Августа Семёновна проводила меня на автобус до областного центра. На автобусной остановке мы встретили нескольких её знакомых женщин. Она представила меня, как своего племянника.
– Приезжай чаще, Серёженька, – сказала она мне, обнимая и целуя меня на прощание.
– Постараюсь, – ответил я, как мне показалось, без акцента.
Я испытывал грусть, расставаясь с моим единственным другом, но уже и сам начинал верить, что я и есть этот самый Серёжа Миронов.
***
В городе я поселился в недорогой гостинице, на северной окраине.
Надо было искать работу. Я не представлял себя ни в какой сфере, кроме медицины. Можно было, конечно, купить и поддельный диплом, но с развитием интернета (моя добрая Августа рассказала мне об этом величайшем изобретении, которое с трудом укладывается в моей голове), его могли попытаться проверить. Да, и не рискнул бы я работать врачом. За сто тридцать лет медицина ушла вперёд семимильными шагами. Я пришёл к главному врачу одной из больниц, пытаясь претендовать на должность медбрата. Меня попросили предъявить документ об окончании медицинского колледжа. Тут я пошёл на попятную. Сказал, что учился, но не закончил обучение. Тогда мне предложили должность санитара. Придётся начинать с самых низов.
На прощание Августа Семёновна снабдила меня вещами своего сына. Она дала мне джинсы, кроссовки, у нас оказался один размер. Но они были мне непривычны, и с первой зарплаты я купил себе недорогой, но приличный коричневый костюм – пиджак, брюки, жилет и несколько рубашек.
К осени я купил себе твидовое пальто. В этом мире большинство молодых людей носят куртки из синтетических, искусственных тканей. А по мне так нет ничего лучше старой английской шерсти. Купил я себе и парочку шляп. Они изготовлены не совсем по моде моего времени. Одна из шляп похожа скорее на ковбойскую, но это гораздо приличнее кепок и ужасных вязаных шапочек, носить которые прилично разве что портовым грузчикам.
Я также не расстаюсь со своим верным саквояжем, по привычке всегда ношу его с собой. Ох, и удивились бы мои коллеги и просто прохожие, если бы они могли увидеть его содержимое. В нём ланцеты, хлороформ, карболка, стетоскоп, марля, вата, скарификатор, хинин. Я понимаю, что вряд ли мне что-то из этого может понадобиться. А если бы вдруг я попал в полицию, могли бы, пожалуй, счесть и за маньяка.
Моя манера одеваться не только выделяет меня из толпы, но и отталкивает от меня многих людей. В этом мире одежда значит даже гораздо больше, чем в моём времени. Встречают людей, чаще всего, по одежде. Редко кто смотрит в глаза.
Здесь очень много красивых женщин. Но они обычно очень спешат. Мало кто из них может остановиться и насладиться какими-то приятными моментами, не думая о своих повседневных заботах.
Работа моя меня угнетает. Я не гнушаюсь помощью тяжелобольным, хотя выполняю грязную и тяжёлую работу. Подаю утки, меняю памперсы, смазываю мазью пролежни. Поднимаю больных на каталки, вожу на процедуры, иногда и клизмы делать приходится, и отвозить в морг усопших. И это всё с моим университетским образованием! Я не считаю это унижением. Помогать людям – это очень важно. Но я мог бы гораздо больше пользы принести, будучи врачом. В моей прежней жизни я был семейным доктором. И терапевтом, и педиатром, иногда – хирургом. И роды мне доводилось принимать.
Я задумался о своей сестре Энн. Когда я, не по своей воле, покинул свою привычную среду обитания, она была беременна. Она надеялась на то, что я приеду в нужное время к ней домой. В нашей стране всё устроено не совсем верно. Женщины низшего сословия в городах рожают в бесплатных лечебницах. Бесплатное родовспоможение доступно, например, работницам ткацких мануфактур. Селянки же часто рожают в поле, перерезая пуповину серпом. Послед с радостью съедают собаки.
Дамы высшего света или среднего класса, как моя ненаглядная Энн, рожают чаще всего дома. Иногда им помогает семейный доктор или повитуха, а чаще просто служанки или члены семьи. Отсюда так высока материнская и младенческая смертность.
Моей матушке пришлось схоронить пятерых своих детей, и сама она не раз бывала на грани жизни и смерти.
***
Работая в больнице в стране, куда меня забросил случай, я понял, что если бы у меня была возможность выбора врачебной специализации, то я выбрал бы, наверное, хирургию. Меня как санитара закрепили за хирургическим отделением. И, хотя мне приходилось зачастую утилизировать отрезанные конечности и гнойные аппендиксы, мне было очень интересно видеть то, насколько шагнула вперёд медицина за прошедшие сто тридцать лет. Но не мог же я, простой санитар, встать рядом с хирургом и заявить во всеуслышание: «Научите меня всему тому, чего я не знаю!»
