Вот такой подарок человечеству от духов острова Пасхи. Или пришельцев? — Кому как нравится!
Раз уж коснулись непознанного, поделюсь своими соображениями о кошках. Я с детства неистовый кошатник, и для меня они — сверхъестественные существа! Согласитесь, что-то таинственное есть в кошках. Многие животные такие же пластичные и ловкие, многие с такими же бездонными глазами, многие такие же ласковые и значительно более умные, но только кошка идеально подходит для атрибута колдовства и компаньонки ведьмы! Мы на подсознательном уровне относимся к кошкам как к существам иным, но стоящим не ниже нас в сложной иерархии природы. Может быть, поэтому люди делятся на тех, кто кошек любит, и тех, кто нет.
Равнодушных к ним практически нет. Зато есть достаточно большая группа людей, если позволительно так сказать, «кошкозависимых»! Они любят котят и кошек больше людей. То есть если обратиться к их разуму, то, конечно, они всё оценят правильно, но на уровне эмоций, навскидку, для каждого их пушистик, тряпочкой повисший на коленях, самозабвенно мурлыкая, куда как ближе сердцу, чем большинство братьев по разуму.
Кошку никогда не назовешь «друг человека», это не собака. Она не друг, она просто позволяет человеку себя любить! В отличие от всех домашних животных, ничего не давая взамен (о чем так потрясающе точно рассказал Р. Киплинг). Чем объяснить столь исключительное положение кошки в нашем человеческом обществе? В Древнем Египте кошке поклонялись как родственнице Солнца. Пророк Мухаммед отрезал полу халата, чтобы не побеспокоить уснувшего на ней котенка. В Грузии за убийство кошки полагалась смертная казнь (как и в Египте за сотни лет до этого). Примеров масса, смысл понятен, а вот суть — нет!
Мне кажется, что если бы ученые всерьез взялись за изучение этого феномена, то нас бы ожидали потрясающие открытия! Даже то малое, что есть, уже поражает!
Так, оказывается, люди — носители микроорганизма токсоплазмы ведут себя иначе, чем те, кто нет! Для токсоплазмы кошки — необходимый элемент развития, своего рода инкубатор, поэтому люди — носители токсоплазмы любят кошек особенно сильно! Получается, еще одно доказательство, что микроорганизмы, населяющие нас, могут влиять на наше поведение?!
Но я уверен, что все не так просто. Да, вероятно, микробиом может влиять на наши эмоции и поведение, но, мне кажется, тут что-то другое! Помните, я начал с того, что часто кошка рисуется компаньоном ведьмы? Я не сомневаюсь, что кошка видит кого-то или что-то нематериальное (но, тем не менее, существующее — духов или домовых, называйте как хотите!). Вы никогда не видели, как безмятежно спящая кошка вдруг встрепенется, вскочит и внимательными чужими глазами начинает всматриваться вам за спину? И, как ни убеждай ее, что там никого нет, как ни отвлекай, кошка продолжит внимательно смотреть, провожая это «некто» или «нечто» глазами…
Мы с детства впитали теорию Павлова про условные рефлексы. Что все поведение животных определяется цепочкой условных рефлексов и ничем более. Ага, как бы не так, даже в школе никогда этому не верил! Вот самый сильный у животных импульс — голод. И, казалось бы, связанные с ним условные рефлексы — самые сильные. Но посмотрите, как это пушистое существо стоит голодное у миски с едой и — не ест! Конечно, миска грязная, какие-то засохшие кусочки, неаппетитно все это! Надо помыть — и кошка сразу набросится на еду. Хотя моя, например, идёт за мной, зовёт за собой и ест только в моем присутствии! Зажрались, говорите? Конечно, когда вопрос жизни и смерти, не до таких сантиментов. Но вы кормили когда-нибудь уличных котов? Голодные уличные коты никогда не дерутся между собой из-за еды! Счастливцы, которым достался кусок, едят, а те, кому не достался, напряжённо ждут своей очереди. Лишь изредка раздаётся предупреждающее низкое урчание особенно нетерпеливых.
А как объяснить просто невероятную для живого существа пластику?! Иногда кажется, что кошка — просто жидкость, переливающаяся из полости в полость и непринужденно принимающая их форму. А когда она устраивается у вас на коленях или ложится на кровать рядом, вытянувшись вдоль вашего тела и прижавшись, ощущения тепла и покоя просто невероятны! И еще — какой-то энергии: такое впечатление, что вы положили руку на двигатель, работающий по еще не известному принципу!
Я с детства жил под рефреном: «Ты — полный тезка своего знаменитого дедушки! Ты должен соответствовать такому имени!»
А я тогда не хотел никому соответствовать, хотел просто кататься на велосипеде, ловить рыбу и собирать грибы! И дед был для меня не гений-академик, а просто мой любимый, огромный дед, добродушный и всегда улыбающийся! И хотел я сравниться с ним не в интеллекте (я тогда толком и не понимал величия моего деда), а в умении собирать грибы!
Дед делал это фантастически! Его природный артистизм сказывался и здесь! Он уходил в самый безнадежный лес, никогда с корзиной (свободный художник, а не заготовитель!), каким-то особым чутьем находил места и возвращался с охапкой отборных боровиков! Никогда я не видел его таким счастливым, даже после окончания очередной блестящей книги!
Писал он их своим бисерным почерком на даче, на втором этаже, сидя в вольтеровском кресле. У него была строгая норма: 10 страниц в день (как я хорошо теперь понимаю, насколько это непросто!). Я же, мелкий недоумок, тихонько поднимался по лестнице и обстреливал его зеленой бузиной, как южноамериканский индеец, выдувая ее из срезанного полого стебля какого-то папоротниковидного растения.
