В этом долгом разговоре придётся повторить и уточнить некоторые предыдущие соображения.
Коучи велят собирать литературные произведения по схеме. «Как написать роман за 10 дней или меньше», «Как написать книгу за 30 дней», «Как легко написать и издать книгу за 90 дней»… Сроки разные, результат один. Паства, которая следует указаниям коучей, оказывается в положении героев древнего анекдота:
⊲
– Жора, жарь рыбу!
– А где рыба?
– Ты жарь, рыба будет.
Можно жарить рыбу и без рыбы, но вряд ли кого-то впечатлит приготовленное блюдо.
Как выглядела кухня великих?
Порой – как в анекдоте.
Например, Владимир Высоцкий ещё двадцатилетним студентом часто бывал дома у своего преподавателя Андрея Синявского, жена которого, Мария Розанова, записывала на магнитофон городской фольклор. Высоцкий напел ей под гитару десятка три блатных и дворовых песен. Чужих…
…но эта жарка рыбы без рыбы подготовила будущего актёра к самостоятельному творчеству. Высоцкий хорошо освоился в богатом и разнообразном материале. Прочувствовал жанр. Понял, как строится сюжет и как его можно развернуть в историю. Получил представления о смыслах, языке, стиле и слоге. А школа-студия МХАТ дала профессиональные навыки работы со словом и представление о драматургии.
К лету 1961 года недавний выпускник сыграл пару эпизодических ролей в кино и кочевал по московским театрам. На гастролях в Ленинграде он увидел в автобусе парня с татуировкой «Люба, я тебя не забуду!» – и наконец-то все звёзды сошлись. Высоцкий придумал историю, в которой Люба стала Валей:
⊲
Два друга любили девушку. Первый наколол на груди её портрет. У второго «душа была исколота снутри». Оба уехали в дальние края, но не забыли Валю. И когда второй тосковал, первый разрешал ему полюбоваться на портрет. А потом их новый товарищ «беду искусством поборол». Он скопировал Валин портрет с груди первого друга на грудь второго, и тот сделался счастливым – в уверенности, что его девушка лучше.
Смех и слёзы. Примитивный текст из пяти слов, мелькнувший перед глазами талантливого поэта, породил сюжет, который вырос в историю любви и мужской дружбы, с динамичным развитием событий и неожиданным финалом. Рыба для жарки появилась: кухня заработала как надо.
Лаконичный и просторечный, но стильный, драматургически богатый и образный монолог безымянного героя из Ленинграда стал первой песней Высоцкого. В Москве он спел её Розановой и Синявскому. Правда, в авторстве сперва не признался, но шила в мешке не утаишь. Кстати, магнитофонная запись «Татуировки» и ранние записи чужих песен из собрания Марии Розановой сохранились в архиве Гуверовского института, их можно послушать онлайн.
Владимир Высоцкий занимался литературным творчеством всего девятнадцать лет. За это время он написал около шестисот песен и ста стихотворений, несколько киносценариев и полтора романа. Успех был феноменальным, но ни одной своей опубликованной книги Высоцкий так и не увидел и фильмов снять не успел. Это к слову о разных формах успеха…
…хотя здесь речь не о публикациях, а о литературе. Не о бестселлерах, а о воплощении творческих замыслов. О понимании того, ка́к обратиться к аудитории и что́ ей сказать.
Высоцкий понял, ка́к и что́. Со своим умением сочинять короткие яркие истории он мог бы писать рассказы, но воплощал замыслы в песнях – или в текстах, положенных на ритмическую основу, как говорил сам. Выбору именно такого способа общения с аудиторией способствовал технический прогресс: магнитофоны становились всё более доступными.
Распространение аудиозаписей обеспечило Высоцкому миллионы поклонников, и его воплощённые замыслы до сих пор выворачивают душу русскоязычной публике.
Стоит ли воспроизводить чужую кухню?
Не стоит.
Сомневающихся предупреждал ещё древнеримский комедиограф Публий Теренций Африканский: «Если двое делают одно и то же – это не одно и то же».
Тем более что в нынешних реалиях никак не получится делать одно и то же с Пушкиным, Толстым, Достоевским, Чеховым, Высоцким, Довлатовым – или Сафо, Сэй-Сёнагон, Жерменой де Сталь, Зинаидой Гиппиус, Тэффи, Лидией Чарской, Мариной Цветаевой, Евгенией Гинзбург… Все они состоялись в своё время и на своих местах.
Тому, кто метит в писатели, для начала имеет смысл быть самим собой. Писателю не сулит пользы копирование чужих индивидуальных привычек без понимания, откуда они взялись, и повторение поступков даже самых успешных авторов. К тому же нет логики в том, чтобы воплощать собственные замыслы в чужом образе, – если хочется литературы, а не балагана.
Высоцким никому не стать, даже ступая за ним след в след. И далеко не каждый из его шагов заслуживает повторения.
Не получится стать Шиллером, если держать в ящике письменного стола подгнивающие яблоки. Великого германца вдохновлял специфический запах, но это – проявление именно его индивидуальности. Свойство психики, наверняка не самое важное в творчестве Шиллера.
Джеймс Джойс для работы надевал белую рубашку и писал толстыми карандашами, лёжа на животе. Но не для того, чтобы выглядеть оригинальным, и не потому, что только так можно написать «Улисса». Джойс очень плохо видел и держал бумагу под самым носом, а рубашка отражала больше света на лист.
«Я пью, чтобы сделать других людей более интересными, – заявлял Эрнест Хемингуэй. – Писать надо пьяным, а редактировать трезвым». Но не стоит забывать, что это слова тяжёлого алкоголика, чей увлекательный путь закончился печально.
Проживший совсем короткую жизнь Такубоку Исикава писал изящнейшие поэтические миниатюры – та́нка. Многие пробовали ему подражать, но без успеха. Мастер, который запойно пьёт и умирает от чахотки, находится за гранью, недостижимой для трезвого и здорового автора, даже если этот автор талантлив.
Можно быть отвратительным неряхой, есть за пятерых и мчаться смотреть на каждый пожар, как Иван Крылов. Это верный путь к ожирению и букету болезней, к брезгливости окружающих и репутации странного чудака, но не к славе баснописца и не к литературным успехам.
Оноре де Бальзак выпивал за сутки полсотни чашек кофе и писал почти без сна. Но подражание великому романисту в убойных дозах энергетиков вряд ли поможет стать автором новой «Человеческой комедии», зато позволит быстро покончить и с литературой, и с жизнью.
Не надо писать, копируя привычки знаменитых писателей. Подражания заслуживает только постоянное саморазвитие.
Даже если какая-то привычка помогла какому-то писателю приблизиться к успеху, сосредоточивать на ней внимание – «ошибка выжившего» № 64. Анализа требуют не единичные успехи, а причины неуспеха подавляющего большинства пишущих…
…и одна из таких причин – это недостаток образованности. Леонид Андреев иронизировал над Максимом Горьким: «Ты так любишь классическую литературу, потому что в гимназии никогда не учился».
Классику можно и не любить. Но только тому, кто её читал.
Очередная нотация о пользе чтения?
Не без этого.
Мозг от природы не приспособлен к чтению. Говорить человек учится без усилий, просто слушая речь окружающих, а для возникновения читательского навыка необходимо потрудиться, чтобы активизировать два специфических участка мозга: зрительную кору и веретенообразную извилину.
Юные натуралисты и любители познавательных телепередач о природе знают, что глаза у хамелеона работают независимо друг от друга. Физиологи с психологами утверждают, что у человека во время чтения происходит то же самое. Почти половину времени читатель смотрит каждым глазом на разные буквы, а мозг собирает увиденное в общую картину и развивается гораздо лучше, чем у нечитающих.
Исследования когнитивных нейропсихологов показывают, что спокойные видеоигры снижают количество гормонов стресса в организме на 21 %, пешая прогулка на 42 %, а всего шесть минут чтения – сразу на 68 %. Поэтому книголюбу ещё и намного проще взять себя в руки. Для писателя это критически важно: тот, кто лишён самообладания, вряд ли сумет достойно воплотить даже самый замечательный замысел. Терпения не хватит.
Наверное, у Стивена Кинга достаточно авторитета, чтобы начинающие авторы прислушались к его словам: «Главное правило успешного автора: много писать и много читать… Я, куда бы ни шёл, беру с собой книгу и всегда нахожу возможность в неё зарыться». Мастер ставит чтение вровень с письмом…
…а что касается образованности, которой без чтения не бывает, – она существенно отличается от образования.
Образованность – это общая эрудиция, кругозор и умение эффективно применять совокупность своих знаний.
Образование – сертификат о прослушанных учебных курсах и полученных оценках. Показатель количества часов, виртуально или реально проведённых в обществе всевозможных коучей, а не показатель уровня знаний. Сейчас многие авторы хвалятся двумя-тремя высшими образованиями, а им не хватает хотя бы одного крепкого среднего. Это видно в девяти текстах из десяти – хоть в социальных сетях, хоть в книгах.
