Ехали молча, и, как Обух знак подал, молча остановились. С одной стороны, ворог услышать может, с другой - великаны. Они, коли их словом неосторожным потревожить, сразу камнями бросаться начинают. Не верится Алешке, ан чего только на белом свете не случается, во что поверить нельзя, коли на себе не испытаешь.
Вот и крепости эти. Коли б Обух не показал, ни за что б не разглядеть. Они так сложены да прилажены, - ровно всегда были, никаким человеком не построенные. Из того же камня сложены, что и скалы, потому и не видать их совсем. Дырки черные - так мало ли пещер да пещерок всяких-разных? Только тогда поймешь, что это бойницы, когда оттуда на голову камень свалится, али стрелой шваркнет. Прав был Сом, ни проехать тут, ни пройти, ни приступом взять. Ежели припасов хватит, сколько хочешь сидеть внутри можно, и никакого тебе урону не будет. Противника же положить можно, видимо-невидимо. Насчет припасов - не дурни строили. Наверняка ходы какие наружу через камень ведут. Ан пойди, найди их. Коли они длиною в десяток-другой саженей, это еще ничего, а коли с версту?
В общем, постояли, поглазели, да и пустились в обратный путь. И они никого не потревожили, и их никто не погнал.
- Ну, как? - Сом спросил.
Алешка только головой покачал. Ну, чего тут скажешь? Иначе, как в обход, никак не пройти. Лучше бы одному, да Обух репьем пристал. И воевода не против, чтоб вдвоем счастья попытали, видимо, дружинник ему поднадоел изрядно советами своими. Конечно, что языком местным владеет, об обычаях наслышан - это славно, ан без него Алешке все же проще было б. Потому, коли столько ворога навстречу попадется, что не сладить, конь его разом за версту вывезет, а так, не бросишь ведь в беде, товарища-то. Впрочем, чего раньше времени пропадать? Глядишь, от Обуха больше пользы будет, чем вреда.
Прихватили с собой припасов сколько, воды, с воеводой простились, и подались себе. Чуть отдалившись, в гору взяли, решив особо далеко от стана не соваться. По возможности. И тропы, коли такие окажутся, с тем расчетом высматривать, чтобы вся рать без опаски пройти могла. Дорог-то здесь вообще нету. С тропами тоже не все гладко. Поди, разбери, человек ее повытоптал, али зверь дикий. Ежели последний, туда можно забрести, откуда и не выберешься. Обух сказывал, - он, как отъехали, соловьем заливается, - тут такие козлы водятся, вот как наши, только по скалам этим самым бегают, что наши по огороду. И ежели на тропку, ими протоптанную, попасть, запросто вниз сорваться можно. А вообще, дичи здесь много, с голоду не помрем. И ручьев полно.
То плохо, что горы здесь - одни лесом поросли, не проехать, другие же - голые совсем, одни камни торчат. Попадешь на такую - издалека тебя увидать можно. И нигде-то на такой не спрячешься. Разве самому в камень обратиться.
Едут, болтают, - то есть, это Обух болтает, Алешка же больше по сторонам посматривает, чем слушает. Места и впрямь такие, что особо деться некуда, в смысле, чтоб саженей на десять в гору подняться, с версту вперед-назад делать приходится. Без лошадей, может, проще было б, да только без них до Тмутаракани вряд ли доберешься. Горы эти тем хороши, малым числом против большого обороняться удобно. Засеки устраивать, западни. Дичи да зверья хватает, только его слышно, а не видно. Шуршит, перекликается, кустарником шевелит, ан на обед ничего не добыли. Тем обошлись, что с собой прихватили.
А к вечеру ближе и погода испортилась. Скрылось за горой солнышко красное, потянулись тучи грозные, и так вокруг стемнело, хоть глаз выколи. Пришлось спешиваться и местечко для ночлега высматривать. Тут и молонья полыхнула, аж глаза ослепли. Пока глаза терли, так громыхнуло, что уши заложило, а вокруг загудело-загрохотало, точно великаны гору какую обрушили.
- Слышь, Алешка, - испуганно пробормотал Обух, - нам бы в пещерку какую забиться. Нельзя, понимаешь, ни под деревом прятаться, ни в поле столбом стоять. Прибьет. Молонья - она шутить не станет. Сколько изб попалила да людей избила - не счесть. Хотя, - неожиданно хохотнул он, - было дело... Гоняли это мы степняков, и застала нас посреди ровного места гроза. Вот как сейчас. Гремит, сверкает, а нам и деться некуда. Голое все, ни тебе даже кустика, куда уж там еще что. Воевода и кричит, чтоб спешивались да ложились наземь, а там - кому как повезет. Стали спешиваться, и тут как полыхнет прямо над нами молонья, - и в кого-то угодила. Думали, ничего от него не останется, так, золы горсточка... А только хочешь - верь, хочешь - нет, глядим, а дружинник тот, в кого она угодила, сидит на коне своем, в чем мать родила, а конь его - весь как есть без сбруи. Куда что подевалось - неведомо, зато живой остался. Даже ума не лишился. Так, заикаться слегка начал, в остальном же - без убытку...
Снова полыхнуло, и снова грохнуло, еще страшнее прежнего, а там зашумело и ливануло - моргнуть не успели, как уж до нитки вымокли. Тут уж не до пещеры, тут хоть какое укрытие отыскать.
Глянул Алешка сквозь заросли, и показалось ему, будто видит впереди домик небольшой. Толкнул Обуха, тот тоже глянул, да и попер напрямки, будто в родимых краях. Алешка, - что ж, - за ним подался. Не бросать же. А тот пер, пер, да и замер вдруг, будто лбом в забор. Алешка на него налетел, мало с ног не сшиб. Глядит - и не понимает, что это такое перед ним. Будто дом из камней сложен, из здоровенных. Сверху плитой-крышей накрыт, тоже - сто человек враз не подымут. Одной стены нету. То есть, была, но упала. Внутри - нет ничего. Ни тебе дверей, ни окон. Ни печи, ни лавок. И размером невелик. В него разве что Алешке с Обухом втиснуться, и то - сидючи, а больше никто и не влезет.
- Ну, чего встал? - Обуха спрашивает. - Сам же искал, где от дождя спрятаться.
- Искать-то искал... - Обух бормочет. - Да только это ведь и есть тот самый дом, в каком прежде карлики жили. Сюда доброму человеку вроде как соваться не след. Мало ли чего...
- Да чего там случиться-то может? Отсюда видно, нет там никого живого.
- То-то и оно, что живого - нету. Про дома эти самые сказывают, будто ежели кто не из карликов внутрь заберется, тому и живу не бывать...
Тут над ними так вдарило и свернуло, что Обух, не закончивши, в несколько прыжков оказался под каменной крышей. Алешка, пожав плечами, влез за ним следом.
- Ты чего это? - спросил. - Сам же говорил, живу не бывать... А махнул - стрелой не догнать.
- Так ведь снаружи остаться - точно молоньей попалит. Али громом шарахнет. Про дома же эти разное толкуют. Иные молвят - раны в них затягиваются. Или, там, сон вещий присниться может. Похоже, насчет сна это нам и самим проверить доведется. Ишь, как льет, - кивнул он на дождевые косы, сплошной пеленой повисшие в воздухе, - не иначе, до самого утра зарядил.
- Караулить все одно надобно, - Алешка говорит. - Мы тут, ровно в нороте. Приходи, и бери голыми руками.
- Да кто в такой ливень сунется... - начал было Обух, но, видя суровое лицо товарища, тут же согласился. - Только вот как время наблюдать? Тут же, окромя воды, не видать ничего.
- Я к этому делу привычный, - рассудил Алешка, - мне первому и стеречь. Как невмоготу станет, толкну.
- Привычный он, - фыркнул Обух. - Я, может, тоже...
Повозился, устраиваясь поудобнее, и захрапел. Хотел было Алешка его сразу растолкать, потому как выдает Обух своим поведением их расположение, а потом рукой махнул. Ежели вороги ихние всяким сказкам верят, так, глядишь, заслышав такой храп, за версту место это обойдут.
Пока мог держаться, как обещал, ничего не случилось. А как стал носом окуней ловить, разбудил Обуха. Тот до того разоспался, что даже не понял поначалу, ни где они, ни что кругом твориться. Ну да сам разберется.
Как проснулся - уж и солнышко пригревать начало. Не слыхал, как дождь кончился. Обух - хорош караульщик - к стенке примостился, и знай себе посвистывает. Собрался Алешка его пнуть как следует, а затем лучшую шутку придумал. Та стенка, что у дома не хватает, она вот лежит, - два камня с дыркой. Дырка, кстати сказать, как раз такая, чтоб зверю какому проскочить. И ежели эту стенку обратно поставить, да в дырку гаркнуть как следует, чтоб Обух переполошился, вот смеху-то будет!..
Первый-то, нижний, Алешка кое-как поставил, хоть и не в подъем оказался. Ничего, попыхтел, попыхтел, - справился. А как второй ставить начал, тут и не сдержался. Представил себе, как Обух обрадуется, и разгоготался раньше времени. Тот, конечно, вскочил, треснулся спросонья головой о плиту верхнюю, выскочил, и все повалил. И первый камень, что стоял, и Алешку со вторым. Глаза навыкате, ничего не соображает, рот распахнул, орать собираясь. Хорошо, поскользнулся, и в грязь угодил, а то бы всех окрест верст на сто переполошил бы.
- Тише ты, охолонись, а то ровно с цепи сорвался, - Алешка ему.
Обух же, товарища увидав, такого же грязного, как и сам - в одну грязь угодили, пуще прежнего напугался. Пришлось Алешке ему кулак показать, да морду перекосить. Тот замер, видя перед собой эдакое чудище.
- Тише ты, - повторил Алешка. - Коли орать вздумаешь, налетят вороги, не отобьемся. Я это, Алешка.
- А-леш-ка... - выдавил из себя Обух. - А этот где?
- Кто - этот? Тут окромя нас никого нету...
В общем, насилу втолковал, что да как. А как втолковал, тут Обух ему все и обсказал, отчего так перепугался. Привиделось ему во сне, что посреди его дежурства заявился карлик, в чьем доме они от дождя спрятались, и принялся ему угрожать. Такой жути на него нагнал, что дальше ехать некуда. А еще это заяц его... Глазищи - во! Усищи - во! Уши - во! Когти такие, что медведь обзавидуется...
- А ты бы спал меньше на карауле, - Алешка ему, - тогда б тебе и карлики меньше виделись.
- Так я разве спал? - Обух встрепенулся. - Кто сказал, что я спал? Как есть, все наяву приключилось. Это я поначалу так подумал, что сплю. На самом же деле, это он меня обморочил. Я карлика этого самого, вот как тебя, видел. Он мне еще то обещал, что со свету сживет, коли не откупимся. А коли порадеем ему, так еще и поможет.