Кабы не баба Рея, я развернулась бы и бросилась обратно по тропинке, уже начавшей таять, как льдинка по весне. Но старуха, успевшая разжиться где-то зелёными масками, поймала меня за юбку.
— Горюшко, шо ты? Испужалась?
Я отрицательно замотала головой, хотя весь мой вид не оставлял сомнений: не просто испугалась, а пришла в ужас!
— А ты нябось думала, Ветер в горах токмо в потолок плюёть? А во табе! — В мой нос уткнулась старушечья фига. — Господин наш не погулять вышел! Он слядить, чтобы жители гор с Предгорскими не пересекались! Испокон веков Ветры за тем следять!
Жители гор… Значит, засмотревшись на сверкающий под солнцем снег, я не просто оступилась, а заметила кого-то из ледяных великанов! Высоко над нами один из них тяжело вздохнул, а на макушки осыпались снежинки.
К нам поспешил старый Лайко. Он заботливо отряхнул снег с рубашки любимой и опустил на глаза зелёную маску, похожую на те, что носили плясуны.
— Чаго вштали? — прошепелявил он, притопывая. — Ляшы точить явились али прашновать? Ать!
Лайко присел и подпрыгнул, выставив одну ногу в сторону, и Рея не устояла (а кто бы устоял перед таким кавалером?!) и, сунув мне маску из листьев жасмина, позволила увлечь себя в танец.
— Праздник, горюшко! — только и крикнула она, ныряя в толпу.
А я уставилась на листья, доверчиво прильнувшие к ладоням. Маска, точно не сплетённая из зелени, а живая, распушилась и пустила робкий побег цветка. Затем второй и третий, красуясь.
Все вокруг были в личинах и белоснежных нарядах. Шиповник, дуб, клён, тополь, сирень — разные маски, цветущие и зеленеющие, веселились, отбросив заботы и сомнения. Зелёная ночь! Середина лета!
В Предгорье тоже праздновали середину лета. Чинно кланялись друг другу, исполняли заведомо отрепетированный танец и рассаживались вдоль большого стола — каждый на своё место.
В празднике на горе своих мест ни у кого не было. Как не было и горестей, и страхов. Я поднесла маску к лицу, вздрогнув, когда прохладные листья коснулись скул, и позволила ветвям виться по волосам. Тронула строгий пучок на затылке… Не дело распускать его на людях… Ну да и людей здесь, кроме Реи и Лайко, нет! К тому же я в маске… А значит, уже не совсем я.
Я вынула шпильки и с облегчённым вздохом растрепала причёску.
Песня ли стала громче или я отбросила сомнения?
Я сделала несмелый шаг и засмеялась, как девчонка. Кто увидит меня здесь? Кто узнает? Маска скрывает личину, праздник пьянит, музыка заглушает скорби, а неведомые существа с хвостами, рогами и зелёной кожей заманивают в пляс.
Чья-то тонкая рука ухватила меня под локоть, покружила и выпустила. Ленты на платье завихрились, поднимаясь и снова опадая. Я поддалась порыву: пробежалась и прыгнула, на миг поверив, что и правда лечу. А потом приземлилась и провернулась, чтобы снова быть подхваченной под руки и понестись единой цепью меж волосатым мужичком с козлиными ногами и девицей, кудри которой были зелены, как гирлянды винограда.
— Поспешай, поспешай! Зелёная ночь не вечна! — звенели их голоса. — Радуйся, празднуй!
Музыканты отплясывали не хуже остальных празднующих: вот флейтист, ударяя друг об друга в воздухе копытцами, упал на колени, выдавая хитрую трель специально для девицы, кожа которой была прозрачна так же, как и её одеяние, не скрывающее прелестей. Девица увлекла музыканта за собой и скрылась в тумане, а их место в ручейке заняли Рея и Лайко. Я с трудом узнала их: скачущие как молодые, они не в такт подпевали, удивительным образом не портя песню, а придавая ей ещё больше красок.
— Старый охальник! Куды, куды лапы-то тянешь? — напоказ возмущалась старушка, не давая Лайко отнять рук от пояса.
Старик игриво ругался в ответ:
— Вертихвоштка! Ишь, заворожила!
Полузмей с тамбурином пощекотал кончиком хвоста рыжую, как лисичка, девчушку, а та отобрала у него инструмент, добавляя его звон в перестук браслетов на запястьях, поросших редкой медноватой шерстью.
Мне бы испугаться… Но Зелёной ночью я была одной из них: одной из странных хохочущих существ, лишь отдалённо похожих на людей. Жасминовые ветви маски переплетались с моими волосами, точно с лучами солнца, а платье стало крыльями. Я всё плясала и плясала, поддавшись всеобщему хмельному настроению и, не задумавшись, пригубила напитка из дымящейся чаши, к которой прикладывались поочерёдно все празднующие и, я видела, Рея и Лайко тоже.
Что пьянило больше: странное зелье, которым маленький человечек с бубенцами на шапочке и хитрющими глазами обнёс гостей, или сам танец? Того не ведаю. Но плясала я, будто последний раз. Скакала, изгибалась, взмахивала руками и свистела, вторя незнакомым словам. И никто не осуждал, не смотрел косо, не оценивал, насколько изыскан танец и заучены движения. Мы — маски. Мы — не мы. Было бы, перед кем притворяться!
— Зелёная ночь не вечна!
— Радуйся, празднуй!
— Поспешай, поспешай!
— Танцуй, пока не настало утро!
Я — жасминовые побеги. Нежные белые цветы, готовые осыпаться от неосторожного касания, распускающиеся лишь когда на них не смотрят, самозабвенно пахнущие после дождя, когда некому следить за ними. Увядающие, стоит только сломить ветку и поставить в вазу.
