А это рассказ девятилетней Стефы:
«Когда мы пришли домой, то там, за забором, где решетка, лежала птичка. Потом Рома хотела ее взять, а я это увидела и сама захотела взять, и взяла с той решетки. А когда мы взяли, все девочки собрались и смотрели. Потом мы принесли ее сюда. Перышки у нее были такие серенькие и беленькие, клювик в крови и глазки открыты. Мы сделали на дворе такую ямку, завернули птичку в газету и засыпали землей. Может, ее какой мальчишка нарочно убил? Клювик перебитый был, и головка качалась. Рутковская чуть не заплакала. Она как что увидит, так сразу гладит рукой, и уже совсем было заплакала, да не заплакала, только слезы на глазах выступили».
Такова поэзия юных.
Несерьезная педагогикаРадиобеседы старого доктора
Вступление
В «Правилах жизни» я обратился напрямую к детям.
Излагая содержание цикла лекций в небольшой брошюрке, я назвал ее «Право ребенка на уважение».
Главная мысль: ребенок – такой же, как и мы, полноценный человек.
Эта радиоболтовня – еще одна попытка, шутливая.
(Приглушите – осторожно с радиоволнами!)
Виткевич сказал: «В сущности, чем ближе узнаешь крестьянина, тем он менее различим, тем менее существует».
Амьель[44] сказал: «Позволим жизни свободно идти вперед. Следует отринуть озабоченность, тревожность, педантизм, сделаться молодым, ребячливым, быть благодарным и доверчивым».
Без педантизма, но вооружившись доброжелательностью и доверием, видеть в ребенке человека. Не пренебрегать.
Деревня – город
Зимой горожане задыхаются в духоте душного городского воздуха. Их закопченный городской организм, изнуренный пылью и изнурительным городским трудом, тоскует по лону природы. Зима состоит из долгих городских вечеров, четырех стен и четырех времен года: радостной весны, знойного лета, снежной зимы и ненастной осени…
Тьфу, что за бессмыслицу я тут понаписал! Зима состоит из зимы, четырех стен и четырех времен года. Духота закопченной духоты…
Мне и в школе не давались сочинения. Впрочем, первые фразы всегда сложно придумать…
О, знаю. Вот как я начну.
Каникулы и молодежь… Нет, не так. Каникулы! Молодежь и школьная детвора отправляются… с гомоном отправляются… прочь за городские стены, в летние лагеря… из стен… да, в горы, на море, озера, заниматься спортом, на экскурсии. Пыльные, зачитанные школьные учебники…
Э-эх… Вновь ерунда получается…
В молодости я ездил с детьми в летние лагеря. А теперь вот сижу один. Да… Tempora cavant lapidem[45]. Что ж, сижу один, поистрепанный. Теперь – тихая деревенская усадьба, пансионат, простокваша, книжка, свежие яички всмятку прямо из-под курицы.
Я тоже, я тоже хочу в горы. На будущий год? Купил два фолианта по минералогии – буду готовиться. Геология – это вам не лыжи. Скалы, гранит, формации, монолиты… Не лыжи. А вы что думаете!
Молодые тоже не застрахованы. Спорт…
Навещаю их (знакомых) зимой. Звоню. Дверь открывает прислуга.
– Дома хозяин?
– Нет, в больнице, в травматологии, – машину занесло.
– А хозяйка дома?
– В горах – еще не вернулась, лежит, ногу сломала.
– А ребенок?
– Пошел с бонной к доктору – катался на саночках, вывихнул ребро.
Все так. Влекут горы, зовут. Мне бы с камешками поговорить – с людьми не очень получается. И не то чтобы я не хотел – это какой-то врожденный изъян.
Вот, к примеру, три года тому назад в пансионате. Решил сразу же, с первого дня, наладить добрые отношения. Выхожу на веранду. Вежливо улыбаюсь, представляюсь – так, мол, и так, замечаю:
– Хорошая сегодня погода.
А она в ответ:
– Погромче, пожалуйста.
Я еще раз, громче:
– Хорошая сегодня погода.
Она снова просит погромче. Как-то неудобно трижды повторять, что – ну разумеется! – погода хороша… В сущности, пустяк, но вот – неловкость с первых минут… А потом говорят – нелюдим.
Ну ладно. Два года назад, тоже в пансионате. Тут уж я решил быть осторожнее. Выходил не раньше чем к завтраку. Но вот соседка по столу роняет на пол ложечку. Я любезен, быстро нагибаюсь, поднимаю – и хлоп головой о поднос, который несет Марыся, а та, видно, новенькая, неловкая; чашки подпрыгнули, кофе и сливки разлились, соседка прошипела: «Не стоило утруждаться». И убежала – переодевать белое платье.
Тоже пустяк, но я обескуражен. Не виноват, а все равно показал себя растяпой.
В прошлом году я был еще осмотрительнее. Но ближе к вечеру они сами со мной заговорили – дама и молодая барышня. (Кофе поблизости нет, обе хорошо слышат.) «Лето обещают хорошее», «Деревня – это вам не город»… И черт меня дернул с милой улыбкой спросить у старшей:
– Это ваша дочка?
У-у-у! Та прищурилась – льдинки, северный ветер:
– Неужели же я похожа на мать такой взрослой барышни?!
