А когда и вправду доводит до отчаяния – безнадега и скрежет зубовный, ни бе ни ме, – я говорю, к примеру, что он сверхгиперархибалда в сороковой степени. Говорю: «Годам к пятидесяти непременно поумнеешь». Или: «Только твой сын и внук станут такими, как надо, только твой правнук принесет человечеству пользу и радость».
Я никогда не говорю: «Сто раз тебе нужно повторять!..» Сто раз – это и неточно, и занудно. Он тебе сразу: «Вовсе не сто!» – и будет прав. Так что я говорю: «Я повторял это и в понедельник, и во вторник, и в среду, и в четверг, и в пятницу, и в субботу, и в воскресенье». Или: «Я тебе это уже говорил в январе, в феврале, в марте, в апреле, в мае и в июне». Не говорю, что он совсем не помогает, – говорю, что мало, слишком мало.
И убиваю сразу двух зайцев: побуждаю к дальнейшим долговременным усилиям и образовываю: запомнит дни недели и месяцы. «Я говорил тебе весной, летом, осенью и зимой». Или: «Говорил на рассвете, ранним утром, в полдень, на закате». Учу и обогащаю словарный запас. А не «сто раз» – монотонное, убогое и раздражающее.
Или же «упрямый», «упрямец». Не лучше ли «забастовщик», «негативист», «нигилист», votum separatum[57], liberum veto?[58]
А он потом: «А что значит „вандал“?», «Что значит „демоническая личность“?», «А что это такое – liberum veto?»
Вот и с тобой тоже у меня вырвалось.
Ты вырастешь толковой и умной, ты будешь толково и разумно руководить своей семьей и на работе будешь умелой и толковой. Поэтому я и сказал, что ты мегерочка (признай, что справедливо!), пока еще уменьшительно, ласково. Ты тоже вырастешь. Ты пока еще не мегера…
В любом классе, в любом дворе, на любой детской площадке есть своя мегерочка. Ее не перевоспитать. Ее можно только обезвредить. Помни: конфликтуя со сверстниками, она попытается добиться расположения взрослого. Не отталкивай, но держи разумную дистанцию. Будь осторожен! У маленьких хищниц имеются коготки.
Ложиться пораньше
Это дело непростое. Вам кажется, что как я скажу, так и будет. Вы переоцениваете мой авторитет и масштабы влияния. Тут требуются осторожность и дипломатичность. Потому что если я скажу: «Дети не куры, чтобы ложиться спать с курами, это вам не курятник, где все укладываются рано», – уверяю, ничего из этого не выйдет, проиграем.
Сразу же скажут, что сон – это здоровье, и неужто вам дня не хватает, и так целый день гоняете, а вечером – туман и шея голая, роса и ножки босые, и что ультрафиолетовые лучи днем, и что желёзки, и что темно вечером, ничего не видно, можно веткой в глаз… Скажут, что взрослые тоже имеют право на отдых, потому что днем шум и ругань, а вечером хочется покоя – без детей, без этих ультрафиолетовых лучей.
Пусть даже две мамы отнесутся с пониманием, так обязательно найдутся другие: этот еще мал, этот слабенький, тот переутомлен (школа ведь, учеба напряженная, надо в деревне сил набраться на весь трудный учебный год). Скажут, что я теоретизирую, потому что собственных детей нет, что познания мои нафталином посыпаны, застыли как муха в янтаре, а на дворе – прогресс и новые течения.
И потом, вовсе даже не с курами, нужно ведь еще повозиться, тщательно умыться, так что все равно выходит поздно. И режим дня собьется, а затем бессонница, синяки под глазами, глаза мутные. И шпинат, такой полезный, есть отказывается. В общем, на моей стороне две-три мамы, а остальные все заодно – и дело проиграно. Нет, надо без кур, иначе, осторожно и постепенно.
Надо подготовить почву. Сначала пробный шар, пропаганда. Тут словечко сказал, там обмолвился. Например: если не начать сейчас закалять, то потом, когда уже станет самостоятельным и вырвется на свободу, он дорвется до лыж или санок и шею себе свернет; а то еще сядет за руль, потеряет управление и врежется в столб или в груду придорожных камней (ориентацию в пространстве лучше развивать смолоду и в темноте). Маменькин сынок – глаз ведь с него не спускали…
Другой маме расскажу, как только что прочитал в последнем номере заграничного медицинского журнала о новейшем открытии: вечерняя роса – самая радиоактивная и гидроклиматобальнеологическая. Третьей – что поэтичность деревенского вечера высвобождает в подсознании возвышенность и электроны и это влияет на всю жизнь и оставляет незабываемые впечатления. Четвертой – как один мальчишка говорил мне, что, когда его слишком рано укладывают в постель, он не спит и злится и его одолевают всякие чудны́е мысли. На самом деле он сказал так: «Я, вообще-то, люблю полежать в кровати и подумать, но, когда меня укладывают сразу после ссоры, я еще распален, и в голову лезут разные путаные – нехорошие – мысли».
В общем, только договариваться, вести переговоры за круглым столом, чтобы сломить сопротивление и обернуть дело в свою пользу; ну и торговаться: условия, ограничения, исключения и оговорки.
Не уходить далеко? Ладно: давайте определим границы.
Спортивные тапочки? Договорились, и еще носочки.
