– Нет, мам. Я успеваю!
Мама порхает по пекарне, как трудолюбивая пчёлка. Дела идут лучше с каждым днём, поэтому месяц назад она отважилась нанять на работу продавца и официанта. Так в нашей жизни появились двойняшки Анни и Пол. Им по 18, они рыжие, веснушчатые и кудрявые. Мама уверена, что они похожи на яблоки с корицей, запечённые в слоёном тесте. Те самые, что подаются с шариком ванильного мороженого.
Мама всех сравнивает с десертами или выпечкой. Например, Жан – слойка с пеканом и сиропом, тётя Полли – ягодный тарт со взбитыми сливками, соседка Софи – корзиночка с фруктовым мармеладом. А кто я? Просто Лилиан. Ведь я ненавижу мучное и сладкое. Уже 3 года отказываюсь даже пробовать все, что печёт мама, с тех пор, как ушел папа, и мы переехали. С тех пор, как пошла в новую школу.
Сбегаю по лестнице, киваю Анни и Полу, хватаю со стойки свой латте с обезжиренным молоком и пакетик с ланчем: вареная индейка, салат, галеты, морковь. Целую маму в щеку и убегаю, но мама окликает меня у дверей:
– Возьми пакет для Жана. Я собрала ему его любимые булочки.
Хмурюсь. Иногда мне кажется, что Жан дружит не со мной, а с выпечкой. Ему повезло. Он худой и жилистый от природы, может есть буквально всё и не поправиться ни на грамм, не то что я. Иногда мне кажется, что толстею просто от того, что живу над кондитерской. Но булочки беру.
Сегодня мы снова прогуливаем школу, чтобы пойти в центральный парк и рисовать. Жан обожает пленэры, говорит, что так его пейзажи получаются по-настоящему живыми. Ему, конечно, виднее. Для меня все его картины живые настолько, что я чувствую запах цветов, слышу птиц и шум людских голосов, когда смотрю на его картины.
Мои комиксы это другое. Мрачные, в стиле нуар, чёрно-белые с красными и желтыми акцентами. Отражение моей души и моего мира. Грустно, серого, одинокого.
Жан уже ждёт меня. Его долговязая фигура маячит на углу парка ярким пятном: джинсовка с нашивками, оранжевые штаны с карманами, синие кеды, цветастая шапка на обесцвеченных до желтизны волосах. И огромный мольберт. Жан заметил меня и машет, подпрыгивая на месте. Мы самая непохожая пара из всех: Жан – яркая экзотическая птица, излучающая позитив, а я – черная ворона.
– Снова заблудилась в своём готичном зазеркалье? – смеётся Жан и целует в щёку, стискивая меня в объятиях. – Идём скорее, я заждался тебя.
– У меня есть оправдание, – улыбаюсь я, поднимая пакет с выпечкой. Масло от свежих булочек оставило жирные пятна на коричневой бумаге. Аромат берлинского крема, теплого теста, ореховой начинки забирается в ноздри, заставляя желудок болезненно сжаться.
– Ты снова не ела? – хмурится Жан. – Лил, ты должна нормально питаться. Я понимаю все эти девичьи заморочки про стройность, но то, что делаешь с собой ты – это уже болезнь.
– Жан, я знаю твою теорию. У меня негативная реакция на развод родителей, плюс новая школа, где меня не приняли, заморочки из-за веса, отказ от еды, булимия, анорексия, смерть. Бу!
– Да, примерно так, Лили. Может все-таки стоит пообщаться с моей мамой? Она психолог и знает, что делать в таких случаях.
– У меня. Всё. Отлично. – зло говорю я, делая ударение на каждом слове. Жан поднимает руки в знак капитуляции.
Мы рисуем уже около 5 часов. Термос с кофе, который прихватил Жан, опустел, пакет с булочками тоже. Я пью только воду, совсем не хочется есть. Пока друг рисовал осенний пейзаж с прудом и мазками красных листьев на воде, я нарисовала новую главу моих комиксов.
Это история о девочке, которая живёт со своим папой в сумрачном городе, полном чудовищ. Её папа сражается с чудовищами и злой ведьмой, спасая и сохраняя яркие краски, чтобы потом, после победы, раскрасить сумрачный город заново.
– Эта девочка похожа на тебя, – говорит Жан и потягивается. – Я голоден, пойдём поедим, а? Я уже закончил.
– У меня есть ланч, – показываю я коробочку.
– А почему ты не ешь?
– Не хочу…
Жан смотрит неодобрительно и закатывает глаза. Потом протягивает ко мне руки. Я встаю, и мир плывёт перед глазами.
– Лилиан! – слышу удаляющийся голос Жана.
Темнота.
***
Меня будит навязчивый писк какого-то прибора. Глазам больно от света, взгляд плохо фокусируется, но я вижу яркую фигуру неподалеку.
– Жан, – мой голос едва слышен даже мне.
– Лили! Наконец-то.
– Что случилось?
– Ты упала в обморок. У тебя сильное истощение и ты была без сознания 2 дня. А ещё здесь твой папа.
– Папа? Но он не приезжал уже 2 года!
– Я его позову.
Папа входит в палату, пряча взгляд. В его руках мой блокнот с набросками комикса.
– Папа?
– Лилиан, как ты нас напугала!
– Я рада, что ты приехал, папа. Я так давно тебя не видела.
– Лили, принцесса, я виноват. Очень виноват, что не приезжал. Я просто не мог. Галерея, выставки, контракт с академией. Понимаешь…
– Понимаю, пап. Тебе просто было не до меня.
Отец опускает лицо в ладони и зарывается пальцами в волосы. Я вижу седину в его каштановых волосах.
