У тебя есть время. Появятся и нужные винтики. Может, всего одного какого-нибудь не хватает. Не знаю. В голове кавардак? Тоже не упрек, скорее похвала. Голову ты не потеряла. Она у тебя имеется – в сегодняшние времена, когда даже ответственных людей обвиняют в том, что у них головы на плечах нет. Тебе же посчастливилось ее иметь, мама это признает. А что в ней кавардак? Отлично! Значит, не пустая, что-то в ней есть, раз кавардак. Бывают такие шкафчики – застекленные, а внутри собрания сочинений в красивых переплетах, корешок к корешку. Никто не открывает, не заглядывает, ничего не добавляет. Зато порядок, все на месте. А в твоей голове то одно, то другое прибавляется, каждый день что-нибудь новенькое. Ты накапливаешь – пока что как попало. Собираешь, добавляешь, переставляешь – спешка, беспорядок – вот и кавардак. Расставишь все по полочкам, наведешь порядок. У тебя есть время.
Она посмотрела на меня с обидой (плохо!):
– Вы шутите! Вот именно, что нет у меня времени!
Она задыхается от возмущения. Опять: ханжество, ложь, фальшь. Она хочет быть сложившимся человеком. (О-о-о!) И снова: мол, ханжество, фразы, милая улыбка, а за глаза – сплетни, неприязнь и предательство. Гм!
– Ты с подругой поссорилась?
Нет, это все в прошлом. Она уже не ребенок (все мы немного дети…). Но она – нет! Последний скандал дома был из-за того, что не захотела идти с мамой к тетке (и не пойдет!). Тетка подначивает маму. Она ее ненавидит!
– Погоди-погоди. Спокойно. Не драматизируй. Тетка…
Да не в тетке дело, а вообще. Всякие мелочи. Скандал из-за гребешка (ну да, взяла, другого не было, пришлось – и потеряла), скандал из-за фильма, на который не разрешили пойти, из-за туфель…
Вдруг:
– У кого есть броненосцы, тому все можно!
– Ты хочешь иметь броненосец?
Она:
– Не хочу.
Моргает. (Плохо!)
– Чтобы все было можно?
– Я не эгоистка. Я знаю, что происходит. Вы не понимаете. Вы – погасший вулкан.
– Смилуйся надо мной, барышня! А чего ж ты хотела? Взгляни на меня и устыдись. Погасший? Таковы законы геологии.
– Мужчина не может понять женщину, потому что не может родить детей.
– Это тоже закон природы: да, не может.
Она взглянула на меня недоверчиво и честно согласилась:
– Допустим, я сказала глупость…
(Хочет, чтобы была работа, чтобы не было голода, хочет иначе. А кто не хочет?)
Тишина. Пауза. Я снова, примирительно:
– Ты сказала: вечно скандалы. Вечность – трудное слово, не следует им злоупотреблять… – И не знаю, что говорить дальше…
Она права. Мне трудно с девушкой – с парнем было бы легче. Разговор более конкретный. Например: «Скажи, юноша, какая муха тебя укусила, какая вожжа под хвост попала?» Знаю: юность – это словно бы интеллектуальное недомогание. (Сказал кто-то: я вырвался из молодости, словно из сумасшедшего дома.) Ну да, но ликвидировать распри в удачные периоды, чтобы не остался осадок. Буря? Даже лучше, потому что потом разрядка. У родителей тоже так – и у взрослых случаются свои заботы, трудности, чудачества и капризы. Надо прийти к какому-то согласию на территории семьи.
Ну да, это с парнем. А с ней-то что делать? Спрашиваю осторожно:
– Как учеба? Кто у вас в классе? Учитель или учительница?
– Вы ошибаетесь, – фыркает она. – Думаете, я влюбилась?! – (Любовь она тоже переросла – раз и навсегда.)
Я чешу карандашом лысину. А она:
– Я не сентиментальна. Я понимаю. Я знаю: мама хорошая, все они хорошие, хотят добра, желают мне добра. Но…
Глазки беспомощно туманятся.
– Все говорят, дают добрые советы, а я всё равно одинока.
Да-а-а. И нет от этого лекарства. Никто тебя не заменит (не выручит). Не увернешься, не избежишь. Захочешь убежать – догонит. Спрячешься – отыщет. Нужно как-то с ним сразиться. Ты его или оно тебя за вихры ухватит. Нужно решение. И смело – и вперед – и спокойно. Не удалось? А ты стой на своем. Больно? Заживет. Одиночество можно растратить, растоптать, промотать. Но можно и оседлать, сразиться с ним. Прирученное, послушное, оно может поднять, закалить, дать силы. Азбука одиночества – потом уже будешь читать бегло. Ноты – скучные упражнения, а потом сюрпризы и постижение тайн.
(Хорошо говорить, глядя в два неподвижных глаза, которые я хочу понять. Но будь бдителен: одно неудачное слово – и тебе крышка.)
– Одиночество нельзя заболтать и перекричать, – говорю я. – Ты не любишь фразочек, но столь же плоха и неприятна поза.
А она:
– Да, мама тоже называет меня «комедианткой».
– Это не важно. Третьестепенно… косметика совместного существования. Скажи: если ты опоздаешь на обед, меньше голодных станет на свете? Если вместо того, чтобы закрыть дверь тихонько, – хлопнешь, больше будет работы для людей? Если ты не положишь вещь в шкаф, а запендюришь куда-то…
Она:
– «Запендюрить» – хорошее словечко.
– Согласен. Не важно. Нужно эти мелочи (из мелочей состоит каждый обычный день) рассматривать с точки зрения: не может ли быть хуже, не рухнет ли небо на землю. Не мелодраматически…
Снова тишина. А потом она:
– Я себя не понимаю.
