
Фёдор Достоевский – автор слов приживалка и стушеваться заодно с нестареющим сочетанием административный восторг.
Антон Чехов, кроме иронических неологизмов, уместных в тексте, но не за его пределами, подарил читателям своих писем словечко тараканить, обозначающее половой акт.
В начале XX века стараниями писателей литературный язык бурно развивался, и вместе с ним расцветало словотворчество как непрерывная череда лингвистических экспериментов.
Игорь Северянин утвердил в языке слово бездарь.
Корней Чуковский придумал канцелярит – об этом уже была речь…
…а настоящее соревнование за первенство в количестве придуманных слов развернулось между Велимиром Хлебниковым и Владимиром Маяковским. Правда, Хлебников не знал о том, что соревнуется: в отличие от Маяковского он был неазартен и просто экспериментировал с языком, доведя счёт неологизмам до умопомрачительных десяти тысяч.
Слова, придуманные Хлебниковым, обычно имели смысл только в контексте его произведений, как у Пушкина или Чехова. Но некоторые используются по сей день. Например, в 1915 году в стихотворении «Тризна» он впервые употребил слово лётчик. Сочетанием атомная бомба русский язык тоже обязан Хлебникову. Жаль, не прижилось очень точное определение – тухлоумцы.
Маяковский был плодовит на диковинные слова, но до Хлебникова ему далеко, и всё же в русском языке до сих пор мелькают дрыгоножество, в котором поэт обвинял балерину Кшесинскую, серпастый и молоткастый паспорт и задолицая полиция.
Александр Казанцев – академик, писавший фантастические романы, – ввёл в обращение слова инопланетяне и вертолёт.
Владимир Набоков поступил оригинально, перенеся слово пошлость из русского языка в английский. Писателя не устраивало, что у американцев нет слова, описывающего рекламу и образ жизни. А в интервью 1969 года он, сам того не подозревая, обогатил не только нынешний русский язык, но и языки всего мира, сказав: «Мне часто приходит на ум, что надо придумать какой-нибудь типографический знак, обозначающий улыбку, – какую-нибудь закорючку или упавшую навзничь скобку, которой я мог бы сопроводить ответ на ваш вопрос». Так Набоков предвосхитил появление смайлика.
Эксперименты с языком зачастую эффектны и порой эффективны, но делать их основой писательского творчества – «ошибка выжившего» № 46.
Сергей Довлатов писал «Чемодан», «Заповедник» и «Филиал», стараясь избегать предложений, в которых слова начинаются на одну и ту же букву. Так он работал над своим языком, дисциплинировал себя и боролся с многословием, но не делал из приёма аттракцион…
…зато множество авторов только тем и заняты. Например, они соревнуются в сочинении рассказов, где – вопреки методу Довлатова – на одну и ту же букву начинаются все слова.
Можно вспомнить старинный школярский опус «Отец Онуфрий, обходя окрестности Онежского озера, обнаружил…» и так далее. Можно – более свежую «Повесть про Петра Петровича»:
⊲
Пётр Петрович Петухов, поручик пятьдесят пятого Переяславского пехотного полка, получил по почте приятное письмо. «Приезжайте, – писала Полина Павловна Перепёлкина, – поговорим по-простому, помечтаем, потанцуем, погуляем, посетим полузабытый полузаросший пруд, порыбачим. Поскорее приезжайте погостить, Пётр Петрович».
Петухов порадовался. Предвкусил пикантное приключение. Почувствовав подъём, прикинул: «Пожалуй, поеду». Прихватил поношенный полевой плащ. Пригодится.
Поезд прибыл под Подольск после полудня.
Первым Петра Петровича приветствовал почтенный папа Полины, помещик Павел Пантелеймонович. «Пожалуйста, Пётр Петрович, положите плащ, проходите, присаживайтесь поудобнее», – произнёс папа.
Подошёл пузатый плешивый племянник помещика. Представился: «Порфирий Платонович Поликарпов». Потеребил пальцами полу пиджака, прибавил: «Просим, просим».
