К сожалению, китайцам понадобилось пережить катастрофу «большого скачка» и «культурной революции», чтобы пересмотреть свои взгляды на социализм и перестать себя с ним идентифицировать. Если китайские руководители извлекли из своих ужасающих ошибок какой-то урок, он, безусловно, был самым дорогостоящим в истории человечества. В любом случае дебаты о критерии истины в 1978 году имели важные последствия: они заставили усомниться в священном статусе марксизма и в правомерности национальной идентификации с социализмом. Когда Китай в конце 1978-го взял курс на «социалистическую модернизацию», он по-прежнему верил в превосходство социализма. Тем не менее социализму вернули прежний статус: из сверхзадачи он снова превратился в рабочий инструмент, как и положено политической идеологии. Теперь Китай мог подвергнуть социализм эмпирической проверке и судить о нем по результатам опыта. Идентичность сменить трудно, гораздо легче заменить малоэффективный инструмент.
Освобождение коллективной ментальности от тисков социализма имело далекоидущие последствия для китайского народа. Пока социализм был частью их коллективной политической идентичности, любые сомнения в идеологии были равносильны самоубийству, любая критика социализма приравнивалась к измене. В такой атмосфере было просто невозможно вести какую-либо значимую интеллектуальную дискуссию. Многие политические оппоненты Мао стали жертвами преследования только за то, что выразили свое несогласие с мнением вождя: во время коллективизации сельского хозяйства в начале 1950-х годов пострадал Дэн Цзыхуэй, в период «большого скачка» – Пэн Дэхуай, во время «культурной революции» – Лю Шаоци и Дэн Сяопин. Отсутствие институционального механизма для разрешения политических споров и идейных разногласий не только стоило коммунистам политической карьеры (и даже жизни, как было в случае Лю), но и позволило Мао продолжать вести страну неверным, гибельным курсом[141].
После окончания «культурной революции» китайские руководители стали спокойнее относиться к внутрипартийным разногласиям и проявлять снисходительность к терпящему поражение противнику. Свидетельством тому стал суд над «бандой четырех», а позже – снятие с поста Хуа Гофэна (1981), Ху Яобана (1987) и Чжао Цзыяна (1989). Проигравших в борьбе за власть публично не разоблачали и не унижали, как раньше; к смертной казни приговаривали редко, хотя до прихода к власти коммунистов и в эпоху Мао Цзэдуна оппонентов часто лишали жизни. На протяжении 1980-х годов политическая жизнь Китая была организована гораздо более разумным образом.
Улучшения объяснялись в основном двумя институциональными изменениями. Первым из них было более активное участие ученых в политической жизни[142]. По контрасту с эпохой Мао Цзэдуна, когда ученых называли «вонючим девятым классом», с началом реформ их начали признавать за профессиональный опыт и знания. Затем ученые стали играть свою традиционную роль, выступая в качестве консультантов и советников правительства. Они владели знаниями, которых порой не хватало участникам политических дебатов, и, самое главное, были беспартийными, а потому способствовали деполитизации дискуссий.
Иногда ученые принимали непосредственное участие в спорах – когда становились членами государственных или квазигосударственных аналитических центров, которые появились в начале 1980-х. Эти центры включали Китайскую академию социальных наук (в нее входил Институт экономики), Центр исследований проблем развития экономики сельского хозяйства (создан в сентябре 1980 года), Управление реформы экономической системы (1980), Центр экономических исследований (1980), Государственный комитет по развитию и реформе (создан в марте 1982 года при Госсовете KHF), а также Центр по изучению аграрной политики при секретариате ЦК КПК (1982). Все они, независимо от статуса, работали в тесном сотрудничестве с китайским правительством: предоставляли руководству информацию, помогали ему проводить политические дискуссии и определять курс экономической политики. Непосредственное участие ученых в разработке курса способствовало более спокойному течению политических дискуссий, помогало избежать прямой конфронтации различных партийных фракций. Хотя в некоторых случаях ученые занимали государственные должности и были уважаемыми членами компартии, они редко принимали участие в борьбе за власть. К тому же ученых можно было легко уволить или просто проигнорировать: на политической стабильности это бы никак не сказалось. Споры между учеными и конкуренция между идеями служили аналогом «борьбы за доверенности», благодаря чему удавалось избежать прямых столкновений между враждующими группировками в центре политической власти.
