Вскочил медведь с березового пня, затопал ногами:
— Во-он! Разорву в клочья, если не исчезнешь.
Побледнел Ежик, попятился под куст, залепетал:
— Исчезну, дядя Спиридон, исчезну. Теперь я вижу, что не тебе снился. Лосю, наверное. Он большой, толстый, поспать любит. К нему сбегаю. Чувствую, кто-то видел меня во сне сегодня, а вот кто, пока еще не нашел. Но найду, всех в лесу обегаю, но найду.
И убежал, а медведь походил-походил вокруг берлоги, успокоился. Сел на свой пень и опять стал солнышку удивляться:
— Надо же! Лапой прикрыть можно, а сколько огня в нем, всю землю греет. Но я бы еще больше грел, если бы меня на такую высоту подняли. И света дал бы я много.
Но тут вспомнил медведь Ежика, вспомнил, как кричал на него и ногами топал, и вздохнул:
— Какое уж во мне тепло. Рык один. Он, Ежик-то, может, поесть ко мне приходил... Семья у него большая, не каждый день ест досыта. Может, приходил он, чтобы помог я ему, а я его прогнал.
Посидел медведь, поскреб в затылке, сказал:
— Большое сердце нужно иметь, чтобы светить миру. Если бы меня даже и подняли туда, где солнце, все равно никто бы меня не назвал солнцем. Все показывали бы на меня снизу и говорили: смотрите медведь в небе.
Так рассудил медведь Спиридон, а Ежик в это время топтался перед Лосем и в который раз спрашивал у него:
— Может, я все-таки приснился тебе, Лось, да ты не смеешь признаться? Боишься, смеяться над тобой будут, что большому Лосю снятся маленькие ежики? Так ты не бойся. Я никому не скажу. Моя душа — могила. Будем знать вдвоем только с тобой: ты да я.
— Да нет же, говорю тебе — нет. За всю мою жизнь ты ни разу не снился мне. Ну что ты ко мне пристал? — мотал рогатой головой Лось и был готов разреветься от отчаяния.
А Ежик глядел с отчаянием на него и спрашивал:
— А может, все-таки видел, а?.. Может, видел все-таки?
ВСЕ ЕЩЕ ИЩЕТ ЛИСА
Надоела всем Лиса своими плутнями. Собрались звери, подумали и решили — повесить ее. Видит Лиса — плохо дело, всерьез за нее взялись, конец ей приходит. Попросила:
— Раз уж вы решили повесить меня, воля ваша — вешайте. Но исполните по древнему обычаю мое последнее желание: разрешите хоть дерево самой выбрать.
— Это можно, — сказали ей. — Выбирай.
И подвели Лису к березе. Спрашивают:
— На ней повесить тебя?
Обошла Лиса березу вокруг, оглядела со всех сторон, сказала:
— На ней можно бы, да низковата она немного. А вы уж меня на таком дереве повесьте, чтобы далеко меня видно было.
— Это верно, тебя нужно повыше повесить, чтобы все видели, что мы у себя в роще с плутами делаем, — сказали звери.
И подвели Лису к сосне.
— На ней, — говорят, — в самый раз тебе висеть будет. Вон она высокая какая.
Оглядела Лиса сосну, покачала головой:
— На сосне можно бы повисеть, да сучьев на ней мало. А мало сучьев, мало тени. Высохну быстро. А вы уж меня так повесьте, чтобы я долго висела.
— И это верно. Ты должна подольше повисеть, чтобы все запомнили, что мы у нас в роще с плутами делаем, — сказали звери.
И подвели Лису к дубу.
— На нем, — говорят, — тебя повесим. На нем ты не вдруг высохнешь. Вон он сколько тени дает.
Оглядела Лиса дуб со всех сторон, сказала:
— Можно, конечно, и на нем повисеть, но вы посмотрите, сколько ветвей на нем. Меня среди них и не видно будет. Рядом пройдут и не заметят, что вишу я. А вы уж меня так повесьте, чтобы откуда ни поглядел, увидел — вон она я, покачиваюсь.
И все опять согласились:
— Верно, тебя нужно так повесить, чтобы кто ни поглядел, обязательно сказал: вон она, плутовка, висит.
И подвели лису к осине. Но и у осины нашла Лиса изъян. И у ясеня тоже. По всей Гореловской роще провели ее и во всей роще не нашла Лиса дерева подходящего, на котором ей было бы приятно висеть.
— Пойдемте, — говорит, — в Осинники. Там поищем.
Но у всех были дома дела, и потому все сказали ей:
— Иди одна. Найдешь, кликнешь нас. Мы придем и повесим тебя.
— Пусть так будет, — сказала Лиса и ушла в Осинники.
Лето она в Осинниках провела, а на зиму в Дубовую рощу перебралась, там зимовала. Сейчас, говорят, собирается идти в ясеневый лес. Все еще ищет Лиса и никак не может найти для себя подходящее дерево.
— Я, — говорит, — и не думала раньше, что во всех наших рощах нет истинно хорошего дерева, на котором хотелось бы висеть.
НАВЕСТИЛ МЕДВЕДЬ ДРУГА
Жизнь свою медведь Спиридон прожил бок о бок с медведем Лаврентием. Крепкая у них дружба сложилась. Соберутся, бывало, у медведя Спиридона гости, зовет он медведя Лаврентия:
— Идем, Лаврентий, без тебя вроде И за столом пусто.
А соберутся гости у медведя Лаврентий, он зовет Спиридона. Горой друг за дружку стояли и помощь всем в роще оказывали. Надо медведице Авдотье берлогу к зиме отремонтировать — идут. Надо Ванин колодец почистить — чистят.