Молоко пить без всяких разговоров? Сколько – один, два стакана? Может, с овощной добавкой?
Точное время, чтобы никаких отсрочек? Запросто: раз-два, по первому слову, без проволочек, умываться (и зубки тоже) – и марш в кровать, голова на подушке – и через секунду уже хррр-шшш… хррр-шшш… И у взрослых руки развязаны.
Но это ведь не официальный договор с печатью. Может случиться так, что я одержу дипломатическую победу, два вечера порадуюсь, а потом – бац, противники разрывают контракт – и мы терпим поражение. Снова идти спать? И в ответ на мое любезное «Доброе утро» – холодно: «Доброе утро», потому что я посторонний и вмешиваюсь, когда не просят.
Я искренне хочу вам помочь, ребята, но не нахрапом – и ни слова о курах. Этот аргумент вызывает лишь раздражение.
Но и вы не зевайте. Ведь вам нужны вечера, чтобы потом написать сочинение «Как я провел лето». В сочинении нельзя не упомянуть о вечерах, иначе тема будет не раскрыта. Или, скажем, «Вечерние труды крестьянина в поэме Мицкевича „Пан Тадеуш“». Или «Лес и река при полной луне».
А вот воспоминание из прежних времен – спокойных времен здравого рассудка.
Поздний вечер. В деревне. Сидим за столом, разговариваем.
Спрашиваю:
– Где наследник, где ребенок?
Отец:
– Да где-то шастает – может, в конюшне, а может, на лягушек охотится.
Мать:
– Яму какую-то копают, с обеда на глаза не показывался.
– Проголодается – придет, – добавляет отец.
А на столе стоит и ждет миска остывшей молочной каши.
И вот возвращается ребенок-наследник, поспешает, едва на ногах держится, шатает его.
– Мы закончили! Мама, поесть…
Садится и энергично – раз-раз, ложка за ложкой, трескает, съедает все подчистую. И вдруг – оперся локтем о стол, застыл с последней ложкой каши. Спит.
Ложка выскальзывает из пальцев, каша и молоко брызгают на чуб, а он шепотом сквозь сон:
– Лопату давай…
Папа его – на руки. Такой тихий сейчас, беспомощный, послушный. (Детский сон – одно из величайших чудес в этой жизни.) А после мама прямо на кровати обтирает мокрым полотенцем спящего: лапы как у трубочиста, штаны изодранные, ноги исцарапанные. Стирает мокрым полотенцем эту кашу со лба, протирает ненаглядную измазюканную физиономию. А он пьет, хлебает большими ложками густой сон, этот обильный, неиссякаемый, бездонный сон, этот здоровый, спартанский сон… Можно палить из легкой и тяжелой артиллерии, пушек, зениток, да хоть салютовать из всех орудий разом – он не шелохнется: спит мертвым сном.
Ночью блохи (собака же) и комары, на рассвете нахальные мухи лезут в глаза, в уши, в нос. Чихнул, перевернулся на другой бок, что-то пробормотал, вздохнул, натянул одеяло – и спит.
И только когда с безошибочной, математической точностью почувствует, что в самый раз, хватит, – только тогда он поморщится, протрет кулаком глаза, откроет их, поморгает, оглядится удивленно, почешется… Смотрит, смотрит – и вот уже очнулся и улыбается. (Бессонница у детей – тоже мне выдумали!)
Ой!.. Обмочился…
Да ну, не потонет – высохнет; да вот уже все высохло.
Что, соломы для матраса не хватает? Или вам куска мыла жалко, чтобы выстирать свою драгоценную простыню и куцую рубаху? Воды не хватает – выкупать эту молодую поросль, будущее народа и надежду завтрашнего дня?
Да пускай себе писается на здоровье – банзай! Что за катастрофа – ни убытка, ни позора, ни вреда… И потом, как могло быть иначе? Вечером он легкомысленно забыл, а ночью исправно спал. Он же растет, дорогая мама, а это требует сил и труда.
Ну, тут сразу найдется что о себе послушать: я, мол, старомоден, несовременен…
Помню, в летнем лагере это было. Зной, жара. Сотня мальчишек. Днем не ели – не хотелось. А прохладным вечером – простокваша с картошкой. Понятно, что она имела успех. Ну и утром у шестерых под кроватью озеро.
Шестеро из ста – разве это так много? По моим точным расчетам, два-три матраса сушить придется непременно, этого не избежать. Как говорится, ничего не попишешь.
Один ехидный мальчонка заявляет мне:
– У них, пан доктор, сегодня праздник моря.
– Перестань, – говорю, – им это будет неприятно.
Короче, я утверждаю, что каждый ребенок имеет законное право на две катастрофы в год. В летнем лагере, в новой обстановке, процент увеличивается. Это мне доподлинно известно.
Люди стали самонадеянны и нетерпеливы, они слишком ценят удобства. Всюду норовят соломку подстелить, сердятся и ворчат, столкнувшись с малейшей неприятностью, с любым препятствием, хотят всего немедленно.
Деревцу требуются долгие годы, чтобы вырасти. Сон у малолетки еще не устоявшийся, бесхитростный и неловкий. И на что тут, спрашивается, пенять – в суд, что ли, подавать на законы природы?
Вы требуете, чтобы я добился для вас права ложиться спать попозже, не с курами? Дело вовсе не в курах, а в духе времени, новейших тенденциях. Трудно плыть против течения.