Телефоны Международного отдела в тот день не отвечали. Но я догадывался, что, если бы кто-то и был на рабочем месте, решение осталось бы неизменным. Раз советского посла вызвали из Дамаска в Москву, значит, с Международным отделом все согласовано. И добро от всех инстанций получено, в том числе от министра иностранных дел и от моего партийного куратора секретаря ЦК КПСС Анатолия Добрынина.
В ту субботу я, как по конвейеру, прошел все этажи номенклатурных бесед: от заведующего сектором до Генерального секретаря ЦК КПСС. В кабинет Горбачева попал во второй половине дня, часа в три. Эта встреча и заставила меня принять решение.
Суть аргументов Горбачева сводилась к тому, что мое возвращение в Северную Осетию в данный момент очень важно.
Мысль была ясна. Абсурдно было бы сказать «нет». До сих пор не знаю, у кого и при каких обстоятельствах возникла идея отозвать посла СССР из Дамаска, чтобы направить в Северную Осетию и рекомендовать на должность первого секретаря обкома партии. Догадываюсь, что автором этого замысла был сам Горбачев.
К тому времени мы хорошо знали друг друга лет тридцать. Он работал в соседнем с Северной Осетией Ставропольском крае, я – у себя в республике. Позже я уехал в Москву, а он стал первым секретарем партийной организации Ставрополья. В столицу переехал в конце 1970-х годов, после того как был избран секретарем ЦК КПСС. Тем не менее мы никогда не теряли друг друга из виду. Время от времени встречались на разных мероприятиях. Став Генеральным секретарем ЦК КПСС, Горбачев, видимо, продолжал держать меня в поле зрения.
Одним словом, в тот субботний день я вошел в здание на Старой площади в должности посла СССР в Сирии, с перспективой через два-три месяца отправиться в Индию послом нашей страны, а вышел из ЦК первым секретарем Северо-Осетинского обкома партии. Такая линия судьбы. Даже при большой фантазии вряд ли можно было предположить такой разворот. Тогда и теперь считаю, что предложение о новой работе я принял только потому, что меня направляли на родину, туда, где мои корни и народ, к которому имею честь принадлежать.
Через несколько дней после разговора с Горбачевым я уехал во Владикавказ, тогда еще Орджоникидзе. Земляки встретили меня очень хорошо, и я расценил это как аванс на будущее.
Но после того как я уже был избран первым секретарем областного комитета партии, мне предстояла еще одна поездка в Дамаск. Я должен был нанести «визиты вежливости» руководителям Сирии. Надо сказать, эти встречи не стали обычными для дипломатической практики мероприятиями. Особенно поразил своей внимательностью президент страны Хафез Асад. Он заявил, что о моем переходе на новую работу в Дамаске узнали из информационного сообщения ТАСС, когда все уже было решено. Президент Асад утверждал, и, как мне кажется, искренне, что если бы эта новость пришла хотя бы на день раньше, то он, пользуясь добрыми отношениями с руководством СССР, поставил бы вопрос о продолжении моей работы в Сирии. В подтверждение высокой оценки моей деятельности на посту посла СССР я был удостоен высокой государственной награды Сирии, которой очень дорожу.
Нью-Дели отменяется. Где родился, там и пригодился
Первым секретарем Северо-Осетинского обкома КПСС я был избран за месяц до очередной отчетно-выборной областной партийной конференции – в ноябре 1988 года. Поясню для молодого читателя, что в СССР, где КПСС была единственной и, соответственно, правящей партией, должность первого секретаря аккумулировала всю полноту власти в регионе, включавшую и политику, и экономику, и расстановку кадров. Первый секретарь обкома партии был не просто лидером партийной организации, а первым должностным лицом в системе государственной власти в республике.
В повестке дня пленума обкома стоял лишь один вопрос – об освобождении В.Е. Одинцова от должности первого секретаря и об избрании на эту должность А.С. Дзасохова. Но это было отклонением от правил – обычно смена руководителя происходила в ходе отчетно-выборной конференции. Я спросил первого заместителя заведующего отделом партийного строительства и кадровой работы ЦК КПСС Е.З. Разумова, приехавшего во Владикавказ представлять меня членам обкома, чем вызвано отступление от сложившейся практики. Евгений Зотович пояснил, сославшись на обсуждение вопроса в руководстве ЦК, что с отчетным докладом на предстоящей через месяц партконференции должен выступить уже новый первый секретарь. Ему (то есть мне) надо будет сформулировать программные задачи на предстоящий период, принять участие в формировании руководящих органов областного комитета партии.
Пленум по понятным причинам вызывал большой интерес у всех жителей республики. Люди были в курсе предстоящих изменений. Мое появление расценивали как признак возвращения доверия руководства страны к политикам – выходцам из самой республики. Так считала едва ли не вся интеллигенция, значительная часть партийных и хозяйственных работников, многие из которых были задвинуты на задворки политической и общественной жизни, а иногда даже подвергались необоснованным уголовным преследованиям.
Были и сторонники уходящего руководства. Они опасались, что уход Владимира Евгеньевича приведет к серьезной перегруппировке кадров, к смене приоритетов в развитии республики.
Но и те и другие понимали: вопрос уже решен в Москве.
Поэтому пленум прошел без неожиданностей. Меня единогласно избрали руководителем партийной организации Северной Осетии.
После того как были оглашены результаты тайного голосования и прозвучали полагающиеся в таких случаях аплодисменты, слово взял Разумов. