Бьются молодцы, от обоих уже пар валит, ровно кто на каменку раскаленную водой плеснул. От звона железа да ударов богатырских все пташечки поразлетелись, жучки-паучки попрятались. Только напрасно все, нет никому удачи.
Сколько так съезжались-разъезжались, кто ж ведает? Покуда не остановился вдруг противник Алешкин, отскочивши, не стал вдругорядь нападать. Щитом прикрылся, меч опустил и смотрит пристально. А том и вовсе меч в ножны убрал.
Не поймет Алешка, что случилось. Али прием какой хитрый, ему неизвестный? Тоже нападать не спешит.
- Ну, думаю, довольно будет, - неожиданно заговорил молодец. - Так Родом написано, что ни тебе меня не одолеть, ни мне - тебя. Не поверил я тому, что в детстве сказано было, сам испытать решил.
- Испытал? - буркнул Алешка, все еще ожидая подвоха.
- Испытал... Старикам верить надобно... Вижу, спросить хочешь, отчего это я на тебя налетел? От того, что земля эта, на которой ты стоишь, не чужая мне. Дед мой отцу завещал, отец - мне, да и я, коли надо будет, кому завещаю - освободить ее из-под власти князя киевского. Ино хитростью, ино силой, а добился бы своего, коли б ты мне иной путь не указал.
- Это когда ж я тебе чего указывал? - удивился Алешка.
- А когда перед ведуньей соловьем щебетал. Ты тогда много чего наболтал, вот я и задумался. Ни к чему кровь проливать, здесь ее и так немало пролито, когда дружины киевские людей усмиряли, да под власть князя вашего приводили. Не хочу в памяти людской душегубом прослыть. Иным меня знают, иным и останусь.
- Так ты что же, в подклети сидел, подслушивал? - с презрением прищурился Алешка.
- Зачем - в подклети? В избе сидел...
Ахнул Алешка про себя. Да неужто?..
Расхохотался молодец, на него глядючи.
- Прослышал я, будто богатыри киевские окромя пиров ни на что иное не способны, мышей не ловят. Вот и решил проверить, правду ли говорят. Братья, что мне подмогой, они тебя со свету сжить решили, или там напугать. Не стал я им препятствовать, у них все одно - за что ни возьмутся, вкривь да вкось выходит. Вот и в этот раз, тот, который филином на березе сидел, помялся сильно, как улетел. А видел бы, как они корячились, пока сгибали ее, в три погибели. Петлю на земле протянули, думали, подойдешь, высвободят дерево, да тебя за ноги и ухватят...
Начал вроде бы понимать Алешка, к чему молодец речь ведет, а поверить все одно никак не может. Что и мертвецы, и оборотень, и старик, и бабка-ведунья, и змей огненный - все его проделки.
А тот, видать, совсем доконать его решил. Сорвал шелом с головы, смотрит насмешливо. Батюшка-матушка мои родные!.. Как похож-то!.. Только вот на кого? Бывает же такое - видишь что-то, обычное, знакомое, и никак не припомнится, на что оно похоже.
Ломает Алешка голову, а молодец опять шлем нацепил, тронул коня, подъехал к шкуре волчьей, нагнулся ловко, подхватил, за плечи себе кинул, а передние лапы на груди повязал.
- Прощай, Алешенька, - спокойно сказал молодец. - И попомни слова мои. Можете обратно вертаться, нечего вам здесь больше делать. Не будет ни оборотней, ни змеев огненных. Ан и то попомни - не быть городам Червенским под Киевом. Это я тебе говорю, Лешко Попелюш.
Повернул коня и спокойненько в чащу потрусил.
8. ОДИН ТО, ЕДИН ДОБРЫЙ МОЛОДЕЦ, ХОЛОСТ ХОДИЛ, НЕ ЖЕНАТ ГУЛЯЛ...
Как сказал Лешко, так и приключилось. Ничего не стало, что людишек допрежде пугало. Разбираться стали, и выяснилось, что брехни возов на сто больше правды было. Да, конечно, пошаливали лихие, гостей по реке да на дороге грабили, спору нету. Однако ж не так, чтобы торговле от этого совсем прекратиться. Разбойничков, где ж их и нету-то?.. Как свет стоит, не бывало такого, чтоб совсем без них. То они пограбят, то их споймают, да накажут по всей строгости - эка невидаль... Разве ж это повод, чтоб торговлю прикрыть? К тому же, гости, они тороватые, в убыток себе не ездят, не плавают. Они здесь товар по резане берут, а за морем, глядишь, по гривне торгуют. Опять же, там - по резане, по гривне - здесь. Даже коли дорогой ограбят, али ладьи потонут, так это - сегодняшний убыток. А завтра, глядишь, втрое против убытку в прибыток наторговал. От того и выходит, что как ни крути, а торговлей заниматься - дело прибыльное. Опасное, ан все одно - прибыльное. Потому, не успели еще толком разобраться, что к чему, а уж побежали ладьи по Синеоче, ровно и не было никакого перерыва. Откуда только и прознали, что все сгинуло, и оборотень, и мертвецы неугомонные, и змей огненный.
Про змея, кстати сказать, Алешка и так умом раскидывал, и так, ан все одно понять не мог. Мертвецы - ладно. Спрятались братья в погребе, - там, может, и проход какой сделан, Алешка больше туда не наведывался, не дознавался, - и огонь переждали. Как Лешко волком перекидывался, сам видел. Хитер оказался, мог и не такое удумать. А вот со змеем - никак. Пока, на стене стоючи, не увидел, как дружинники червенские о конь по улице едут. Улицу эту, должно быть, выпивши кто-то размечал, от того и петляет, ровно змея. Ну, и дружинники петляют. Алешке же сверху кажется, будто змея здоровенная по улице ползет. Вот и пришло ему в голову, что ежели, ночью, каждому дружиннику в руки факел зажженный дать, да по тропе лесной, извилистой, сколько их там ни на есть, одного за другим пустить, так издали, в темноте, они как раз змеем огненным и покажутся. Так ли было, нет ли, а лучшего все равно не придумалось. Нет, конечно, и вправду пакость какая в лесу жить может, только это все сказки. Это он внукам-правнукам рассказывать будет, как совсем состарится, да окромя ложки в руках ничего удержать не сможет.
Сколько еще погостили, однако, пора и честь знать. Помогли дружинники стены городские кое-где подновить, причалы подлатать, по мелочам чего, и в обратный путь двинулись. Чего ж задерживаться, коли от них тут больше никакого проку нету? Им теперь в Киев надобно, ждет их князь, для другой надобности. У него теперь не засидишься, как прежде бывало. Года не бывает, чтобы рать киевская куда не ходила. Покорить - полбеды, надобно еще и удержать покоренное. У князя же с каждой новой победой аппетит только разгорается. Он одновременно и покоряет, и удерживает, и от врагов отбивается. Ему вои да богатыри пуще воздуха нужны. Так что и рады бы еще в Червене отдохнуть, ан немилость княжую кому ж на себе испытать хочется?
С другой же стороны, ежели глянуть, скучно здесь. Оно, конечно, кому как, но вот Алешке - скучно. А как об Аленушке вспомнится, так хоть совсем волком вой, не хуже этого самого, Лешко. Перед тем, как в обратный путь тронуться, что ни вечер - Клыка нытьем своим изводил. На словах - вроде как по подвигам ратным стосковался, а на деле - совсем по иному. Еще интересно, как там Илья без него, чего понаворотил? Конечно, похвастать Алешке особо нечем, ни тебе зверя чудного не одолел, ни богатыря. Зря, в общем, ездил. Могли б другого кого, с головой на плечах, послать, он бы не хуже управился. Нет, чтоб с головой, как у Алешки, таких немного найдется, если вообще сыщутся, а все ж таки для него могли б чего-нибудь посерьезней выискать. С чем бы никто другой совладать не смог. А то нашли для богатыря занятие - мышей ловить...
Каждый раз, вспомнив про каверзу Лешко, Алешка непроизвольно оглядывался, нет ли кого поблизости, кто мысли его разгадать способен? Потому, хоть и не видал никто его подвига, - в избе, окромя него, только мыши да еще, может быть, хозяин, были - страшновато, - ну как дознаются? И придумать-то нечего. Можно, конечно, сказать, клад из-под печки вылез. Ан кто на свете слыхал, чтобы клад мышью выбежал? На худой конец, курицей, но чтобы мышью...
Не хотел себе Алешка в этом признаваться, но еще и поэтому хотелось ему поскорее из Червена убраться...
В Киев вернулись, словно и не убывали. Такой же шумный, пестрый, суетливый. Ничего-то в нем не поменялось, разве то плохо, что товарищей своих Алешка не застал. Они в Булгарии задержались, тамошние места под руку княжью приводят. Как приведут, так сразу и воспоследуют. Ожидают их, можно сказать, со дня на день, ан все никак. Людишки, должно быть, непонятливые оказались. Никак не уразумеют, что князю киевскому поперек идти - себе дороже. Все одно так будет, как он пожелает. Никуда не денутся, только хлопот себе лишних доставят.
Ильи с Добрыней нету, а Сбродовичи - при князе. Не все, половина. Половина с частью дружины куда-то отправилась, а половина осталась. Не иначе, Аленушку стеречь. Алешка уж и думать забыл, каково это - по ночам через забор да на терем лазить, да делать нечего. Хорошо, ни за кого еще не просватали; плохо - и не собираются. Жадные сверх меры, - это так Алешка про себя решил, - не хотят за сестру приданое давать, вот и не собираются. Правду сказать, Алешке вено тоже платить особо нечем, но это значения никакого не имеет, потому как он - не жадный. И будь у него златые горы, одну запросто отдал бы, даже глазом не моргнув. А так и отдать нечего, на княжее жалованье не разгуляешься. Что простой дружинник, что первый богатырь - не в золоте ходят. Это степняк, как походом заявится, все, что под руку попало, себе тащит, а глянешь - окромя коня да оружия, ничего нету. Куда только и подевал, что в походах нахапал? А взять, к примеру, его, Алешку, - ему-то откуда добром разжиться? Он с подвигов своих рухляди настриг, что шерсти со свиньи. Да и не подобает богатырю грабить кого. Не тать, чай.
От того и сидел за столом, в палатах княжеских, нос повесив. Вокруг пир горой, а ему - не естся, не пьется. Сколько ему еще мизгирем по теремным навершиям лазить? Ухватит с блюда, чего в руку попало, сунет в рот и сидит, пережевывает, что твоя корова. Братиной толкнут под руку, подымет, хлебнет, и снова думку думает.
Вот Самсон Колыванович, что напротив расселся, тот времени зря не теряет. Сколько он за один присест слопать может, это всей княжеской дружине на неделю б хватило. Жрать горазд, а вот подвигов богатырских за ним что-то не припоминается. Как за стол богатырский угодил, неизвестно. Может, - он все подвиги свои за столом и совершил... Хотя, ежели правду сказать, спросил кого, чем Алешка знаменит, пожалуй, тоже не скажут. Разве про Тугоркана вспомнят, да и то... Слава богатырская, она - как к