Трёхкратный лауреат Пулитцеровской премии Томас Фридман, рассуждая о ближайших перспективах литературы и человеческой цивилизации в целом, говорил: «Миру будет всё меньше дела до того, какими знаниями вы обладаете, ведь всё можно найти в Google. Важнее будет, что вы делаете с вашими знаниями потом».
Стоит добавить, что умение использовать знания зависит от образованности куда больше, чем от образования.
Не надо писать, не потратив достаточно времени на чтение других авторов. Помимо развития мозга, умения владеть собой и повышения образованности, книги дают широчайший спектр образцов писательских техник и способов применения инструментов писателя. Хорошенько изучив чужие тексты, можно взять что-то на вооружение и найти свои собственные приёмы и техники, которые позволят выделиться в общей массе пишущих. А для закрепления и совершенствования найденного предстоит много писать, как советовал Стивен Кинг.
Что читать писателю?
Хорошие книги, конечно.
Не бессмысленную печатную жвачку, не модных авторов и тем более не опусы коучей или медийных персонажей, а книги, которые заставляют самостоятельно думать и развивают эрудицию, художественный вкус, чувство стиля, личные качества, интеллект, полезные навыки… Без труда не обойтись, но дело того стоит.
Римский император-философ Марк Аврелий заметил однажды: «Со временем душа принимает цвет мыслей». В этом состоит очередная возможная причина писательских неудач.
Плохие книги – такая же отрава, как плохая еда. «Желудок умнее мозга, потому что желудок умеет тошнить. Мозг же глотает любую дрянь». Эту мысль писателя Чингиза Айтматова поддержал режиссёр Кшиштоф Занусси: «После плохого телесериала у вас в душе остаётся банальность жизни, и вы теряете метафизическую чувствительность»…
…но ведь сказано уже, что интересная история – это жизнь, подвергнутая хирургической операции. Если писатель не вырезал всё скучное и банальное, проглоченная мозгом дрянь превратит читателей в бесчувственное стадо, о котором с грустью говорил принц Чарльз – нынешний британский король Карл Третий:
⊲
Мои предки были преступниками, убивали друг друга, но Шекспир создавал о них пьесы, и народ смотрел эти пьесы. А сегодня образованные люди смотрят мыльные оперы обо мне и о моей жене [принцессе Диане], и это их развлекает. Что произошло с человечеством, если простые люди понимали Шекспира, а образованные люди хотят смотреть дешёвку?!
Сохранение метафизической чувствительности – своей и своих читателей – стало, пожалуй, одной из самых серьёзных задач современных авторов. Чтение хороших книг помогает её решить.
От чего можно оттолкнуться в реализации замысла?
От собственного внутреннего состояния.
Браться за перо или садиться за компьютер, когда сказать нечего, – «ошибка выжившего» № 65. На полках магазинов хватает книг, и порой вполне успешных, авторам которых нечего сказать читателю. В лучшем случае под обложкой оказывается демонстрация индивидуальной техники письма, часто – результат бесперебойной работы конвейера «литературных негров», а в общем случае – упражнения вокруг пустоты, о которых предупреждала директор Пушкинского музея Ирина Антонова и горевал Антуан де Сент-Экзюпери:
⊲ Меня мучает урон, который нанесён человеческой сути. Не одному человеку – весь наш род терпит ущерб. Не жалость щемит мне сердце, жалости не доверишься. Забота садовника мешает мне спать этой ночью. Я опечален не бедностью: с бедностью сживаются так же, как сживаются с бездельем. На Востоке люди живут в грязи, и грязь им в радость. Печалит меня то, чему не поможет бесплатный суп. Печалят не горбы, не дыры, не безобразие. Печалит, что в каждом из этих людей погасла искорка Моцарта.
Не надо писать, если сказать нечего и если нет понимания того, зачем пишутся книги. О несбыточных надеждах на запредельные писательские доходы разговор уже был. Автору художественной литературы, как и художнику в широком смысле слова, необходим реальный мощный стимул для творчества.
Мстислав Ростропович рассказывал, как во время войны в 1942 году в эвакуации умер его отец, а у него, пятнадцатилетнего, пропало желание жить. Друзья отца – артисты Малого театра оперы и балета – взяли юного виолончелиста аккомпаниатором на гастроли.
Зима, лютый мороз. Ночью в поезде Слава скрючился под прозрачным одеяльцем, трясся от холода, вспоминал отца, плакал от чувства собственной никчёмности, от жалости к себе – и уснул, больше всего желая уже не просыпаться…
…а проснулся от жары. Пятеро старших товарищей укрыли его своими одеялами. Многие годы спустя, когда всемирно известного музыканта Ростроповича лишили советского гражданства и возмущённая общественность требовала от него ненависти, он отвечал: «Я ещё не расплатился за те одеяла. И может быть, никогда не расплачусь».
Не надо писать, питая себя ненавистью. Это плохой двигатель для творчества. А благодарность, любовь и другие чувства добрые, которые – по собственному утверждению – воскрешал лирой Пушкин, помогают породить и воплотить самые достойные замыслы.
Добро должно побеждать?
Добро не может победить: оно не воюет.
Добро противостоит злу. И, как бы патетично это ни звучало, именно писатели первыми среди представителей творческих профессий могут воздать злу по заслугам, показывая его разницу с добром.
На этой разнице играют главные темы художественной литературы – любовь и смерть, которые неизбежно сталкиваются в книгах о войне и управляют воплощением замысла.
Если вспомнить успех военных историй Льва Толстого, Эрнеста Хемингуэя, Михаила Загоскина, Артуро Переса-Реверте, Виктора Некрасова, Курта Воннегута, Виктора Курочкина, Генриха Бёлля, Исаака Бабеля, Юрия Бондарева, Виктора Астафьева и других фронтовиков; если вспомнить, что война была постоянно на слуху задолго до Гомера, который рассказал о Троянской войне; если вспомнить, что война остаётся на слуху до сих пор, – можно решить, что проза о войне имеет высокие шансы на успех.
В действительности это – «ошибка выжившего» № 66. Военная тема, как и любая другая, сама по себе не гарантирует успеха. Зато чем сложнее и деликатнее материал, тем больше опасность с ним не совладать.
Все перечисленные писатели знали войну не понаслышке и сами воевали, подобно многим своим успешным коллегам. А Эрих Мария Ремарк – один из самых известных военных авторов, который после тяжёлого ранения больше года провёл в госпиталях, – в статье 1957 года «Зрение очень обманчиво» предупреждал желающих писать о войне:
⊲
Проблема войны состоит в том, что люди, которые её хотят, не ожидают, что на ней им придётся погибнуть. А проблема нашей памяти – в том, что она забывает, изменяет и искажает, чтобы выжить. Она превращает смерть в приключение, если смерть тебя пощадила. Но смерть – не приключение: смысл войны в том, чтобы убивать, а не выживать. Поэтому лишь мёртвые могли бы рассказать нам правду о войне. Слова выживших не могут передать её полностью.
Уж если самые успешные из тех, кому довелось воевать, справляются с военной темой лишь отчасти, тому, кто пороху не нюхал, надо крепко подумать, прежде чем за неё браться.
Не надо писать, превращая смерть в приключение. Исторический опыт показывает: если кто-то решил выпустить противнику кишки, значит, он автоматически позволяет сделать с собой то же самое. Мастера литературы всех времён трактовали войну не как увлекательную бойню, для них она была понятием глубоким и сложным.
Добро не воюет, но зло воюет с добром, и не на полях сражений, а в душе человека. Если побеждает зло – начинается война фронтовая, где стреляют и убивают. А подготавливает её внутренняя война, лишённая батальных эффектов. Через такую войну в душе прошли персонажи вполне «мирных» произведений литературы.
Эту войну проиграли помещики в поэме Николая Гоголя «Мёртвые души».
Эту войну выиграл рецидивист Егор Прокудин в киноповести Василия Шукшина «Калина красная».
Эту войну проиграли отставной военный Дмитрий Карамазов и слуга Павел Смердяков в романе Фёдора Достоевского «Братья Карамазовы».
Эту войну выиграл разбойник Варавва в одноимённом романе нобелевского лауреата Пера Лагерквиста.
Эту войну проиграл денди Дориан Грей в романе Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея».
Эту войну выиграл крестьянин Иван Флягин в повести Николая Лескова «Очарованный странник»…
О духовно-нравственной войне способен писать любой автор, потому что она задевает каждого. Любое достойное произведение художественной литературы – это история о войне зла с добром.
Формы и замыслы таких произведений сильно различаются, но в жанровом отношении различие одно: комедия – вроде гоголевского «Ревизора» или «Женитьбы Фигаро» Бомарше – описывает битву зла с добром весело и достаточно безобидно, а в драме и тем более в трагедии противостояние часто заканчивается не только гибелью души, но и смертью героев.
Замысел о любви выглядит проще?
На усмотрение автора.