На следующий день сижу я на скамейке с дочкой супруги адвоката (развитая, общительная девочка), она издали показывает пальчиком на эту даму и говорит:
– О, эта тетенька, вон та, сказала про вас… но я не скажу что. А я тоже один раз болванку видела, для шляп, вот!
Так что на сей раз я выбрал себе самую укромную комнатку. Хотя хозяйка отговаривала – эта, мол, темная, а есть солнечная, на втором этаже. Ничего-ничего. Отнес чемодан. Умылся. Пошел знакомиться с окрестностями.
Встретил хозяина пансионата. Там лес. Тут речка. Тишина.
Спрашиваю его:
– Климат здоровый?
– Не шибко.
– Почему?
– Говорят, малярийное место.
Спрашиваю:
– Кухня хорошая?
А он:
– Жена проследит, если камни в печени не будут докучать; мне нравится.
Спрашиваю:
– А клопы есть?
– А как не быть? Есть. Гости с вещами навезли.
– А публика (хозяйка говорила) приличная?
– Какое там, всякий сброд.
Упоминаю свою комнату. Удивляется:
– Эту дала? Отберет, наверное.
Говорю:
– Нет, я уже занял.
– Это ничего не значит – уединенную комнату просили молодожены; она вам еще лучше даст.
– Но я не соглашусь.
– Согласитесь.
Я прошу его поговорить с женой. Чтобы оставила меня в той комнате.
Не хочет:
– Это ее дела, я не лезу, только помогаю ей немного.
Мы явно друг другу понравились. Открываю ему секрет: что намерен, должен, хочу тут программу для радио, вот… Как бы это устроить?
– Гм. Непросто. Хотя кто знает, если вы жене понравитесь… Она тогда поспособствует вашей работе.
– Ну да. А что надо сделать, чтобы ей понравиться? У меня ведь времени мало.
– Зайдите к нам вечерком, попросите у нее иголку с ниткой. Спросит зачем – скажете, что оторвалось, надо пришить. Женщины умиляются, когда мужчина шьет. Сразу скажет: ну что вы, мол, она сама с превеликим удовольствием, и получится у нее ловчее; расчувствуется, все простит, посоветует, сделает. У вас есть что-нибудь рваное? Мможет, пуговицу надо где-нибудь пришить?
– Ясное дело…
Тихо. Деревья шелестят. Вдали коровки пасутся. Петух в деревне прокричал.
– Так это будет программа для детей, о детях… Об этих, наших? – спрашивает.
– Ага.
– А что о них можно интересного рассказать? – удивляется.
– Посмотрю, подумаю, пока не знаю.
– Доктор, – говорит он, – я их, – говорит, – наблюдаю каждый год и диву даюсь. Вот увидите, есть тут одна девчушка – от горшка два вершка, а с претензиями, да еще какими: и удобств нет, и жестко, и темно, и дождь, а она ведь деньги платила, имеет право… Кучеру устроила скандал – обещал хорошую погоду, а она на прогулке промокла. Словно мы тут, в деревне, обязаны предсказывать погоду и урожай. Сами увидите. Вот о ней бы рассказать; ее тетя была на Ривьере, она знает…
– А мальчишки?
– А что мальчишки? Камнями в кур швыряются, ветки ломают, все равно ведь осенью уедут. Ну что вам сказать? Такой народ, ничего им не жалко. Сами не сажают, не сеют. Всё только покупают. Мы, деревенские, должны, а вам причитается. Жена велела сделать волейбольную площадку. Нет, мало. Купил сетку. Мало. Подавай еще мячи и велосипеды.
Я успешно выступил с защитной речью.
Раздосадованный, он признал, что не все такие, даже не большинство, но именно эти немногие мозолят глаза и запоминаются.
– Они просто не понимают: нужно, можно им объяснить. А можно родителям.
Он махнул рукой.
Тогда я спрашиваю:
– А взрослые?
– Удивительно, как они еще не спалили тут все. Опять пришлось дюжину пепельниц купить. Каждый год траты: баки для горячей воды, шезлонги, граммофонные пластинки…
– А платят?
– Когда как. Каждый год жена надеется, что уж нынче в убытке не останемся.
– Ну хорошо. Однако же, согласитесь, это хоть какое-то разнообразие в монотонной жизни.
– Нет. Каждый год одно и то же. Теперь меня развлекают уже только их драгоценные советы. Один рекомендует разводить бобров, другой – тутовые деревья. Или устроить пруд, пустить рыбу. Сыры, раки и консервы на экспорт. А вот еще – скрещивать. Например, жаворонка с соловьем – зачем нам заморские канарейки? Лошадей предлагают кормить хлопком, а из молока ткать ковры. Теперь сплошные машины да прививки. (Он видел в кино тракторы.) Например, привить дыню на дуб. А что, занятно – получились бы с горчинкой. А один был в Дании и видел: куры в инкубаторах несут по три яйца в день. Или еще табачные плантации. У нас-то что – отсталость, ретроградство и расточительность. А луга? Вот зачем столько места – весь луг – засевать травой и поливать? Лучше осушить, чтобы комаров не было. А ездить на бричке, когда можно на автомобиле? Один бывший депутат мне даже железную дорогу обещал.
Я приуныл. Говорю:
– Ну да. Всякий вздор несут – оттого что не знают.
– Нет, – возразил он живо. – В городе знают, всё знают. Как пить дать, отличат люпин от ячменя, козла от зайца. Знают они всё, газеты читают.