С классической литературой я познакомился задолго до того, как научился читать. Перед сном дед обязательно ложился ко мне и долго (бабушка периодически кричала: «Алик, уже оставь ребенка в покое!») рассказывал увлекательные истории! Позже, раскрыв книги, я узнавал и Робинзона Крузо, и Гулливера, и капитана Блада… А как-то, пойдя за грибами, мы несколько часов просидели на полянке: дед мне рассказывал истории Нового Завета, где Христос предстал передо мной совершенно живым человеком! (Дед умер за год до публикации бессмертного «Мастера и Маргариты» с ее пронзительным описанием последнего дня Христа.)
С ним я вообще не чувствовал нашу разницу в возрасте, недаром бабушка всегда говорила ему, что он большой ребёнок! Однажды дед, вероятно, рассорился со всеми, и мы уехали встречать Новый год на дачу вдвоем! Это было удивительно. Я к тому времени воспринимал этот замечательный праздник, как многолюдное веселье, а тут только он и я — 60 лет и 9! Мы сидели около елки и долго, заполночь, увлеченно о чем-то разговаривали! Сейчас думаю: каким надо было обладать интеллектом, какой широтой души и тонкостью восприятия, чтобы, не притворяясь (ребенка не обманешь!), проговорить новогоднюю ночь с внуком!
А картины! Как он их любил и знал! Все стены его большой квартиры на Новослободской с 4,5-метровыми потолками были увешаны живописью. Периодически приходили какие-то люди, и он со специальной лампой в руках водил их по комнатам, показывая свою коллекцию — одну из лучших в Москве в те годы. Принося новинки, он с гордостью показывал их всем домашним и всерьёз огорчался, когда мы их иногда критиковали!
У меня в кабинете до сих пор висит портрет деда, написанный А. Зверевым. Я был свидетелем, как он создавался. Полотно лежало на диване, а Зверев, сегодня великий, а тогда — нищий и безызвестный (ничего не меняется в истории искусств!) выдавливал краски из тюбиков прямо на полотно и ваткой размазывал их по холсту!
Из более ранних воспоминаний: высокая температура, кровать у стены, я, совсем мелкий, карандашом разрисовываю отполированную штукатурку стен, подражая картинам, на них висящим! Дед тогда похвалил мою манеру письма, а от бабушки сильно влетело! Дед вообще любил все красивое: музыку, цветы, женщин! Это потом я стал слышать: у твоего деда были самые красивые сотрудницы! До сих пор уверяют, что окончательное решение о приеме в свою команду он принимал в момент, когда после собеседования соискательница вставала и шла к двери! Тогда же я неоднократно был свидетелем, как, сидя в машине, он увлеченно говорил жене: «Инна, посмотри, какая красивая девушка!» Это теперь я понимаю: ну, дед, ну, ты как маленький, а еще академик!
Иногда это ему аукалось — жена (а мне бабушка), стоя посреди столовой, методично била о пол фарфоровые тарелки одну за другой, а он ходил вокруг, разводил руками и виновато говорил: «Ну, Инна, ну, что ты, ну, хватит!»
Но все эти размолвки длились недолго — на деда нельзя было долго сердиться! Хотя поводы для ревности, наверное, бывали: мне достаточно вспомнить, как вспыхивали глаза у почтенных женщин-профессоров, когда они только начинали вспоминать: «Вот когда твой дедушка читал нам лекции!..»
Я слушал эти его лекции в записи, даже пластинка тогда была выпущена! Так свободно и доступно все объяснять, увлекаться, шутить! «Он стремительно входил с аудиторию в распахнутом халате, под которым были видны безукоризненный костюм и белоснежная рубашка, и спрашивал: «Так, какая у нас сегодня тема лекции?!» (Из воспоминаний А. С. Бронштейна «Шоссе энтузиаста».) Его импровизации на клинических разборах вошли в легенду: на них приезжали врачи со всей Москвы!
Вообще, меня не перестает удивлять, как по сей день вспоминают деда! Как большого ученого — да, конечно! Как выдающегося врача — да, конечно! Но это как уважительный кивок в сторону парадного портрета. Никто не остается равнодушным, вспоминая его как человека! Представляете, те, кто его знал и общался с ним, любят его по сей день, спустя почти 50 лет! Какое же он произвел на них светлое впечатление в дни их юности!
Его воспоминания очень долго не публиковали (недаром говорят, что мемуары не надо публиковать, пока люди, в них упомянутые, еще живы). А я впервые прочитал их еще в детстве, уже, правда, после дедушкиной смерти. До сих пор представляю Красный Холм (его родной городок в Тверской губернии) таким, как я его тогда увидел на страницах воспоминаний. Я был там лишь однажды, в глубоком детстве, и никогда больше. Отчасти и потому, что не хочу разрушать тот чудесный образ, созданный моим воображением, когда читал проникнутые такой любовью к этим местам строки. Я влюблен в среднерусскую природу, хорошо знаю подобные городки. И представляю, что где-то есть дедушкин городок, где торговые ряды до сих пор торгуют квасом, калачами и медом, а не китайским ширпотребом, где до сих пор звонят колокола и по воскресеньям все идут в церковь, и белый-белый снег, и сани, и запах сена, и не было ста лет войн, революций, разрушений и восстановлений. Хорошо понимаю Шагала: приехав перед смертью в СССР, он так и не решился посетить родной Витебск…