«Любовь – не вздохи на скамейке и не прогулки при луне», – считал поэт Степан Щипачёв. Кто-то станет с ним спорить, а кто-то вспомнит, что даже в примитивных рассказах о любви добро противостоит злу. Духовная война продолжается, и смерть ходит где-то поблизости.
Предшественники Шекспира столетиями пересказывали частную историю самоубийства Ромео и Джульетты, а Шекспир поднял её на высоту глобальных обобщений. Сама история при этом сохранилась до деталей: событийный ряд соответствует новелле Маттео Банделло. Но великий мастер превратил криминальную хронику в рассказ о войне в чистых душах, об их противостоянии окружающему злу и о такой любви, которую сотни лет мечтают испытать читатели, чем бы это ни грозило.
Глубину замысла определяет автор. И он же выбирает средства воплощения замысла.
Супружеская неверность с незапамятных времён служила пищей для сплетников. Гюстав Флобер в романе «Госпожа Бовари», а вслед за ним Лев Толстой в романе «Анна Каренина» и повести «Крейцерова соната» сумели, как Шекспир, поднять пошлую сплетню с трагическим финалом до уровня художественной концепции.
Эти замыслы были воплощены настолько удачно, что всколыхнули общество целиком, перешагнув границы читательской аудитории. Флобера во Франции отдали под суд за оскорбление морали. «Крейцерова соната» была запрещена не только в России, но и в США. Впрочем, запреты лишь способствовали росту популярности этих произведений, которые сейчас входят в золотой фонд мировой литературы.
Автор сценариев к фильмам великих режиссёров-неореалистов, итальянский поэт, писатель и драматург Тонино Гуэрра говорил:
⊲
Всё имеет свой конец, и любовь всегда уходит. Но при этом перетекает в другое чувство, которое может оказаться сильнее влюблённости.
Сегодня браки недолговечны, и бывшие влюблённые лишаются великого открытия: как это прекрасно – идти к смерти вместе, держась за руки. Многим кажется, что новые отношения принесут более сильные ощущения. Это не так.
В итальянском языке есть слово, которое невозможно перевести на русский, – «волер бене». В дословном переводе – хотеть хорошо. Есть «аморе» – любовь, а есть «волер бене». Это когда к человеку относишься так, что нет никого ближе. «Аморе» держится на физическом наслаждении. Самое сильное чувство – это когда «аморе» перерастает в «волер бене». Оно приходит только через годы, прожитые вместе и не унесшие доверия. Потеря такой долгой связи более трагична, чем потеря любви и уж тем более физического наслаждения. Потеря «волер бене» – это и есть настоящее, глубокое одиночество, абсолютная пустота.
Вероятно, надо прожить долгую жизнь, чтобы прийти к мудрости девяностолетнего Тонино и воплощать замыслы с таким дальним прицелом. У намного более молодых авторов есть соблазн писать о любви, не копая глубоко и основываясь только на личном опыте. Лев Толстой в начале творческого пути так и поступал, а спустя годы поделился записями с женой. Она оставила заметку:
⊲
Читала я его планы на семейную жизнь. Бедный, он ещё слишком молод был и не понимал, что если прежде сочинишь счастие, то после хватишься, что не так его понимал и ожидал. А милые, отличные мечты.
Молодость прекрасна. Речь не о ней, а о жизненном багаже молодых авторов. Даже яркий, но пока ещё скудный опыт не позволит глубоко копнуть в любовной литературе…
…хотя писателю, который стремится к успеху, всё-таки стоит копать поглубже. Хорошие инструменты для этого – интеллект и профессиональный подход к делу.
Фантазировать о любви, «сочинять своё счастие» тем проще, чем моложе автор. Некоторые не ограничиваются сочинительством, идут дальше и публикуют под видом литературы собственную интимную переписку из мессенджера. Тех, кому это кажется смелым, остроумным и современным решением, ждут сюрпризы.
Во-первых, акт эксгибиционизма слабо связан с литературой.
Во-вторых, нынешних остроумцев опередил Фёдор Достоевский: роман «Бедные люди» – это переписка Макара Девушкина с Варей Добросёловой. Достоевский совершенствовал текст двадцать лет и добился того, что письма двух молодых людей середины XIX века интересны читателям по сей день. А нынешний текст из мессенджера обычно вызывает интерес, только если автор – медийный персонаж. Причём интерес этот не литературного свойства, а сродни любопытству в зоопарке.
Автор умный, эрудированный и желающий развиваться воплощает действительно оригинальные замыслы, а не лежащие на поверхности. В поиске таких замыслов случаются маленькие и большие открытия. Чем более неожиданным будет ископаемое, тем больше вероятность того, что замысел заинтересует читателей.
