Рута взяла себя в руки. Все время, что после колхоза оставалось, с детьми проводила, разговоры разговаривала. Объясняла, втолковывала. Баловала, как могла. Одной, да без мужа в те времена остаться, ой как тяжко, а Рута сдюжила. И хозяйство вела, и детей чем могла радовала. То из платья своего единственного, в котором замуж за Йозефа пошла, костюмчик Рите перешьет, на дискотеки с подружками бегать. То корову продаст, чтоб мотоцикл сыну купить. Уж больно просил.
А потом, деревню сносить задумали, и дали семье, за дом пятистенок, да участок с садом, квартиру двухкомнатную, в новом доме. Клетушку почти.
Руте тяжко было в бетонной каморке, после хозяйства своего, – зато дети рады. Город, возможности! По комнате разобрали, а матери на кухне раскладушку поставили. Так и жила. И все старалась по утрам вкусненьким всех побаловать, шила да вязала, заботилась, как и прежде о своих подросших детях. А потом Рита замуж выскочила, и к мужу на другой конец города жить перебралась, и Владик жену будущую встретил на отдыхе, так там у неё и остался. И Рута оказалась совсем одна в своей старой квартирке. Удивительно, какой маленькой, она казалась ей тогда, после деревенского дома, и какой огромной и пустой была теперь, когда дети разъехались.
Сначала Рита и Владик звонили матери, чтоб с внучатами приехала посидеть, «Мы в гости на выходные, посиди со спиногрызами, устали сил нет!». Просили деньжат подкинуть с пенсии. «У тебя ж отложено, мам!» А потом и вовсе перестали. Будто и нет матери. Нет, на дни рождения, конечно, созванивались, да и то, отделывались сухими фразами, и стремились поскорей попрощаться. А Рута потом ещё долго перебирала в памяти фрагменты коротких разговоров. Каким голосом говорили дети, что там на заднем плане в трубке слышно, смех детский, или звон бокалов и шум гостей…
– Ну возьми сама позвони. – сказала Руте женщина в соседнем кресле. Она была такая странная, будто неживая. Бледная и высохшая.
– Мешать буду. – покачала головой Рута. – Чего-то я им не додала… – сокрушается она.
– Или передала. – язвит собеседница. – Эгоистов вырастила. Всё им. Всё для них. Вот и результат. Что хотела, то и получила.
– Да разве ж можно любовью испортить?
– Можно, когда о себе забываешь. Детей ведь не только самой любить надо, ещё и их любви научить нужно.
Рута вздыхала, и вновь, и вновь рассказывала собеседнице свою жизнь. Эти разговоры, словно помогали Руте не чувствовать себя брошенной. Они возвращали её туда, в то время, в которым она была кому-то нужна. А потом Рута заболела. И было ясно, что ей осталось совсем немного.
– Позвони. Чего тянешь? – спрашивала женщина в кресле. – Неужели попрощаться не хочешь?
– А может так и лучше, – рассуждала Рута, с трудом садясь на диване, служившем ей постелью, чтобы попить воды. – Отойду тихо, никому мешать не стану, дверь вот только открыть надо…чтоб не ломали.
Женщина в кресле лишь качала головой, поджимая и без того тонкие губы. Телефонный звонок, прозвучал как колокол, в сонной тишине маленькой квартирки.
– Мам привет! Приезжай к нам, с девчонками посидишь, мы… – Ритин тонкий голосок звучал радостно и взволнованно.
– Прости моя хорошая, – Рута покачала головой, еле держа трубку, дрожащими руками. – Не смогу. Никак не смогу.
Рита и Влад приехали к матери на следующее утро. Сын вылетел первым же рейсом, Рита ждала его приезда, боясь одна ехать к маме.
– Мам, ты как? Скорую надо, врача, почему же ты не позвонила? – Рита плакала, держа женщину за руку.
– Мы тебя вылечим мам! Ты прости! – Влад нахмурил брови, глядя в пол. – Прости что … забыли … что ты одна.
Рута открыла мутные, покрасневшие глаза.
– Детки вы мои любимые, родные. Всё не так. Я не одна. Не одна.
Рита и Влад переглянулись, решая, что мать бредит.
– А …с кем, мам? – осторожно спросила Рита.
– С ней, – Рута кивнула на кресло.
Кресло было абсолютно пустым. Лишь зелёная обивка кое-где поистерлась, превратившись в уродливые серые пятна.
– Они меня не видят. Не старайся. – женщина в кресле в упор посмотрела на Руту, и та слабо подняла брови, не в силах задать вопрос. Тогда женщина усмехнулась. – Рано им ещё. Но думаю встретимся. Всё ведь возвращается…Да только, беседы я с ними вести не буду, как с тобой. К ним другой приду, совсем другой.
Женщина вздохнула.
– Я ж для всех кто? Обуза, страх, непонимание, боль наверно даже… И бегут от меня все, как от огня. Что угодно сделать готовы, лишь бы со мной один на один не остаться. Не выдерживают. Кто с ума сходит, кто пить начинает, подбирая под стать совершенно чужих людей, стараясь заполнить пустоту. Не принимают как есть. А ты вот приняла. Полюбила. Вот я твои дни и скрасила, как могла.
Рута кивнула, закрывая глаза. Сил не было.
Рита громко всхлипнула, выбегая из комнаты, чтобы принести сердечные капли.
Влад сосредоточенно набирал номер, пытаясь дозвонится в скорую. Женщина в кресле встала, и подошла к Руте, положив ей руку на лоб. Рука была холодной, но какой-то успокаивающей. Рута собрала остатки сил, и открыла глаза:
– Разве можно полюбить одиночество? – шёпотом спросила умирающая женщина.
– Можно, да больно сложно. Но ты справилась. – тихо ответила собеседница.
… Рита плакала, отвернувшись к окну кухни. Влад молча курил.
– Это мы виноваты. Мы! Надо было ездить, чаще звонить! И тогда… – Рита покосилась на дверь комнаты, где недавно скончалась мать.
– Что тогда? – зло рявкнул Влад. – Тогда она не померла бы от рака? Да что теперь гадать, кому что надо… она сама могла бы звонить чаще, попросить, если что надо…Мы тут причём! Она сама выбрала одиночество!
Рита промолчала, снова разрыдавшись.
А худая, длинноволосая женщина, ухмыльнулась, стоя у дверного косяка.
– Зато теперь Одиночество знает, кого выбрать следующим… – покачала она головой, и внимательно посмотрела на Влада.
Стивен
Ирина Ломакина
Англия, конец XIX века
Мне повезло родиться в небедной семье. Мой отец Эдвард Кларк был землевладельцем. Матушка Джейн Кларк, урождённая Тейлор, происходила из аристократической, но обедневшей семьи. Ей суждено было родить семерых детей, из которых двое умерли при рождении, ещё трое в младенчестве. Выжить было суждено только мне и моей сестре Энн, которая старше меня на два года.
У нас было счастливое детство. Любовь родителей, забота нянек, полный достаток, игрушки и путешествия. Если у меня когда-нибудь родятся дети, то я не мог бы пожелать им лучших условий, как те, что имел я в свои ранние годы. С пяти лет ко мне приставлен был месье Дюпон – француз, который учил меня языку своей страны, гимнастике и верховой езде. Английский, математику и манеры нам преподавала гувернантка сестры Мэри Смит. Она была из бедной семьи, но имела манеры и внешность настоящей леди. Мою сестру она обучала ещё и игре на клавикордах.
Проживание в сельской местности имело множество плюсов. Чудесный дом, сад с любимыми матушкой розами и гортензиями. Прекрасная природа, здоровое питание, много развлечений типа пряток, салочек и игры в ножички с другими детьми, рыбной ловли, купания в реке, плавания на лодке, общения с кошками и собаками.
Мне было восемь лет, когда моему счастью настал конец. Я люто завидовал своей сестре, которая оставалась на домашнем обучении. Так было принято в нашей среде. Мальчиков отправляли в закрытые школы. Там я жил и учился, приезжая домой только на каникулы. Поначалу, более старшие и сильные ученики пытались меня обижать. Но я с детства обладал изрядной смелостью, граничащей порою с безрассудством. Без страха отвечал я на подначивания, удары, щипки, даже один против троих. Дети часто бывают жестоки, но после пары месяцев, проведённых в драках и с синяками, меня стали уважать.
Задиристые мальчишки переключились на других новеньких, а среди остальных мне даже удалось найти товарищей.
Несмотря на то, что я скучал по дому, а за малейшее нарушение нас наказывали розгами, школа дала мне очень многое. Здесь давали очень приличные знания. Я очень увлёкся такими предметами, как естествознание, анатомия, химия.
Мне было шестнадцать, когда отец впервые заговорил со мною о будущем, о том, что я планирую делать в жизни. Он с воодушевлением водил меня по полям и фермам, пытаясь увлечь сельским хозяйством. Но уже тогда я твёрдо знал о своём предназначении, и сказал отцу, что планирую изучать медицину. Он посмотрел на меня с некоторой печалью, но вслух сказал о том, что я сделал достойный выбор. Я благодарен судьбе за то, что мне достался такой отец, который дал мне возможность самому выбрать жизненный путь. Он оплачивал все годы моего обучения в университете, всячески поддерживал и морально, и материально.
Отец ушёл из жизни в тот год, когда я окончил университет и получил назначение в небольшой городок, расположенный в двенадцати милях от родительского поместья. Он был смертельно ранен во время охоты. Несчастный случай забрал у меня отца, ещё нестарого и полного сил мужчину. Матушка осталась одна. К тому времени моя сестра Энн вышла замуж за владельца табачной фабрики. Оставшись одна, матушка настояла на том, чтобы отныне я проживал вместе с ней.
В нашей стране тем временем полным ходом шла промышленная революция. Всё больше людей уезжало в города в поисках лучшей доли. Некому было обрабатывать землю. Мы были вынуждены отказаться от части пахотных земель. Доходы от ферм тоже резко упали. Мы с матушкой попытались вникнуть: почему так происходит, и, хотя мы мало в этом разбирались, но смогли обнаружить, что нашему хозяйству вредят два кровососа, безжалостно нас обманывая. Среди воров оказался брат матушки Эндрю Тейлор и наш управляющий Пол Хопкинс. Мы наняли другого управляющего, но нам с трудом удавалось держаться на плаву. Такие настали времена.
Однажды вечером мы сидели в саду, рядом с цветущими гортензиями. Щебетали птицы, садилось солнце, и это было так прекрасно!