[161]. Начиная с 1990-х годов верность Китая социализму перестала означать отсутствие знаний о внешнем мире или отказ от собственной многовековой истории, как было на протяжении большей части правления Мао, особенно во время «культурной революции».
Продолжение политики открытых дверей в конце 1980-х – начале 1990-х годов оградило некоторую часть реформ как от пагубного влияния программы жесткой экономии, так и от политической неопределенности. Самым важным результатом политики открытости в начале 1990-х было создание зоны развития Пудун в Шанхае в апреле 1990 года. С этого началось возрождение
Шанхая как финансового и делового центра (Peng Shen, Ohen Li 2008: 353–356). Спустя два года, в 1992-м, Государственный совет одобрил строительство Нового района Пудун. 8а 10 лет Пудун превратился в витрину достижений китайской экономической модернизации. Еще в начале 1990-х годов район Пудун, отделенный от Шанхая рекой Хуанпу, представлял собой бескрайние рисовые поля. Созданный по модели Шэньчжэня Пудун стал главным показателем политики открытости 1990-х годов. Если Шэньчжэнь был символом «открытого» Китая в 1980-х годах, то в 1990-х лидерство перехватил Пудун. Дельта реки Янцзы вокруг Шанхая быстро сравнялась по своему значению с дельтой Жемчужной реки на юго-востоке Китая, став еще одним, вторым, мотором экономического роста.
3
19 декабря 1990 года в Шанхае произошло другое важное событие – официальное открытие Шанхайской фондовой биржи (Ibid., 360–364). Подготовка к нему заняла более года; работы шли в условиях политической неопределенности. Торговля акциями и облигациями считалась символом капитализма и долгое время была под запретом. В середине 1980-х некоторые государственные предприятия превратились в акционерные общества (один из вариантов реформирования предприятий). Они использовали новый способ привлечения капитала – через продажу облигаций и неторгуемых акций сотрудникам и на фондовой бирже. Первая площадка для вторичного предложения акций и облигаций открылась в экспериментальных целях в августе 1986 года в городе Шэньян на северо-востоке Китая, который в дореформенные времена имел сильную промышленную базу: в нем работало множество государственных предприятий (Ibid., 254–259). Биржевой офис в Шэньяне стал платформой, на которой сотрудники государственных предприятий могли продать свои акции и облигации. Хотя деятельность этого учреждения была весьма скромной по масштабам, а инфраструктура – весьма примитивной, первая попытка эксперимента с вторичным рынком акций и облигаций привлекла большое внимание общественности и, в частности, иностранных СМИ. Спустя три месяца, в конце сентября, в Шанхае открылся еще один офис. Когда Джон Фелан, председатель Нью-Йоркской фондовой биржи, в ноябре 1986 года приехал в Пекин на конференцию, организованную Народным банком Китая, он, встретившись с Дэн Сяопином, настоял на том, чтобы посетить шанхайский биржевой офис, представлявший собой комнату площадью 12 квадратных метров (Ibid., 256–258)[162].
Первой фондовой биржей, оказавшей реальное влияние на экономику, стала Шэньчжэньская биржа (Peng Shen, Chen Li 2008: 364–368). Начиная с 1986 года в Шэньчжэне стали появляться акционерные общества. К концу 1980-х их было уже больше 200. В июне 1988 года муниципальные власти Шэньчжэня сформировали Руководящую группу по фондовым биржам, которой было поручено изучить возможности открытия в городе фондовой биржи. Власти Шэньчжэня неоднократно обращались в Пекин за разрешением, но безуспешно; тем не менее биржа открылась и заработала; ее активность резко возросла после 1989-го. К середине 1990-х годов в Шэньчжэне насчитывалось более 300 биржевых офисов, в которых люди могли продавать и покупать акции, несмотря на отсутствие официального разрешения (Ibid., 366).
Разрыв между практикой и законами являлся характерной чертой китайской экономической реформы. В Китае в таких случаях говорят: «Сначала сядь в автобус, а уж потом купи билет». Может показаться, что государственные регулирующие органы проявили безответственность или даже халатность, позволяя внедрять новую практику до того, как будут разработаны соответствующие нормы. Но, не попробовав новую практику на деле, как узнать, что именно и как надо регулировать? Вместе с тем эксперимент, особенно в отсутствие регулирования, мог провалиться, и у политических оппонентов появилось бы достаточно оснований для того, чтобы поставить на нем крест. Чтобы такая тактика работала, правительству следовало быть терпимым, не идти на поводу у предубеждений и научиться быстро действовать в зависимости от обстоятельств – либо создавать нормативно-правовую базу для дальнейшего закрепления практики, либо отказаться от нее после неудачного эксперимента. Безусловно, власти могли ошибиться – слишком быстро прервать многообещающий эксперимент или отказаться от неудачного опыта с большим опозданием. Важнее то, что, поскольку результаты эксперимента зависели от институциональной среды, в которой он проводился, небольшие изменения в регулировании могли решить судьбу нововведения. К тому же незначительные перемены в самой практике могли превратить неудачный эксперимент в удачный. В результате вопрос о том, будет ли новая практика санкционирована государством, решался в зависимости от исхода противостояния между двумя сторонами. Ее сторонники прилагали максимум усилий, чтобы добиться успеха на экспериментальной стадии, внося изменения после нескольких испытаний и трансформируя институциональную среду в рамках существовавшей политической системы. А критики новой практики жаждали покончить с ней, выискивая сделанные в ходе эксперимента ошибки и используя их в качестве законного основания для борьбы с оппонентами. Для тех, кто хотел ускорить проведение реформ за счет внедрения новых, жизнеспособных практик, самым эффективным методом было как можно больше экспериментировать (понимая при этом, что по мере разрастания эксперимента число ошибок может возрастать) и тем самым найти за короткий промежуток времени нечто, заслуживающее дальнейшей разработки. Именно это имел в виду Дэн Сяопин, когда сказал: «Не надо спорить! Ставьте смелые эксперименты и прокладывайте новые пути».