Каждый копает в той области, где интереснее, в первую очередь, ему самому. Для одних авторов это быт, работа, личная жизнь, отношения с окружающими. Для других – научные сферы: история, этнография, краеведение, физика, криминалистика, фольклор, филология…
Например, есть в грузинском языке тонкость, о которой знают не все грузины. Речь о смысле слова генацвале. Когда шутники удачно или неудачно имитируют грузинскую речь, или когда действительно говорят по-грузински, или когда грузины говорят по-русски, но употребляют это слово, обычно имеют в виду значения дорогой, брат и даже господин. Всё не то.
Во-первых, по строению слова генацвале – глагол, а не существительное. «Г» в начале означает я – тебя, тебе. «Цвале» – корень менять, заменять.
Во-вторых, в грузинском фольклоре есть стих на старом языке, который даже в Грузии известен немногим, но объясняет многое. История такая:
⊲
Смерть призывает к себе мужчину. Он обращается по очереди ко всем своим родственникам с просьбой заменить его, отправиться к смерти вместо него. Просит мать, отца, сестру, брата… И ото всех слышит отказ. Каждый кивает на другого – мол, он или она тебя заменит.
Жена тоже говорит: «У тебя есть любовница, попроси её». Мужчина обращается к любовнице, потому что больше уже не к кому…
…и она отвечает: «Конечно, генацвале. Я заменю тебя. Покажи, где дорога к смерти, я пойду вместо тебя».
Вот что такое генацвале. «Я заменю тебя у смерти» или «Когда за тобой придёт смерть, я пойду вместо тебя», а не братан или что-то ещё.
Генацвале означает «Я умру вместо тебя».
Дело не в том, насколько достоверна эта история и что скажут о ней уязвлённые фольклористы или филологи. Куда важнее замысел, который может родиться у автора, откопавшего такой самородок. Воплощение этого замысла как минимум поспособствует успеху писателя в личной жизни…
…а успех его литературного произведения сложится так, как ещё во II веке предсказывал в поэме «О буквах, слогах и о метрах» римский грамматик Теренциан Мавр: «Судьба книг зависит от способности читателя к их восприятию».
Как заставить читателей воспринять замысел?
Некоторое нахальство не помешает.
Существует распространённая «ошибка выжившего» № 67, которую выражают формулой спрос определяет предложение.
Для начала это пример уже упомянутой стилистической ошибки. «Мать любит дочь» – кто кого любит? Корректно выглядят варианты спрос определяется предложением или предложение определяется спросом.
Спрос доминирует в обществе тотального дефицита. Потребитель готов броситься на то, что предложено, лишь бы купить. Во времена СССР реклама «Летайте самолётами ˝Аэрофлота˝!» вызывала смех, потому что других самолётов не было. При дефиците предложение определяется спросом.
Если же дефицита нет, спрос определяется предложением. Когда на рынке предлагается избыточное количество смартфонов, реклама создаёт спрос на определённую модель.
Не надо писать в расчёте на то, что воплощённый замысел привлечёт к себе внимание сам по себе, своими собственными достоинствами.
На книжном рынке сейчас царит изобилие. Читателям есть из чего выбирать. Издательства балуют их соблазнительными предложениями, но физически не в состоянии достойно прорекламировать каждого автора. К тому же особого спроса на тот или иной замысел не существует, а реклама обычно касается других аспектов книги.
В любом случае писатель должен сам прилагать усилия к тому, чтобы выделить воплощение своего замысла среди огромного множества других…
…но для начала хотя бы привлечь к нему внимание. В этом деле не последнюю роль играет разумный эпатаж. Правда, вряд ли кто-то возьмётся определить границы разумного. А широко известным примером использования эпатажа в литературе служит манифест 1912 года «Пощёчина общественному вкусу», который выпустила группа молодых российских футуристов. Они, как авторы во все времена, старались привлечь к себе внимание и заявляли:
⊲
Только мы – лицо нашего Времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве.
Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее иероглифов. Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода Современности.
Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней…
Владимир Маяковский, один из авторов нахального манифеста, даже много лет спустя на вопрос: «Часто ли вы заглядываете в Пушкина?» отвечал: «Никогда не заглядываю. Пушкина я знаю наизусть». И в доказательство декламировал стихи любимого поэта.
Тезис о необходимости забыть классиков, как первую любовь, был эпатажным трюком для того, чтобы вызвать первичный интерес аудитории: кто посмел покуситься на святое?! Тем, кто заинтересовался, футуристы предлагали уже не хлёсткие лозунги, а воплощение своих литературных замыслов.
Схожий приём использован и в этой книге. Разобрать проблемы стиля и слога можно было на примерах сочинений малоизвестных писателей или вообще выдумать. Но гораздо эффектнее выглядит разбор огрехов самого Льва Толстого. Мимо такой наживки не пройдёт никто.
Один из величайших философов XX века Мартин Хайдеггер говорил: «Мы часто забываем, что мыслитель, по существу, более действенен там, где его опровергают, а не там, где с ним соглашаются».
Толстой – в первую очередь мыслитель, но даже обоснованный выпад в адрес его писательства раздражает многих. Это гарантия того, что читатели не останутся равнодушными и будут с особенным вниманием изучать весь окружающий текст. Чего, собственно, и добивается любой смышлёный автор.
Обеспокоенные, возмущённые читатели станут спорить с писателем, который их задел, и это прекрасно. «Диалог всегда немного сражение. Потому что если соучастник диалога думает точно так же, как я, то мне его легко понимать, но он мне совсем не нужен», – писал великий знаток русской литературы Юрий Лотман.
Интеллектуальная провокация – продуманная, а не эпатаж ради эпатажа – вовлекает читателя в диалог с писателем и поднимает его с уровня простого потребителя до уровня соучастника творческого процесса. Художественная литература отличается от агитационной как минимум тем, что не стремится никого ни в чём убедить. Писательская задача – дать пищу для размышлений, чтобы читатель сам потрудился умом и душой.
Как быстро давать пищу для размышлений?
В художественной литературе самый быстрый способ сообщить что-то читателю – это диалог персонажей…
…но самый быстрый не значит самый простой. Рэй Брэдбери признавался: «Иногда я подслушиваю разговоры… И знаете что? Люди говорят ни о чём».
Пустой диалог «как в жизни» убивает художественную литературу. В то же время разговор персонажей может быть литературным и служить решению драматургических задач, если по-новому открывает героев, сообщает читателю новую информацию или даёт новый толчок описываемым событиям.
Диалоги происходят с тех пор, как появилась речь. Но диалог именно как литературный приём разработал около 2400 лет назад древнегреческий философ Платон – ученик Сократа и учитель Аристотеля. Он и его коллеги предпочитали вести устную полемику. В разговоре есть возможность мгновенно приводить доводы в защиту своих тезисов, адаптируясь к оппоненту, а письменный текст беззащитен перед критикой.
Платон искал способ компенсации «молчания» текста и пришёл к литературной форме диалога, который имитировал живой разговор. Платоновский диалог отличался от бытовых разговоров «ни о чём», огорчавших Брэдбери. Он строился по законам драматургии: каждая реплика была необходима и решала определённую задачу. Собеседники словно играли в пинг-понг, перебрасываясь репликами. На каждый выпад следовал достойный ответ, на каждую атаку – защита или контратака. В хорошем диалоге не было места репликам, написанным просто ради того, чтобы персонаж не молчал и что-то говорил.
Современники Платона оценили эффективный приём и продолжили его разрабатывать. Спустя столетие философ Гегесий Киренский написал трактат в диалогах «Умерщвляющий себя голодом», а ещё через двести лет римский оратор Цицерон объявил это произведение самым депрессивным из когда-либо написанных.
По сюжету главный герой осознанно морит себя голодом. Друзья в диалогах пытаются его вразумить. А он перечисляет жизненные невзгоды, муки, страдания – и приводит неопровержимые доводы в пользу того, что со всем этим надо покончить и добровольно уйти в мир иной.
Суицидальная концепция героя была настолько убедительно аргументирована, что среди жителей Александрии Египетской нашлись её последователи, которые умерщвляли себя голодом по-настоящему. В результате царь Египта запретил Гегесию публично выступать, сам философ на века получил прозвание «Учитель смерти», а ситуация вокруг его трактата сложилась вовсе не шуточная, хотя и курьёзная.
Дело в том, что диалоги были не руководством для самоубийц, а комплексом риторических упражнений. Гегесий показывал, как должна строиться успешная полемика. И для усиления драматургического эффекта заставил героя защищать абсолютно дикий тезис об отказе от жизни.
Трактат «Умерщвляющий себя голодом» разумно уничтожили ещё 2000 лет назад. Память о нём сохранилась лишь благодаря диалогу Цицерона «О презрении к смерти». А литераторам Гегесий Киренский оставил пример сокрушительной силы художественного слова, способного победить у читателя даже инстинкт самосохранения.