Появилась Полина. Полные плечи прелестной провинциалки прикрывал прозрачный персидский платок.
Поговорили, пошутили, пошли пообедать. Повара подали пельмени, плов, пикули, печёнку, паштет, пирожки, пирожные, пол-литра померанцевой. Плотно поев, Пётр Петрович почувствовал приятное пресыщение.
После посиделок Полина Павловна пригласила Петухова прогуляться по парку. Перед парком простирался полузабытый полузаросший пруд. Прокатились под парусами. Потом пошли погулять по парку…
В том же духе можно строчить и дальше, пока не надоест. Но результат не имеет отношения к литературе: это фокус – текст из набора определённых слов. Форма без содержания.
Профессиональные авторы виртуозно пользуются литературным языком, совершенствуют мастерство, экспериментируют, изобретают новые технические приёмы и придумывают новые слова, когда им не хватает выразительности старых. Это именно эксперименты, а не самоцель: главное в писательстве – смыслы, вложенные в текст, а не лингвистические фокусы и не словесная эквилибристика на потеху толпе.
Не надо писать, делая основную ставку на трюкачество и превращая литературу в цирк – достойный, но совсем другой вид творчества.
Владение литературным языком позволяет мастерам доносить до читателей одну и ту же мысль при помощи разных слов – так, что это не выглядит ни подражанием, ни плагиатом.
Например, у Шекспира в комедии «Виндзорские насмешницы» сказано:
⊲
Любовь бежит от тех, кто гонится за нею.
А тем, кто прочь бежит, кидается на шею.
Пушкин в романе «Евгений Онегин» сформулировал это по-своему, и новые слова ему не понадобились:
⊲
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей.
«Маленькие люди становятся великими, когда великие переводятся», – говорил Шекспир, а Станислав Ежи Лец открыл новую грань его мысли: «Чем мельче подданные, тем более велика империя».
Современный писатель вынужден развлекать читателей. Охотников до мудрых проповедей нынче мало. Но никто не мешает, используя возможности языка, упаковать серьёзные соображения в привлекательную обёртку и добиться понимания. Такая способность – один из признаков литературного мастерства, о котором говорил драматург Островский:
⊲
Голые тенденции и прописные истины недолго удерживаются в уме: они там не закреплены чувством. Сказать умное, честное слово не мудрено: их так много сказано и написано; но чтоб истины действовали, убеждали, умудряли, – надо, чтоб они прошли прежде через души, через умы высшего сорта, то есть творческие, художнические. Иметь хорошие мысли может всякий, а владеть умами и сердцами дано только избранным.
К числу избранных относился Михаил Жванецкий. На гастролях в Лондоне журналисты спросили, готов ли он выступить на английском языке. Жванецкий ответил: «Я, к сожалению, не говорю по-английски. Я очень много времени потратил на изучение русского языка. Мне приходится, извиваясь и приспосабливаясь, говорить по-русски, чтобы люди понимали не только то, что я говорю, но и то, что я хочу сказать».
Жванецкий видел разницу между использованием слов и созданием смыслов, которые передаются при помощи литературы.
Ивану Тургеневу было проще. Когда в 1879 году в Оксфорде он получал знаки почётного доктора гражданского права – как первый в мире беллетрист, надевший оксфордскую мантию, – дочь Уильяма Теккерея записала в дневнике: «Присутствие этого рослого русского среди прочих университетских гостей, весь его облик произвели громадное и неожиданное впечатление даже на тех, кто знал его только по имени. Он много и охотно разговаривал. Речь его отличалась большой задушевностью. По-английски он говорит прекрасно».
Университетское звание Тургеневу присудили с формулировкой: «За правдиво описанные картины жизни крестьян, сыгравшие чрезвычайно важную роль в отмене крепостного права в России». Писатель был понят. При этом слова имели второстепенное значение – на первый план вышли смыслы и язык, с помощью которого Тургенев донёс их даже до зарубежной аудитории.
Наконец, пора вспомнить музу Эриха Марии Ремарка – актрису и певицу Марлен Дитрих, которая говорила:
⊲
Что бы ты ни делал для своих детей, в определённом возрасте они тебя за это упрекнут. Единственное, на чём нужно настаивать, – на изучении иностранных языков. Это они тебе простят.
Такие знания заметно расширяют литературные возможности писателя. Не только Тургенев, но и большинство самых успешных российских авторов владели минимум одним иностранным языком. Пушкин вообще начинал писать стихи по-французски. Кудесник русского языка Венедикт Ерофеев говорил: «Если бы меня спросили, в какой язык я влюблён, то выбрал бы латынь». А русская проза Фазиля Искандера обязана звонким звучанием тому, что первым языком писателя был абхазский.
Языки взаимно обогащают друг друга даже на уровне примитивного лингва франка. Если же языковой обмен происходит в области литературы – на свет появляются свежие эпитеты, метафоры и грамматические конструкции, служащие украшением произведений лучших мастеров.
Что в итоге?
Следующее собрание «ошибок выжившего»:
№ 41 – ориентироваться на лишённых чувства языка;
№ 42 – недооценивать важность грамотности;
№ 43 – переоценивать значение филологической подготовки;
№ 44 – ссылаться на успехи авторов, которые пишут плохо;
№ 45 – злоупотреблять количеством слов;
№ 46 – делать основную ставку на языковые трюки.
Не надо писать по примеру профессионально непригодных: лишённому чувства языка нечего делать в литературе – так же как лишённому слуха и чувства ритма нет места в музыке.
Не надо писать неграмотно: издатели, редакторы и корректоры не бросятся спасать безграмотный текст – у нищих слуг нет.
Не надо писать в расчёте на то, что два-три гуманитарных образования автоматически повышают вероятность создания шедевра: книгу пишет автор, а не его дипломы.
Не надо писать, ориентируясь на успех пишущих плохо: неизвестно, чем они заплатили за свои публикации и в чём истинная причина их успехов.
Не надо писать, стремясь к успеху за счёт количества используемых слов: слова следует не считать, а взвешивать – подлинное значение имеют только смыслы.
Не надо писать, упирая на словесную эквилибристику: трюки лишь превращают литературу в цирк.
Ро́ндо – не столько трюк, сколько литературный приём: автор заканчивает тем, с чего начал.
В начале этого раздела речь шла об изменениях, которые постоянно происходят в языке. Под конец можно вернуться к разговору о том, поддаются ли управлению такие процессы.
Однажды римский император Тиберий в публичном выступлении сделал грубую ошибку. На это указал грамматик Помпоний Марцелл. За Тиберия вступился юрист Атей Капитон: мол, если выражение и нарушает латинскую норму, оно станет нормой благодаря императору. Помпоний возразил: «Ты, Цезарь, можешь давать право гражданства людям, но не словам».
Так больше двух тысяч лет назад появилось крылатое выражение: «Даже Цезарь не выше грамматиков». Юристы могут изощряться, сколько угодно, – в языке их методы бесполезны…
…хотя попытки реформирования продолжаются. Со времён Петра Первого русский язык пережил несколько таких попыток и три с половиной радикальные реформы.
В 1710 году был упрощён алфавит: из него исключили избыточные греческие буквы, заменили кириллические обозначения чисел арабскими цифрами, а сохранённые буквы стали писать иначе.
В 1750-х, в елизаветинское время, Ломоносов и Тредиаковский сделали орфографию менее логичной, зато Ломоносов разработал для России научную грамматику.
На рубеже 1917–1918 годов одним из первых декретов новая российская власть объявила реформу, которую учёные готовили много лет ещё при старом режиме. Снова были отменены несколько букв и твёрдый знак в окончании слов мужского рода, изменились правила написания окончаний и некоторых приставок…
В 1929 году специальная комиссия занялась разработкой новых «Правил единой орфографии и пунктуации с приложением краткого словаря». Труд был вчерне закончен к 1940 году, война помешала довести его до ума, и реформу объявили только в 1956 году. Новые правила оказались несовершенными. Положение спас великий знаток русского языка Дитмар Розенталь: для исправления промахов своих коллег он составил словарь, которым профессионалы пользуются до сих пор.