Жизнь так прожили, а минувшей осенью ушел Лаврентий к сыну в Осинники и осиротел без друга медведь Спиридон. Всю зиму толковал о нем и весной из берлоги прежде времени вылез. Ходил по роще, печатал следы по ноздреватому снегу, говорил:
— Спит еще, поди, Лаврентий, а то бы давно навестил меня или весточку прислал.
Посидит у своей берлоги, идет к берлоге медведя Лаврентия. Поглядит в окошко — пусто. Вздохнет:
— Нежилым пахнет.
И глядит на просеку: не идет ли Лаврентий. Он, медведь Спиридон, сам бы давно сходил к нему, да не знает, где теперь живет Лаврентий. Тоскует о нем. Лежит по ночам у себя в берлоге, глядит в темный потолок и думает:
«Что же ты забыл обо мне, Лаврентий, я ведь совсем, совсем один...»
Ни за ягодами, ни за грибами в это лето медведь Спиридон не ходил, боялся.
— Уйду я, — говорит, — а Лаврентий придет. Увидит — нет меня, уйдет. И мы не встретимся. Я лучше без ягод и без грибов побуду, да повидаюсь с другом.
Но друг не шел. Напрасно просиживал медведь Спиридон на завалинке, поджидая его. Садился раненько поутру и сидел. Хрустнет сухая ветка в чаще, встрепенется медведь:
— Не Лаврентий ли это.
И уж готов подняться навстречу, да не идет никто. Свесит большую голову на грудь и сидит, угрюмый. И так до вечера. Поглядит иной раз на берлогу медведя Лаврентия и вздохнет тяжело:
— Как быстро дичает она. Травой уже заросла, будто и не жил в ней никто.
А вечером поднимется и скажет:
— Значит, и сегодня не будет.
И идет в берлогу. Но и в берлоге все о том же думает. Ляжет в постель, а покой не берет.
— Что же не идешь ты, Лаврентий?.. Или сообщил хотя бы с кем, где живешь ты, я бы сам навестил тебя. Говорил когда-то: ото всего отрекусь, а с тобой не расстанусь... Эх, ты.
И вспоминал последнюю встречу с медведем Лаврентием. Минувшей осенью это было. Сидел Лаврентий возле медведя Спиридона и жаловался:
— Сова из Осинников прилетела, сказывала: опять со всеми соседями переругался Афоня мой. Хотят его из Осинников выселить. И что ему добром не живется?.. Решил я к нему пойти. Внуков нянчить буду да и Афоне мудрость свою житейскую передам.
Простились они. Ушел Лаврентий, а медведь Спиридон всю зиму ворочался в берлоге да думал:
«Ох, Лаврентий, Лаврентий, не повезло тебе с сынком твоим...»
И с первых дней весны все ждал медведь Спиридон — вот навестит его Лаврентий или весточку пришлет. А Лаврентий ни сам не шел и не присылал никого.
«Может, болеет», — думал по ночам медведь Спиридон. И однажды, перед осенью уже, решился:
— Пойду, Осинники не так уж велики. Кто-нибудь укажет, где живет Лаврентий.
Долго добирался медведь Спиридон до Осинников. Не те годы стали, чтобы в эдакую даль по гостям ходить, да и в Осинниках не вдруг отыскался Лаврентий. Не знали его еще в Осинниках, а про Афоню медведь Спиридон спросить не догадался. Но все-таки нашел. Подходил к берлоге, тревожился:
— Застать бы дома. Вдруг я к нему иду, а он ко мне отправился? Ждать придется.
Но зря тревожился Медведь Спиридон. Дома был Лаврентий. Сидел на лавке в берлоге, внука причесывал. Увидел медведя Спиридона, обрадовался:
— Спиридоша! Ты!
И медведь Спиридон ему обрадовался:
— Лаврентий! Живой!
И прижал его к груди, по спине похлопал. Повторял, роняя на плечо друга скупые старческие слезы:
— Живой, гни тебя в дугу.
Растрогался и медведь Лаврентий, запершило и у него в горле:
— И живой, и здоров пока. Внуков вот нянчу... Спиридоша, как же ты отчаялся с твоим-то здоровьем идти ко мне в такую даль?
— Что ты, — сказал медведь Спиридон. — Разве дорога к другу может быть далекой?
И опустился на стул, с трудом перевел дыхание.
— Не ходок стал. Воздуху не хватает. Думал: и не дойду. Не те годы стали, чтобы по гостям ходить. Ты ведь моложе меня, вон в тебе сколько силы еще. Так меня сдавил, что дажё кости хрустнули!
— Как же ты отчаялся, Спиридоша? Ведь и в самом деле путь-то не близкий.
— Что ты мне все о дороге твердишь? Проведать тебя хотел, вот и пришел. Думал, болеешь ты, а ты здоров, вон как сдавил меня.
И вспомнил тут Лаврентий; что как ушел он из Гореловской рощи, как закрутился с сыном да внуками, так и не сумел ни разу выбраться к медведю Спиридону, а вот передать с кем-нибудь где живет он, не догадался. Вспомнил и глаза опустил:
— Я сам к тебе собирался, да времени все как-то не было. Ты не думай, Спиридон, меня ведь тоже не пугает дорога дальняя.
— А я и не думаю, — вздохнул медведь Спиридон. — Я же тебя повидал теперь. Вижу, не болеешь ты, зачем мне думать... А я тебе вот ягод из нашей рощи принес. Отведай-ка.
И поставил перед медведем Лаврентием березовый туесок.
ХОДИЛ МЫШОНОК ИЗВИНЯТЬСЯ
Стоял Кабан под Дубом и ел желуди. Мимо Мышонок бежал. Остановился, попросил:
— Дядя Кабан, можно я с тобой рядышком встану и тоже есть буду, а то мама у меня больная, а мне есть хочется.