Не надо писать пустые диалоги.
Как ещё авторы пытаются интриговать читателей?
Есть писатели, которые привлекают внимание к своим воплощённым замыслам, используя магию больших чисел.
Когда Иван Гончаров потратил двадцать лет на роман «Обрыв», это произвело впечатление, но удивления не вызвало. Чиновник высокого ранга выполняет свои прямые обязанности, а пишет в свободное время, которого у него не может быть много. Чему тут удивляться?
К нынешним чиновникам и другим писателям это не относится. Свободного времени у них в достатке. Но и сейчас, например, в рекламе нашумевшей биографической книги «Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея» делается упор на то, что Мартин Шервин и Кай Берд работали над ней в течение двадцати лет.
Огромный срок ничего не говорит о литературных достоинствах книги, но производит сильное впечатление и выделяет её из общего потока публикаций. Чего и добиваются рекламисты. Справедливости ради: биография физика-ядерщика Роберта Оппенгеймера не только награждена Пулитцеровской премией, одной из самых престижных в американской литературе, но и на редкость успешно экранизирована знаменитым режиссёром Кристофером Ноланом.
Есть писатели, которые пользуются другими несложными трюками для привлечения внимания.
Канадку Шилу Тети газета New York Times называет в числе авторов, определяющих пути развития литературы XXI века. О том, куда можно уйти с такими проводниками, – разговор отдельный. Но российские издатели активно публикуют переводы этой фрикессы, говоря её же языком.
Как Тети привлекает читателей? Например, на первых же страницах книги жалуется, что её стошнило во время орального секса, но она мужественно продолжила процесс; описывает свои ощущения и продолжает в том же духе. Всё у неё плохо, ничего не получается…
О следующей книге Тети рассказывает так: «В моём распоряжении были дневниковые записи примерно за десять лет (написанные урывками, на компьютере). Я поместила их в Excel и использовала функцию A-Z, чтобы расположить их в алфавитном порядке. А затем я потратила тринадцать лет на то, чтобы сократить их с 500 000 слов до 50 000 слов».
Мало того, что это автофикшн, имеющий такое же отношение к художественной литературе, как хоккей к фигурному катанию. Тексты в алфавитном порядке, пропущенные через математическую таблицу, напоминают «Повесть про Петра Петровича»: «Поручик пятьдесят пятого Переяславского пехотного полка получил по почте приятное письмо…» Упор снова делается на титанический труд и технические фокусы, которые к литературе не имеют отношения вообще, но привлекают внимание публики.
Антикоучинг не посягает на свободу автора в выборе выразительных средств. Речь о том, что перечисленные трюки, как и многие другие, не заставят читателей воспринять замысел, но подтолкнут к попытке восприятия, а для начала сфокусируют внимание аудитории на писателе и его произведении.
Что в итоге?
Следующие, связанные с предыдущими «ошибки выжившего»:
№ 64 – копировать чужие привычки, которые вроде бы помогли кому-то приблизиться к успеху;
№ 65 – пытаться создать в литературе нечто, когда сказать нечего, и упражняться вокруг пустоты;
№ 66 – надеяться, что военная тема или другой всегда актуальный и деликатный материал сам по себе гарантирует успех;
№ 67 – считать, что в мире книг предложение определяется спросом.
Не надо писать, копируя привычки знаменитых писателей: подражания заслуживает только их постоянное развитие.
Не надо писать, надеясь только на образование: оно не заменит ни образованности, ни чтения в поисках образцов писательских техник и способов применения инструментов писателя.
Не надо писать, если сказать нечего и если нет понимания того, зачем пишутся книги.
Не надо писать, питая себя злобой и ненавистью: это плохой двигатель для творчества, в отличие от любви с прочими добрыми чувствами, которые помогают породить и воплотить самые достойные замыслы.
Не надо писать, превращая смерть в приключение: мастера литературы, и особенно фронтовики всех времён, трактовали войну не как увлекательную бойню – для них она была понятием болезненным, глубоким и сложным.
Не надо писать в расчёте на то, что предложенный читателю текст обязательно воспользуется спросом: собственных достоинств текста недостаточно, чтобы привлечь к нему внимание и гарантировать спрос.
Не надо писать пустые диалоги, где люди ни о чём не говорят: в отличие от жизни, в литературном тексте остаётся только то, что действительно необходимо.
Авторский замысел так или иначе воплощён в любой книге. А её место в литературе будет во многом зависеть от того, насколько удачно автор сумел использовать профессиональные инструменты писателя и драматурга.