Я упрямо стиснула губы.
— Справлюсь сама.
— Ну-ну…
Подаренная нам одежда была куда удобнее, чем нарядные шелка из особняка Ветра. Сразу видно, что дети гор ходят по камням пешком куда чаще, чем господин Полох, привыкший к полётам.
Кожаные сапожки удобно облегали ногу и ничуточки не натирали, хоть и были шиты не на меня. Квадратная меховая телогрейка не только не пропускала холод, но и прятала от многозначительных взглядов жениха. Только клетчатая юбка всё норовила задраться, когда я карабкалась по валунам, но вряд ли это выглядело так уж привлекательно, ведь под ней имелись портки из некрашеной тонкой шерсти. Зато жених в безразмерных одеждах горных жителей смотрелся поистине комично. Дети гор, в большинстве своём, были ниже, но куда шире людей, поэтому коротенькие штанишки открывали верх его сапог, а в куртку могло поместиться ещё трое таких же поджарых Полохов. Но несмотря на это я любовалась им. Украдкой, конечно же. Когда жених улетал вперёд, проверяя дорогу, и шаловливо кувыркался в воздухе, соскучившись по движению.
— Любимая, мы так к осени не доберёмся!
— Можно подумать, ты очень спешишь, — пробормотала я.
— А?
Я крикнула погромче:
— Говорю, спешу как могу!
Отдалённо напоминающая тропинку полоска земли давно растаяла. Теперь приходилось лезть через камни и оскальзываться на островках льда, сверкающих меж ними. Вот-вот предстояло попроситься к Полоху на руки, и я с содроганием ждала этого момента.
Но негодовала я лишь до тех пор, пока Полох не скрылся из виду. Сразу же потеряв направление, я закрутилась веретеном, но повсюду были лишь камни и небо.
— Полох? — позвала я, в последний момент сдержавшись от крика. Мало ли, ещё обвал устрою своими воплями. Или хуже того — вызову насмешки жениха.
Он не ответил, а я растерялась. Неужели Ветер решил сыграть жестокую шутку и бросить меня здесь? Развлекался, как развлекался с невестами и его отец.
Или обозлился, что я не ответила на ухаживания? Оставит меня скитаться по бездорожью до тех пор, пока, обезумевшая без воды и еды, я соглашусь на любые унижения…
Я помотала головой, отбрасывая глупые мысли. Впереди показался огромный валун с неестественно ровными гранями. Время придало ему такую удачную форму, что можно влезть наверх без труда, как по ступеням. И я намеревалась воспользоваться возможностью.
Не стану звать Ветер и молить о помощи. Справлюсь сама. Заберусь повыше, осмотрюсь…
— Ай!
Щиколотка запуталась в пучке травы. Растения редко выживали здесь. Только самые выносливые, колючие и стелющиеся по безжизненной почве впивались корнями в недра земли, высасывая из неё последние крохи питательной силы. Одно из таких обхватило мой сапог, пронзив его колючками.
— Пусти!
Высвободиться не получилось. Пришлось присесть на корточки и распутывать вьюнок вручную. А он, как на зло, только сильнее стягивал узлы.
— Ты живой, что ли?! — я дёрнулась изо всей силы, покачнулась и завалилась, больно ушибив локти.
Но ушиб показался такой малостью, что о ней и говорить стыдно. Потому что крошечный пучок травы, лежащий на поверхности засохшим сорняком, высунул из-под земли свою основную часть.
Длинный и тонкий, извивающийся подобно змее, утыканный шипами-иглами и очень… очень голодный!
Первым позывом было кликнуть жениха. Я уже открыла рот, вдохнула… И промолчала.
Перед внутренним взором всплыло воспоминание.
Мне шесть. Время спать, но обнаружилось страшное: на стене, у самого изголовья сидит огромный паук. Все его восемь лапок растопырены в стороны, мохнатое тельце похоже на пятнышко, за которое я его и приняла, по недосмотру сначала улёгшись и только потом повернувшись к нему лицом.
Я цепенею. Скатываюсь с кровати, стою там на четвереньках, открывая и закрывая рот, но вместо крика получается лишь жалкий писк. А паук… Нет, он не сидит на месте! Он перебегает туда-сюда, норовит спрятаться меж одеялом и стеной, чтобы потом, когда я усну, выбраться из укрытия.
Я боюсь отвести от него взгляд. Хуже, чем паук на стене, может быть лишь одно — его отсутствие.
Наконец голос прорезается.
- Мама!!!
Она прибегает почти сразу. Бледная, с расплетённой косой… Но, проследив направление, в котором указывает крошечный дрожащий палец, фыркает:
- Это всего лишь паук!
- Но я боюсь его, мама! Помоги!
По щекам вот-вот побегут слёзы. Лишь оцепенение морозит их, не давая вырваться.
- Вот ещё! Я тоже его боюсь!
- Я не могу! Мама, мама, мне страшно!
- Не выдумывай! Справишься сама.
Она выходит из комнаты, оставив меня наедине с монстром. А я не могу спать. Сжимаюсь в углу, обхватив колени, и слежу, слежу, слежу… Пока, наконец, пошатываясь, не приближаюсь к нему и не пришлёпываю с размаху сапогом.
