Дети составляют большой процент человечества, населения, народа, жителей, сограждан – они наши постоянные спутники. Они были, они будут, они есть.
Может ли существовать жизнь в шутку? Нет, детский возраст – долгие и важные годы в жизни человека.
Жестокие, но не знавшие лицемерия законы Древней Греции и Рима позволяют убить ребенка. В Средние века рыбаки вылавливают из рек тела утопленных младенцев. В семнадцатом веке в Париже детей постарше продают нищим, а малышей раздают даром у собора Парижской Богоматери. Это было совсем недавно! И по сей день ребенка могут вышвырнуть, если он помеха. Растет число внебрачных, брошенных, неприкаянных, эксплуатируемых, развращаемых, истязаемых детей. Закон защищает ребенка, но в достаточной ли степени? Многое изменилось на свете, и старые законы следует пересмотреть.
Мы стали богаче. Пользуемся плодами не только собственного труда. Мы наследники, акционеры, совладельцы громадного состояния. Сколько у нас городов и зданий, фабрик и шахт, гостиниц и театров! Сколько товаров на рынке, сколько кораблей для их транспортировки, сколько способов навязать их потребителю!
Но давайте подсчитаем, какая часть общей суммы причитается ребенку, сколько ему полагается не из милости, не в качестве подаяния. Проверим добросовестно, сколько мы выделяем в пользование ребячьему народу, малорослой нации, закрепощенному классу. Сколько составляет наследство и как нужно его делить? Не лишили ли мы, бесчестные опекуны, детей их законной доли, не присвоили ли ее?
Тесно детям, душно, скучно, бедная у них, суровая жизнь.
Мы ввели всеобщее обучение, принудительный умственный труд – никому не уйти от школьной рекрутчины. Мы взвалили на ребенка необходимость согласовывать несовпадающие интересы двух равнозначных авторитетов.
Школа требует, а родители неохотно дают. Конфликты между семьей и школой всей тяжестью ложатся на ребенка. Родители солидаризуются с не всегда справедливыми обвинениями школы, чтобы избавить себя от навязываемой ею опеки.
Служба в армии – тоже лишь подготовка к тому дню, когда солдату придется сражаться, однако же государство обеспечивает солдата всем. Дает ему крышу над головой, пищу; форму, автомат и денежное довольствие он получает по праву – не в качестве подачки. А ребенок, при обязательном всеобщем обучении, вынужден просить подаяния у родителей или общины.
Женевские законодатели спутали обязанности и права; тон декларации[40] – не требование, но увещевание, взывание к доброй воле, просьба о благосклонности.
Школа формирует ритм часов, дней и лет. Школьные работники призваны удовлетворять актуальные нужды юных граждан. Ребенок – существо разумное: он хорошо знает потребности, трудности и препятствия в своей жизни. Не деспотичные распоряжения, не навязываемая дисциплина и бдительный контроль, но деликатные договоренности, вера в опыт, сотрудничество и сосуществование!
Ребенок не глуп; дураков среди детей не больше, чем среди взрослых. Облаченные в пурпурную мантию лет, как часто мы навязываем бессмысленные, некритичные, невыполнимые предписания! В изумлении подчас замирает разумный ребенок перед обидными наскоками седовласой глупости.
У ребенка есть будущее, но есть и прошлое: памятные события, воспоминания и много часов самых что ни на есть подлинных одиноких размышлений. Так же, как и мы, – не иначе – он помнит и забывает, ценит и пренебрегает, логично рассуждает и ошибается, если не знает. Осмотрительно верит и сомневается.
Ребенок – иностранец, он не понимает языка, не ориентируется в городе, не знает законов и обычаев. Порой предпочитает разобраться самостоятельно; когда трудно – просит подсказать и посоветовать. Ему нужен проводник, который исчерпывающе ответит на вопросы.
Уважайте его незнание!
Человек недобрый, мошенник и негодяй воспользуется ситуацией и ответит иностранцу невразумительно, умышленно введет в заблуждение. Грубиян нехотя пробурчит что-то себе под нос. А мы, вместо того чтобы доброжелательно проинформировать, браним детей, грыземся с ними, отчитываем, выговариваем, наказываем.
Как плачевно-убоги были бы познания ребенка, не почерпни он их часть у ровесников, не подслушай, не выхвати из слов и разговоров взрослых.
Уважайте труд познания!
Уважайте неудачи и слезы!
Не просто чулок порван, но и коленка ободрана; не просто стакан разбит, но и палец порезан; синяк, шишка – все это больно.
Клякса в тетрадке – это случайность, неприятность, неудача.
«Если папа проливает чай, мамочка говорит: „Ничего страшного“, а меня всегда бранит…»
Не привыкшие к боли, обиде, несправедливости, дети глубоко страдают, чаще плачут, но даже слезы ребенка вызывают шутливые замечания, кажутся менее важными, сердят.
«Разревелся», «расхныкался», «разнюнился», «сопли распустил»… (Букет из взрослого словаря, изобретенный для детей.)
Слезы упрямства и каприза – это слезы бессилия и бунта, отчаянная попытка протеста, призыв на помощь, жалоба на невнимательность, признак неразумного давления и принуждения, симптом плохого самочувствия и всегда – страдание.
Уважайте собственность ребенка и его бюджет! Ребенок делит со взрослыми материальные тяготы семьи, болезненно ощущает нехватку необходимого, сравнивает свою бедность с достатком приятеля, беспокоится из-за несчастных грошей, на которые разоряет семью. Он не желает быть обузой.
А что делать, когда требуются и шапка, и книжка, и тетрадка, если закончилась, и карандаш, если отняли или потерялся; а еще и в кино надо сходить, и тому, кто нравится, подарить что-нибудь на память, и пирожное купить, и в долг дать соученику. Столько важных потребностей, желаний и искушений – а денег нет!
Не показательно ли, что в судах для несовершеннолетних преобладают именно дела о кражах? Это результат пренебрежения к детскому бюджету – и наказаниями тут ничего не добьешься.
Собственность ребенка – не хлам, а нищенски убогие материалы и орудия труда, надежды и воспоминания.
Не мнимые, а подлинные сегодняшние заботы и волнения, горечь и разочарования юных лет.
Ребенок подрастает. Живет насыщеннее, строит себя; дыхание становится чаще, пульс – быстрее. Ребенка делается все больше, он глубже прорастает в жизнь. Растет днем и ночью, когда спит и когда бодрствует, когда весел и когда печален, когда шалит и когда стоит перед тобой, раскаявшийся.
Случаются вёсны удвоенного труда развития, случаются затишья осени. Вот разрастается костяк, и сердце не поспевает; то недостаток, то избыток; разная химия угасающих и развивающихся желез, разнообразные неожиданности и тревоги. То у него потребность бегать (как дышать), состязаться, поднимать тяжести, добывать, а то – затаиться, замечтаться, предаться воспоминаниям. Попеременно то закалка, то жажда покоя, тепла и удобства. То горячее желание действовать, то апатия.
Усталость, недомогание (боль, простуда), слишком жарко, слишком холодно, сонливость, голод, жажда, недостаток или избыток чего-либо, плохое самочувствие – все это не каприз и не отговорка ленивого школьника.
Уважайте тайны и колебания тяжкого труда роста!
Уважайте нынешнюю минуту и сегодняшний день! Как ребенок сумеет жить завтра, если мы не даем ему жить сегодня сознательной, ответственной жизнью?
Не топтать, не помыкать, не отдавать в рабство завтрашнему дню, не остужать, не торопить и не подгонять.
Уважайте каждую отдельную минуту: она умрет и никогда не повторится, и это всегда всерьез; раненая – станет кровоточить, убитая – тревожить призраком дурных воспоминаний.
Позволим ребенку доверчиво упиваться радостью утра. Это его потребность. Ему не жаль времени на сказку, на разговор с собакой, на игру в мяч, на разглядывание картинки во всех деталях, на перерисовывание буквы, и все это с увлечением. Он прав.
Мы наивно боимся смерти, не сознавая, что жизнь есть круговорот умирающих и вновь нарождающихся мгновений. Год – всего лишь попытка постичь вечность в будничном измерении. Миг длится столько же, сколько улыбка или вздох. Мать стремится воспитать ребенка. Не выйдет: раз за разом другая женщина встречает другого человека и прощается с ним.
Мы неумело делим годы на менее и более зрелые; а ведь не бывает незрелого сегодня, не существует возрастной иерархии, нет низших и высших ступеней боли и радости, надежд и разочарований.
Играю ли я или говорю с ребенком – переплетаются две одинаково зрелые минуты моей и его жизни; и в толпе детей я всегда на мгновение встречаю и провожаю взглядом и улыбкой какого-нибудь ребенка. Когда я сержусь, мы опять вместе, вот только моя злосчастная, жестокая минута терзает и отравляет важную и зрелую минуту его жизни.
Отрекаться во имя завтрашнего дня? А чем он так привлекателен? Мы всегда расписываем его слишком яркими красками. Сбывается предсказание: валится крыша, ибо не позаботились о фундаменте.
Право ребенка быть таким, каков он есть
Каким он станет, каким вырастет? – тревожимся мы.
Мы хотим, чтобы дети были лучше нас. Нам представляется некий идеальный человек будущего.
Следует зорко отслеживать собственную ложь, одетый в красивые слова эгоизм. Вроде бы самоотречение, а на самом деле – откровенное мошенничество.
Мы выяснили с собой отношения, примирились, простили себя и разрешили не исправляться. Да, нас плохо воспитали. Но теперь уже поздно! Пороки и недостатки укоренились. Мы не позволяем детям нас критиковать и сами себя не контролируем.
Мы отпустили себе грехи и отказались от борьбы с собой, взвалив эту тяжесть на детей.
И воспитатель поспешно присваивает взрослые привилегии: следить не за собой, а за детьми, отмечать не свои провинности, а ребячьи.
А ребенок виноват во всем, что нарушает наш покой и комфорт, задевает самолюбие и раздражает, занимает время и мысли. Мы не признаем невольных промахов.
Ребенок не знает, не расслышал, не понял, прослушал, ошибся, не сумел, не может – все равно виноват. Неудача или плохое самочувствие, любая трудность – его вина и его злая воля.