В начале 1980-х годов ученые в значительной мере повлияли на содержание и тон дискуссий по вопросам реформирования сельского хозяйства, предприятий и цен. Ярким примером тому служат разногласия в связи с рекомендательным планом развития экономики, когда правительство хотело ввести рыночные механизмы и сохранить централизованное планирование. Чэнь Юнь был категорически против подобных перемен, в то время как Чжао Цзыян хотел с их помощью придать гибкость экономической политике, избежав однозначного отказа от централизованного планирования. Группа экономистов из Китайской академии социальных наук выступала в защиту рекомендательного плана. Когда Чэнь подтвердил намерение не идти на уступки, ведущие ученые получили выговор за свои взгляды, что должно было послужить сигналом для Чжао. Таким образом опасную конфронтацию между Чэнем и Чжао удалось предотвратить (Tang Jisheng 1998: 324–325; Tang Jisheng 2004: 195–199).
Вторым, более заметным, институциональным изменением стала перестройка китайской правовой системы[143]. Во время «культурной революции» законы не соблюдались и даже председатель KHF Лю Шаоци не смог отстоять свои основные права. Пострадали большинство китайских лидеров эпохи Дэн Сяопина (в первую очередь сам Дэн), и неудивительно, что они стремились изменить правопорядок. Прежде чем заняться другими вопросами, постмаоистское правительство направило усилия на реформу в области права. 5 марта 1978 года на Первой сессии
ВОНП 5-го созыва была принята третья Конституция Китайской Народной Республики, восстановившая положения о прокуратурах и судах.
Дэн Сяопин, по его собственным словам, был сторонником «правовой демократии». Принимая японскую делегацию 28 июня 1979 года, он сообщил гостям:
Мы должны укреплять как демократию, так и правовую систему потому что оказались неэффективными. В целях укрепления демократии надо улучшить нашу правовую систему. Вез масштабной демократии и надежной правовой системы ничего нельзя, сделать. Мы сильно пострадали от хаоса и потрясений…
Действительно, на протяжении многих лет мы жили без законов и правовой системы. Нa этой сессии Всекитайского собрания народных представителей мы сформулировали семь законов. Некоторые из этих законов содержат статьи, которые пересматривают положения Конституции… Это было необходимым условием для создания политической ситуации, которую отличают стабильность, единство и энтузиазм. Если мы не добьемся такой политической ситуации, мы не сможем реализовать программу четырех модернизаций После окончания этой сессии мы должны, разработать ряд законов. Нам недостает многих необходимых гражданско-правовых норм. Мы также должны принять множество законов, регулирующих экономическое развитие, например о предприятиях. Принятых законов не хватает. Нам нужно принять около ста законов, которых у нас нет. Поэтому впереди много работы, и это только начало. Мы должны способствовать становлению демократии и правовой системы. Это как две руки: если у человека одна рука слабая, он не сможет ничего сделать3'.
Позже, выступая перед членами правительства 13 декабря 1979 года, Дэн Сяопин вернулся к этой мысли, признав, что «[наша] правовая система нуждается в укреплении… Правовой демократии нужна систематизация, чтобы система и законы не менялись при смене руководства или изменениях во взглядах или приоритетах. [В прошлом] люди часто считали, что слово вождя – закон; несогласие с мнением вождей приравнивалось к нарушению закона… Когда речи вождей менялись, негласно менялись и законы» (цит. по: Shen 2000: ix). В течение нескольких лет после выступления Дэн Сяопина было издано множество законов, охватывающих уголовное, гражданское, экономическое и административное право, в том числе новая Конституция 1982 года, которая действует до сих пор (изменения в нее вносились четыре раза – в 1988, 1993, 1999 и 2004 годах). В период 1978–2008 годов китайские законодатели приняли 229 федеральных законов. В настоящее время действуют всего восемь законов, введенных до 1978 года (Gilboy, Read 2008: 155).
Еще больше поражают успехи в законотворческой деятельности, касавшейся особых экономических зон. 1 июля 1979 года в Китае был принят Закон о паевых совместных предприятиях с китайским и иностранным капиталом. Он был воспринят как «важная веха в развитии законодательства» (Clark, Murreil, Whiting 2008: 381) и свидетельствовал о том, что Китай, дабы заручиться доверием на международном уровне, готов привлекать иностранные инвестиции и твердо намерен придерживаться законов. 13 декабря 1981 года был принят Закон об экономических контрактах; за ним последовали Закон о товарных знаках (23 августа 1982 года), Закон о внешней торговле (21 марта 1985 года), Закон о предприятиях с иностранным капиталом и Общие положения гражданского права (12 апреля 1986 года), Закон о банкротстве предприятий (12 декабря 1986 года). 13 апреля 1988 года появились Закон о контрактных совместных предприятиях с китайским и иностранным капиталом и Закон о промышленных предприятиях, находящихся во всенародной собственности, а 25 июня 1988 года – Временные положения о частных предприятиях. Одновременно с этим бурно развивались и другие правовые институты, такие как адвокатура и суды. Так, если в 1979 году в Китае практически не было адвокатов, то в 1984-м на условиях полной занятости работали 10 тысяч адвокатов, а в 2004 году их было уже 100 тысяч