Побег извивался, то приподнимаясь, то кольцами опадая. Шипы царапали сквозь толстую кожу обувки, а узел на щиколотке стал настолько тугим, что стопа онемела. Я распутывала вьюнок, шипя и ругаясь, но, стоило освободиться от захвата, на его месте тут же возникал новый.
Нужно всего лишь позвать жениха. Крикнуть «Полох!». Он не чудовище, он прилетит и спасёт меня. Но я медлила. Я справлюсь сама.
— Зар-р-р-раза!
Вместо ответа побег выстрелил плетью, но я вовремя пригнулась, и он шлёпнул по камням.
Мне пятнадцать. Я стою на площади, судорожно цепляясь за юбку матери, а она неотрывно смотрит на помост. Туда, куда спустился с небес Монстр.
Его слова звучат как шутка. Кажется, я вот-вот очнусь ото сна, потому что такое не может происходить наяву.
- Я хочу жену этого идиота.
И никто (никто!) не вступается за нас. Она делает шаг, и из онемевших пальцев выскальзывает спасительный край юбки.
- Не-е-е-ет! Мама!
Кажется, я кричу. Кричу и умоляю о помощи, но никто не отзывается. Никто не слышит… не слушает. Никому нет дела.
Я справлюсь сама.
Мне не нужна помощь.
- Забери меня! Я расплачусь за него.
— Ай! — капельки крови выступили на ладонях, и растение жадно впитало их.
Кажется, ногу проще отрезать, чем высвободить из смертельных объятий. Вьюнок норовил опутать меня коконом, как гусеницу. И, если бы я не распускала всё новые и новые петли, уже преуспел бы в этом.
В горах выживать тяжело. Земля не держит тепла и лишь из самой её глубины можно высосать немного влаги. Безжизненные камни, здесь, наверху, ещё и покрытые тончайшей коркой льда, — единственные, кому нипочём жестокая чистота небес.
— Я тебе не по зубам!
Тут я ошиблась: зубов у существа и не было. Лишившись солнечного тепла и жира удобрений, горные сорняки нашли другую пищу: они подстерегали грызунов и птиц, польстившихся на редкую зелень, обвивали и переваривали внутри кокона, питаясь кровью вместо дождя.
Хорошо, что тогда я не знала этого. Ведь иначе нипочём не решилась бы на то, что спасло мне жизнь. У вьюнка зубов не было, но у меня-то они имелись!
Я стиснула челюсти на бледно-зелёном теле побега, и тот заметался, не ожидавший такой прыти от попавшей в силки птички-переростка.
Мне шестнадцать. Папы не стало совсем недавно и непривычные к работе руки краснеют от мозолей. Я сижу среди грядок и утираю сопли, смешанные со слезами. Бледная ладонь быстро покрывается волдырями, а проклятый сорняк так и сидит, замаскировавшись среди моркови.
- Мама!
Женщина промакивает рукавом потный лоб, глаза её блестят: она тоже предпочла бы перекинуть эту заботу на плечи слуг, но мы больше не можем себе позволить их содержать.
- Ну что?! Что?! Что ещё тебе от меня нужно?! — болезненно вскрикивает она, точно это я виновата в том, что папы больше нет.
Я шепчу:
- Мне больно, мама…
- Не выдумывай! — Она поджимает губы и возвращается к работе, буркнув напоследок: — Справишься.
Я хватаюсь за игольчатые листья. Пусть будет больно, пусть полопаются волдыри, пусть потечёт кровь! Тогда она заметит, она поймёт, что мне тоже страшно…
В первое мгновение трава кажется пушистой, но тоненькие иглы, которыми усыпаны листья, острыми крючьями цепляются за кожу, и выдрать их можно только с крошечным кусочком живого мяса. Я стискиваю руки сильнее, упираюсь в грядку, откидываясь всем весом… Сначала он трещит: вот-вот оторвётся вершок, а корни так и останутся разъедать грунт и мешать росту урожая. А потом он поддаётся и идёт вверх.
Я кувыркаюсь назад, сминая поросль на соседней грядке. Ладони горят, но победно сжимают проклятую травину с длиннющим тонким, но вырванном до самого края корнем.
- Куда! Свёклу помнёшь, бестолочь! — кричит мама, и я испуганно вскакиваю, опускаю голову и, сцепив зубы, хватаюсь за следующий сорняк.
— Р-р-р-р!
Я рычала как дикий зверь, меж губ сочилась кислая густая жижа, текущая по жилам растения.
Не стану кричать и звать Полоха на помощь. Подумаешь, сорняк! Я таких уже немало выкорчевала из борозд! Я сильнее сжала зубы, вцепилась в стебли обмякшей раненой твари, потянула, откинувшись назад всем телом…
Что-то глубоко под землёй лопнуло, и растение, только что сопротивляющееся, легко пошло вверх. Земля больше не держала мёртвое существо, кольца на сапоге ослабли. Только руки, исколотые иголками, горели, да искусанный стебель в тщетной попытке наесться перед смертью впитывал алые капли.
— Решила передохнуть без меня, любимая? — саркастично поинтересовался Ветер, присаживаясь на облюбованный мною валун с ровными гранями. — Чем развлекаешься?
Устроившись, он наконец обратил внимание на зелёного змея, распластавшегося под моими подошвами. Почти уверена, что на лице Полоха мелькнул испуг, а после облегчение, но то могла быть игра клонящегося к закату солнца.
Я пожала плечами и невозмутимо ответила:
— Да вот, прополкой занялась…