– Твои комиксы удивительны, знаешь? Ты невероятно талантлива.
– Ну, ведь я же твоя дочь.
Бледная улыбка.
– Нам всем: тебе, мне и маме, придется пройти курс терапии. На этом настаивают врачи и я с ними согласен.
– Ну, пап.
– Никаких "ну", – папа очень бледен, его глаза блестят. – Почему, Лили? Почему ты перестала есть?
– Пап, я не хотела ничего такого. Так вышло. Наверное, просто увлеклась с диетой.
– Это тоже диета? – он показывает мне мой блокнот.
– Просто комиксы. Фантазии.
– Это отражение твоей внутренней боли. Боли, в которой виноват только я.
Папа обнимает меня крепко-крепко. Я так сильно скучала без папы.
Северная весна
Марина Чарова
«Когда тебя любят не сомневаешься ни в чем,
когда любишь ты, то – во всем»
Габриэль Сидони Колетт.
Среда.
Мы с друзьями сидели в шезлонгах, впитывали солнечное тепло, синеву неба, солёные брызги.
– До сих пор не верю, что всего три дня назад вместо Чёрного моря было Баренцево, вместо яркости субтропиков – мрачная серость Кольского полуострова, – я с трудом подбирала слова.
– И главное, рядом нет твоего бородатого зануды Стаса, – добавила Соня.
– Наша компания, конечно, веселее, но Стас оказался вполне адекватным, – во мне проснулось желание встать на его защиту.
– Ну, это я тебя цитирую. Год мне жаловалась на его бестолковые ухаживания. Как вы умудрились застрять в одной гостинице? – Соня закатила глаза. – Не удивлюсь, если он сам всё подстроил.
– Командировку не он придумал.
– Стокгольмский синдром! Два месяца на краю света: в холоде, голоде, – сказал Олег. – Карантин в Североморске ты теперь вряд ли забудешь.
– Но хорошо то, что хорошо кончается, – прервала нас Лариса. – Напитки греются. За мечты!
– А знаете, что самое удивительное? Это северная весна. В середине мая ещё лежит снег, воют вьюги, а потом вдруг раз – и за три дня – чернеют проталины, появляется травка и набухают почки на деревьях. Как будто природа долго готовится к стремительному прорыву, но не показывает виду или сама ещё не понимает, что так будет. Зима сдается совершенно неожиданно.
– Настя, хватит нам уже твоих заполярных историй! – перебила меня Соня. – Посмотри вокруг! Разве не мечта?
Да, всё как я хотела: отдых в компании близких друзей, многозвёздочный отель и другие курортные прелести.
На контрасте рисуется Кольский залив Баренцева моря. За окном, несмотря на середину апреля, минус десять. Метель заметает и без того невыразительный пейзаж: бледные пятиэтажки советской постройки, бесцветное небо, торчащие вдоль дороги чёрные деревья. Даже ночь серая и блёклая. Люди тоже в сером, согнувшись от ветра, бредут по своим делам. Будто попадаешь внутрь чёрно-белого кино, которое снимают в павильоне: две комнаты, длинный коридор с вытертым паласом и лестница. Ещё стометровая дорога и магазинчик на углу дома.
Я вернулась в цветную реальность, и мы отправились в ближайшее кафе. Официант ловко расставлял на белоснежной скатерти квадратные тарелки со свежими овощами, дымящимся мясом, горячими, ароматными лепешками. Наливал в сверкающие бокалы терпкое красное вино.
Сразу вспомнились макароны, которые мы со Стасом варили на старой ржавой конфорке. Её любезно выдали в этом, так называемом, отеле. Макароны с дешёвым пластмассовым сыром или с рыбными консервами: тюлькой, килькой, сайрой. А в мой день рождения Стас под проливным дождём бегал за тортом и цветами в дальний магазин, рискуя наткнуться на полицию и заплатить штраф. Накрыл обшарпанный стол разноцветными бумажными салфетками, расставил разнокалиберные тарелки с обколотыми краями. Водрузил жуткие жёлтые цветы в «вазу», вырезанную из пластиковой бутылки.
После кафе мы переместились в бар отеля. Алкоголь уже не лез, поэтому я заказала кофе. В белой аккуратной чашечке, с ароматной мягкой пенкой. Никаких остатков кофейной гущи на зубах. Олег увязался провожать, пришлось отвергнуть его нетрезвые ухаживания:
– Давай не будем портить нашу давнюю дружбу всякими глупостями, – я убрала его руку со своей талии. Он сделал вторую попытку, я молча скинула его кисть – мне даже слова на это тратить не хотелось. Он не расстроился, даже не поменялся в лице, сразу переключился на двух идущих мимо девиц.
Я открыла дверь в номер, прошла, утопая, по мягкому ярко-синему ковру, провалилась в хрустящую от чистоты бездну одеял и подушек. И вспомнила комнату с облезлыми обоями, которые когда-то были розового цвета, с жёлтой тряпкой вместо пледа на скрипучей кровати, и шкафом, который готов развалиться от легкого касания. Ещё о том, как бережно Стас держал меня за локоть на покрытой льдом дорожке до магазина.
Я встала, распахнула окно. Постояла, вглядываясь в морскую гладь с отблесками луны, ощутила кожей шумный пульс прибоя.
В конце мая нам со Стасом разрешили выходить, и мы стали гулять по набережной. Дышали суровым йодистым воздухом. Рассматривали темнеющие сопки, военные корабли на причале, болтали обо всём. Вернее, говорила в основном я, а Стас слушал. У него талант: он строит в голове твою историю, качает головой и мило морщит лоб. Чувствуешь, что для него нет ничего важнее в этот момент.