– Иначе было бы скучно.
И наконец звучит слово: счастье.
– У-у-у… Счастье? И всё? А может, еще и славы хочешь? Меньше – никак? Надо ж, чего сопливице захотелось.
(Вырвалось. Она тут же подхватила. Видимо, понравилось.)
– Сопливица? Откуда вы это взяли? Нет такого слова!
– Могу взять обратно.
– Нет, зачем? Я посмотрю в словаре. Это от «сопляк», наверное. Ха-ха-ха.
Смеется. И снова серьезнеет:
– Так что, нет ни счастья, ни славы?
– Почему же – есть.
– Ладно… Поверьте: я мамулю понимаю и по-разному с ней уже пробовала. Но мама неисправима, и я часто теряю терпение.
– Ну как? – спрашивает потом мама.
– Ничего серьезного. Но вы лучше избегайте таких слов, как «фанаберия», «комедиантка». Они раздражают. У молодежи свои загадочные лексические симпатии и отвращения. И не надо слишком часто повторяться – они любят разнообразие. Она признала, что разговор со мной был даже немного выносимее, чем с другими…
– Так она вам сказала? Ну и нахалка! А вы ей что?
– Ничего. Я доволен, даже отчасти горжусь. Она признала также, что вы правы. Сказала, что подумает, что понимает вас.
– Она – меня?! Тоже мне… Ну знаете… Может, правда, было бы лучше обойтись без этого разговора…
Одиночество старости
Лето. Парк (заброшенный). Река. Поблизости молодой сосновый лес, подальше – еще один, в котором «привидения» (да). Кто-то там кого-то любил, кто-то кого-то – говорят – убил – и еще там очень старая липа растет, которую надо обязательно увидеть. Триста лет ей, пятьсот – а самые молодые насчитали даже две тысячи. «Мы вас проводим!»
Ха! Раз они мне непременно должны показать, а я должен увидеть, потому что тысяча лет – и еще привидение – и не так уж далеко – и я не пожалею (искренне хотят доставить удовольствие!) – ну ладно. Идем. Жарко (лето, полдень). «О, видите, уже близко – вон там – еще немножко – уже видно. Правда, мы ведь вас совсем не утомили?»
Наконец лес и липа.
Я восхищаюсь (а как же иначе): «Тенистая, раскидистая…» – «Да». – «И красивая?» – «Красивая». – «И такая ужасно старая». – «Мм». – «Величественная». – «О!» – «Седая и почтенная». – «Ну…»
Они уже берутся за руки (обязательный ритуал) – встают вокруг дерева, о-о-о!
Я сижу. А они бегают, смеются, чирикают, перекликаются, ищут друг друга, прячутся. «Ну, детвора, возвращаемся, а то опоздаем и будет скандал!» – «Идем обратно…»
В следующий раз, вечером, уже один, не спеша, отправляюсь посмотреть, навестить почтенную, седую липу. «Ты здесь? Хочешь поговорить?» – «Я пришел».
Смотрю.
Ствол. Шрамы на коре – многочисленные – опыт ее жизни и приключений. Знаки (иероглифы прошлого). Залеченные. Складки. Морщины, бородавки, наросты. Кто-то когда-то отломал, отрубил.
Смотрю вверх. Гуща зелени. Тенистая. Но высоко (вижу) – одна большая сухая ветка, свисает безвольно, черная, на ней мертвые веточки. (Не заметила молодежь изъян кроны.)
А внизу, где видны корни, – что это? Присыпанное землей и заросшее травой? Начинаю копать тростью, ковыряю (как дантист в больном зубе). Отверстие – вниз – дупло – запах сырости. Ну да…
Листьев тоже меньше, и они менее крупные – и зелень их словно бы покрыта инеем (только это видно невооруженным взглядом). Что там и как – под землей? Как кружат соки в склеротических сосудах? Ломит кости к дождю? Как липы кашляют?
Еще цветет? Но пчела поймет, что в сладости ее цветов – что ж удивительного – усталость.
Среди задорной зелени деревьев, недавно живущих молóдок, побегов, юнцов, зеленой мелочи – она одна – задумавшаяся и одинокая.
Не буду рассказывать, о чем мы там беседовали, но, когда наступает время уходить (нужно уметь прощаться), – ухожу я неохотно. Накрываю руку липы ладонью, киваю:
«Правда ведь, все это не важно (фокусы и шалости младшего поколения)? Привет тебе! Держись, сестра!»
Когда начинается старость, ее одиночество? Первый седой волос, первый вырванный зуб, который уже не вырастет, первая или двенадцатая могила учителя, ровесника – товарища по трудам, дурачествам и надеждам? Когда подрастает дочь (сын) – или только когда внуки? Как это было? Первая встреча со старостью? Приближается, медленно опутывает – или внезапно, как из засады, тяжело бросается на плечи? А ты? Защищаешься или поддаешься?
Уже не хватает сил (а обязанностей еще много), ты становишься менее нужен и менее желанен, тебя отодвигают, терпят, бросают, отталкивают? Ты мешаешь?
Или жалоба: моя вина, их вина? Или нет тут ничьей вины? (Ошибки, заблуждения. Таков порядок вещей.) Не успеваешь? Безуспешно барахтаешься среди новых людей и событий.
Нужны острое зрение, слух, нюх, крепкие мышцы. А ты? Инвалид.
Одиночество среди близких (но далеких) и даже доброжелательных (но занятых собственными молодыми делами); или одиночество среди безразличных, недоброжелательных? (Докучливый приживала.) А они завтрашним днем сильны, богаты, уверены в себе. (Уродлива и неуютна обидчивая старость.)