В 1964-м снова зазвучали призывы радикально упростить язык, чтобы правила соответствовали низкому уровню грамотности населения. Опасную затею обсуждали на всех уровнях, вплоть до руководителей государства – тоже невеликих грамотеев. По счастью, реформа провалилась, иначе язык семимильными шагами двинулся бы в сторону пиджин, а читать романы русских классиков стало бы так же сложно, как переписку Ивана Грозного с Андреем Курбским: «Разумевяй да разумеет, совесть прокаженну имуще, якова же ни в безбожных языцех обретается. И больши сего глаголати о всем по ряду не попустих моему языку…».
В 1973 году возник ещё один проект, предлагавший компромиссы между реформами 1956 и 1964 годов. Он тоже оказался нежизнеспособным.
Можно порадоваться тому, что ущербный проект реформы 2000 года закончился ничем, новый свод правил русского языка 2006 года лишь объяснил детали существующих норм, и очередная попытка навязать естественному языку искусственные требования тихо угасла в 2009-м.
Наверняка будут появляться всё новые и новые проекты. Для чиновников и администраторов от науки, которые мечтают оставить след в истории, реформа языка представляется самым безопасным способом. Трогать экономику – себе дороже, она не прощает надругательств. Реформаторы надеются, что язык смолчит.
Не смолчит. И не позволит собой управлять.
Во-первых, даже Цезарь не выше грамматиков.
Во-вторых, проведённые реформы наносили ущерб языку и культуре, уничтожая часть их корней.
В-третьих, конструктивная часть реформ фиксировала уже произошедшие изменения в языке и закрепляла результаты его естественного развития, а не забегала вперёд, указывая, куда развиваться.
Неологизмы Карамзина прижились, а неологизмы Пушкина – нет.
Слово стушеваться, придуманное Достоевским, изначально значило незаметно исчезнуть: «Стушевавшись из Мордасова, он отправился прямо в Петербург». У Мамина-Сибиряка значение уже несколько другое. «Он рассчитывал на то, что время сделает своё дело и английская жестокость постепенно стушуется» – в контексте речь о сглаживании. А сейчас тушеваться – значит смущаться и робеть.
Слово метро в 1930-х имело мужской род. «Но метро сверкнул перилами дубовыми, сразу всех он седоков околдовал», – пелось в популярной песне Леонида Утёсова. По мере изменений в языке слово приобрело средний род, притом кофе сохранился в мужском роде, несмотря на старания доброхотов прошлого и настоящего.
Почему язык развивается именно так, а не иначе? Объяснения частным случаям – есть, ответа в целом – нет.
Всем известно, что вещи падают на землю. Ньютон сформулировал закон всемирного тяготения, описал его точным уравнением, но и Ньютону не удалось ответить на вопрос: почему происходит именно так?
Язык тоже устроен гораздо сложнее, чем представления о нём, и обескураживает порой даже профессионалов.
Максим Горький вспоминал:
⊲
В 20 г. в Петербурге я был на митинге глухонемых. Это нечто потрясающее и дьявольское. Вы вообразите только: сидят безгласные люди, и безгласный человек с эстрады делает им [доклад], показывает необыкновенно быстрые, даже яростные свои пальцы, и они вдруг – рукоплещут. Когда же кончился митинг и они все безмолвно заговорили, показывая друг другу разнообразные кукиши, ну, тут уж я сбежал. Неизреченно, неизобразимо, недоступно ни Свифту, ни Брегейлю, ни Босху и никаким иным фантастам. Был момент, когда мне показалось, что пальцы звучат.
Картина в самом деле инфернальная – надо отдать должное литературному мастеру, который её заметил и описал…
…а век спустя реальность превзошла самую смелую фантастику.