Мне очень повезло, однако, что именно нашу больницу местный медицинский университет выбрал для клинической практики. Сюда приходили студенты, наблюдали за ходом операций через прозрачный стеклянный колпак – потолок операционной. Видно, отсюда всё было достаточно хорошо, а гомон студентов не мешал ходу операции. Эта очень шумная и озорная толпа, смеющаяся и слегка безумная в коридорах больницы, здесь замирала и замолкала, наблюдая за священным таинством. Со студентами находился преподаватель, который изредка давал очень важные комментарии. Иногда учащиеся спрашивали его о чём-то, он коротко и деловито отвечал. Студентов приводили только на плановые операции, экстренные, например, после дорожно-транспортных происшествий, делались без зрителей. Но я в свободные минуты иногда пробирался и наблюдал за их ходом. Это очень поднимало уровень моих медицинских знаний. Я прижимался к стенке, боясь, что меня заметят и уволят. К сожалению, лишь одна из четырёх операционных была оборудована таким прозрачным колпаком. И то, дверь, ведущая в комнату, из которой были возможны наблюдения, часто была заперта.
Тогда я, в бессилии, садился перед нею на пол, чуть не плакал. Мне хотелось стучать в дверь, барабанить, кричать: «Пустите меня!» Меня охватила такая безумная жажда знаний, которой я не испытывал в студенческие годы. Тогда я выбрал в медицину, повинуясь скорее интуиции. Теперь же точно знал, что она моё призвание.
С коллегами я не сближался. Я никогда не был снобом, но с санитарами мне не о чём было разговаривать. Они говорили о выпивке и бабах. Именно так. Слово женщина тут неуместно. Только пошлые, грязные и сальные истории лились из их уст. Кто, где, с кем и как, и в мельчайших подробностях. Я подозревал, что большинство этих историй были плодом их воображения. Не могли эти мужики в возрасте, все, как один, быть половыми гигантами. Впрочем, правда или нет, неважно. Эти истории вызывали у меня рвотные позывы, и я удалялся подальше.
Лишь два человека относились ко мне с добром. Первая – санитарка Анна Петровна, напоминавшая мне мою дорогую Августу Семёновну. Эта женщина мыла полы на нашем этаже, и с такой добротой относилась к больным, что все называли её нянечкой. Вторая – медсестра Юлечка. Анна Петровна угощала вкуснейшими пирожками с капустой и яйцами. Юля привлекала меня тем, что всегда разговаривала со мною как с равным. А не как с существом второго сорта. Эта девушка была студенткой медицинского университета. Она осталось сиротой, и руководство её вуза пошло ей навстречу, разрешив свободное посещение занятий, при условии, что она вовремя будет сдавать все экзамены. Пенсии по потере кормильца ей не хватало, мужа у неё не было, а одинокой девушке во все времена непросто содержать себя.
Сидя на посту, Юля частенько читала медицинские книги, готовясь к экзаменам. Однажды её позвали к больному, а я заинтересовался её пособием по хирургии. Книга была очень ценная, хорошо иллюстрированная. Одна беда: она была на русском языке, и далеко не всё было мне понятно.
– Учиться вам надо, Серёжа, – сказала Юлия, вернувшаяся из палаты.
– Нужно, – согласился я, – но мне нечем за это платить.
В выходной день в центральном книжном магазине нашего города мне удалось найти такое же пособие по хирургии, которое я видел у Юли, но на английском языке. Чтение этой книги стало моим любимым времяпрепровождением в вечернее время.
Чем ещё занимался я в свободное время? Посетил зоологический музей и картинную галерею. Это было познавательно и интересно. По вечерам я оставался в своей гостинице. Она называлась «аппартаменты». Здесь были горничные, которые приходили убираться, что было весьма удобно. В каждом номере – крохотная кухонька. Я научился готовить яичницу, жарить картошку и курицу, варить суп. Полюбил непривычную ранее для меня гречневую кашу, а также селёдку, солёные огурцы и квашеную капусту.
В бытовом смысле всё наладилось, но я чувствовал себя очень одиноким. Мне хотелось вернуться к своей прежней жизни, но я не представлял, как это можно сделать.
Иногда на выходные я отправлялся в гости к Августе Семёновне, однако редко получалось сделать это чаще, чем один раз в месяц.
По утрам, сменившись после суточного дежурства, я не спешил в свою гостиницу, а заходил в одну кофейню, выпить чудесного кофе, приготовленного «на камешках». В своей прежней жизни я любил чай, как истинный англичанин. В России я полюбил кофе. Подаваемые в этом кафе эклеры и пирожные-макарун, также были восхитительны.
В этом заведении я заметил одну девушку. С первых дней она привлекла моё внимание. Я приходил сюда, уставший, после смены, она же была свежа, бодра, от неё веяло каким-то счастливым спокойствием. Она всегда была одна, и немного печальна, но приковывала мой взгляд гораздо больше, чем другие, более яркие девушки. Ею хотелось любоваться и любоваться. Я узнал, что зовут её Рита. При встрече мы начали здороваться. А я начал читать Блока на русском языке. И, когда я смотрел на Риту, то в голове всплывало: «Дыша духами и туманами»…
Я рассказал о ней Августе. Она сказала мне: «Действуй! Тебе нужна спутница жизни». Но мне совсем не хотелось действовать. Эта девушка вызывала совсем иные чувства. Братские. Или даже… отцовские, хотя мы с ней были почти ровесниками.