В случае с фондовыми биржами китайское правительство во главе с Цзян Цзэминем заняло аналогичную позицию, но по иным причинам. Вступив в должность уже после событий на площади Тяньаньмынь, Цзян не пользовался достаточным политическим влиянием, чтобы преодолеть сопротивление рыночным реформам и официально признать фондовую биржу. В то же время он не хотел или не мог принять драконовские меры для пресечения уже начавшихся экспериментов на местах. Таким образом, власти Шэньчжэня пошли на огромный риск, позволив бирже работать без правового регулирования или официального признания. Пекин одобрил открытие Шэньчжэньской фондовой биржи только 3 июля 1991 года (Ibid… 368).
4
Несмотря на несколько обнадеживающих признаков того, что реформы в 1990 году оказались успешными, в стране действовал режим строгой экономии, а политическая атмосфера не благоприятствовала рыночным преобразованиям. На протяжении всей эпохи экономических реформ в Китае аргументы в ходе политических дискуссий звучали с обеих сторон крайне редко: чаще всего отчетливо был слышан только один голос. Преобладающие политические силы заглушали мнение оппозиции, считая его ошибочным или несущественным. Как показала история, оппозиция просто ждала подходящего момента. После того как противники рыночной реформы подвергали ее критике на протяжении всего 1991 года, пришла пора взять слово другой стороне. 15 февраля 1991 года шанхайская газета Liberation Daily («Цзефан Жибао»] напечатала анонимную редакционную статью «Вперед к реформам и открытости». 8а ней последовали еще три передовицы: 2 марта– «Реформы и открытость нуждаются в новом мышлении»; 22 марта– «Стать сильнее благодаря открытости»; 12 апреля– «Реформы и открытость нуждаются в способных и принципиальных кадрах». Все эти публикации говорили об одном: пора заново запускать рыночные реформы (Tang Jisheng 1998: 509–510).
В то время мало кто знал, что эти статьи были основаны на выступлениях Дэн Сяопина в Шанхае, куда он приехал отпраздновать китайский Новый год. Поэтому другие газеты и журналы – в основном столичные – немедленно выступили с осуждением взглядов, изложенных в четырех публикациях, с подробным разбором каждого пункта. 20 апреля Current Thought [ «Данцянь Сысян»] – ежемесячный журнал с редакцией в Пекине – дал гневную отповедь инакомыслящим в статье «Может ли политика реформ и открытости пренебречь противостоянием между социализмом и капитализмом?» (Peng Shen, Ohen Li 2008: 375). Автор статьи с жаром критиковал популярные в недавнем прошлом идеи, высказанные Дэн Сяопином: для китайской экономической реформы неважно, какие меры применять – капиталистические или социалистические, – лишь бы они были на благо экономике. «Нежелание принимать во внимание различие между капитализмом и социализмом с неизбежностью направит реформы по ложной капиталистической дороге и разрушит социализм», – утверждал автор статьи (Ibid..).
Это был редкий для Китая случай, когда в политических спорах звучали обе конкурирующие точки зрения, а не один доминирующий голос, монополизировавший право на высказывание. Подобная ситуация наблюдалась разве что в 1978 году, во время дискуссии о критериях истины. В 1991 году в первом выпуске журнала Social Sciences of China была опубликована статья Сюэ Муцяо под названием «О некоторых теоретических вопросах социалистической экономики» (см.: Xue Muqiao 1996: 356), в которой Сюэ критиковал укоренившееся ошибочное представление о социализме как о централизованном планировании, на которое не воздействует фактор рыночных сил. Китайская экономическая система, утверждал Сюэ, – это плановая рыночная экономика, основанная на общественной собственности на средства производства, в то время как при планировании следует исходить из рыночных принципов и законов экономики. Область планирования должна быть ограничена макрорегулированием экономики, включая совокупный спрос и совокупное предложение, а также пропорциональным развитием различных секторов национальной экономики. Сюэ решительно подчеркнул, что производство и распределение всех товаров и услуг должно быть отдано на откуп рынку.