Нынешние изменения в языке не пытаются поспеть за стремительными переменами в мире: они происходят одновременно. Слова появляются уже не из писательской или филологической среды, а из маркетинга. Общество потребления требует всё новых и новых продуктов. Для того, чтобы их различать, необходимы всё новые и новые названия. Новые субкультуры с упражнениями вокруг пустоты порождают свой вал терминов.
В мире стираются границы между государствами. В перенасыщенном информационном пространстве стираются границы между языками. Сама жизнь подталкивает к словарным заимствованиям и уничтожает отжившие нормы.
За последние тридцать-сорок лет не только в России, но и в мире случилась коммуникационная революция. Возникла новая среда человеческого общения – интернет. Компьютеры и гаджеты создают в этой среде новые коммуникационные пространства. Развиваются инструменты общения, изменяются его условия. Когда в 2020–2021 годах коронавирус вынудил всех держать строгий карантин, люди тут же научились коммуницировать по-новому.
Взрослые переживают за некоммуникабельность детей: вместо того чтобы слушать папу с мамой и болтать со сверстниками, ребёнок утыкается в смартфон и не реагирует на родителей. В действительности с помощью смартфона происходит очень интенсивное общение, а родители пытаются использовать для разговоров неподходящий коммуникационный канал.
Устная и письменная речь меняются местами: разговоры перетекают в текстовые мессенджеры, а литературные тексты превращаются в аудиокниги. Прогресс? Отчасти. Спиральный виток развития культуры на новом уровне возвращает старинный обычай, когда господа, не желавшие утомлять зрение, велели слугам читать книжки вслух.
Такой же рывок вперёд к прошлому сделан благодаря лёгкости обмена визуальной информацией. В древности грамота убивала изображения – рисованные летописи вроде «Повести временных лет» заменялись обширными текстами без иллюстраций. Теперь процесс идёт в обратном направлении: цифровое фото и видео убивают текст. Зачем трудиться и описывать словами то, что можно моментально показать?
Всё меньше становится людей, которые способны без помощи гаджетов и жестов объяснить, как пройти в библиотеку…
Последствия нынешней коммуникационной революции не плохи и не хороши: это данность. Ситуация, которую писателю необходимо учитывать в своей работе.
Желательно, чтобы письменный текст был удобен для чтения диктором вслух и для восприятия аудиокниги слушателями.
Многостраничные описания места действия или природы уже не особенно нужны публике, воспитанной кинематографом, экраном гаджета, монитором компьютера, – и вообще многое повидавшей. Избыток подробностей раздражает читателя так же, как Шерлока Холмса:
⊲
– …и прямо посреди этой убогости – небольшой прекрасный островок античной культуры и уюта, старый дом, окружённый высокой, растрескавшейся от солнца стеной в пятнах лишайника. Это поросшая мхом стена…
– Хватит поэзии, Ватсон. Я понял, высокая кирпичная стена. Дальше!
Приключенческие истории с быстрым развитием событий, колоритными персонажами, яркими эмоциональными оценками и простыми репликами, вполне возможно, больше подойдут для реализации в формате комиксов, а не полнотекстовых произведений. И так далее.
Революционные изменения происходят сейчас во всём человеческом обществе. Язык живо на них откликается.
Смешно слушать истерики по поводу вывесок на латинице или роста количества иностранных слов в русском языке. Много лет назад, когда заимствование происходило куда медленнее, чем сейчас, журналист спросил Розенталя: не опасно ли это, не надо ли взять процесс под контроль? Учёный ответил, что в далёкой молодости с гордостью говорил: «Я студент филологического факультета Петербургского университета», – и предложил интервьюеру найти в этой фразе хоть одно исконно русское слово.
Язык регулирует себя сам и прекрасно справляется. Дело писателя – осваивать его, пользоваться им со всей возможной изобретательностью, делать язык объектом литературных экспериментов, купаться в нём, наслаждаться им, приглашать к наслаждению читателей, удивлять их…
…а командовать языком не надо. Пустая трата времени.