А рядом со мной — Левкой, Трилистник, Клевер и Хмель.
Хмель чудо как хорош! Высок и статен, двигающийся так, словно сам создавал мелодию, изящен и расслаблен.
— Потанцуй со мной! Нет, со мной! — нараспев требовали девушки вокруг него.
Но мужчина в маске Хмеля не снисходил ни до кого, всецело отдаваясь лишь одной женщине — музыке. Многие красавицы надеялись увлечь его за собой, тянули под одеяло тумана, но он был непреклонен и оставался на поляне, храня верность избраннице-песне. Он глянул на меня мельком — остро и цепко — и тут же отвернулся, потеряв интерес. И я тоже не стала навязываться: плясунов, хоть и не таких искусных, было хоть отбавляй.
Меж мной и хмелем вырос другой танцор. Приземистый и крепкий, с лягушачьей блестящей кожей, посверкивающей капельками влаги. Из-под маски-кувшинки, попахивающей тиной, виднелся лишь широкий безгубый рот от уха до уха. То и дело мелькал длинный липкий язык, облизывающий этот рот и собирающий росу с маски. Лягух ухватил меня за бёдра и потянул в сторону, туда, где клубился непроницаемый туман.
— Нет-нет, — засмеялась я, не поддаваясь, — танцуем!
Лягух послушно зашлёпал вокруг своими широкими ступнями с длинными перепончатыми пальцами, я только успевала убирать ноги, чтоб не оттоптал!
— Красивая! — обдал он меня запахом застоявшейся воды. — Пойдём!
— Зачем же? — вновь отшутилась я. — Тут и так хорошо!
— Со мной пойдём, со мной! — захохотала пробежавшая мимо девица с беличьими ушами, хватая Лягуха за край плохо выбеленной рубашки.
Он отошёл немного, но оглянулся и вернулся ко мне.
— С тобой хочу! — пояснил он, неловко и всё более раздражённо пританцовывая.
— Знаю я, чего ты хочешь!
Я погрозила Кувшинке пальцем и отвернулась, дескать, натанцевалась с тобой, боле не интересен. Но он упрямо вырос с другой стороны.
Из тумана, обступившего поляну, слышался пошлый смех и жаркие шепотки. Я, может, и наивна, но не глупа. Того, для чего туда уходят, мне не надобно! И, хоть явилась сюда повеселиться, рассудок не теряла. Всё-таки у меня имелся жених, пусть и нелюбимый. А раз принесла клятву верности, приняв клеймо невесты, негоже её нарушать!
Зелье, которым обнесли гостей, на кого-то действовало расслабляюще, на иных веселяще. Лягуха же оно раззадорило и добавило упрямства, коим он, видно, и так обделён не был. Он сжал в кулак ленты моего платья и натянул, как поводья, не давая ускользнуть. Я растерянно огляделась: ни Реи, ни Лайко рядом нет. Не за кем спрятаться! Пригрозила ухажёру:
— Не заигрывайся!
Но он проигнорировал, наматывая ленты на кулак плотнее и заставляя приблизиться, иначе платье порву.
Липкий язык по кругу медленно очертил безгубый рот.
— Пойдёшь со мной, — не то спросил, не то приказал Лягух.
— Вот ещё! — фыркнула я, наступая на широкую перепончатую ступню пяткой и проворачиваясь, надеясь скрыться.
Ох и зачем я притащилась на этот праздник! Верно мама говорила: от веселья ничего хорошего ждать не приходится! Сидела бы себе в особняке, в комнате у камина, радуясь, что никому не нужна…
А Лягух оказался крепок — не вырваться! Он притянул меня к себе и заявил:
— Моя будешь!
И что теперь? Кричать и рваться, портить обидой праздник? Нет уж! Мать учила меня справляться самой! Увести спор в шутку не удавалось, и я, не пытаясь боле быть вежливой, размахнулась и дала ухажёру затрещину.
— Не лезь!
Глаза под маской кувшинки опасно сверкнули жёлтым, зрачки сузились.
— По-хорошему не хочешь? — прошипел Лягух. — Пойдёшь по-плохому!
Он набрал в грудь воздуха, раздуваясь и увеличиваясь. Вздох, второй, третий — и вот уже не приземистый лягушонок придерживает меня за талию, а настоящее чудовище выше иного богатыря ростом! Кожа его натянулась, просвечивая нечеловечески изогнутые кости. Казалось, вот-вот лопнет! А лапищи, каждая из которых стала в две моих ладони, обхватили меня и оторвали от земли.
Вот утащит в туман — и… Мамочки, что же это чудище со мной сделает?! Я забилась, приготовившись кричать и позорно звать бабу Рею на помощь, но кто-то, мне пока невидимый, подпрыгнул и звонко шлёпнул Лягуха по лысой макушке.
— Не порти праздник, — спокойно, но непререкаемо, велел мой спаситель.
— Пош-ш-ш-шёл! — зашипел на него монстр, но тут же неловко упал навзничь, уронив и меня.
А защитник в маске хмеля стоял как ни в чём не бывало, будто это не он поставил Лягуху ловкую подножку, а тот сам оступился. Он протянул мне руку, а я, не дожидаясь, пока нежданный кавалер очухается и развяжет драку, подала свою, лишь бы скорее оказаться от него подальше.
Хмель вздёрнул меня с земли, приобнял за плечи и шепнул:
— Не бойся. Пойдём.
Позади разъярённый Лягух, который теперь уже из одного своенравия от меня не отстанет, впереди — клубы тумана, в который одна за другой ныряли парочки. Вестимо, зачем! Но знакомых стариков всё не видать и иного защитника, кроме того, что нашёлся, не было. Я опасливо спросила: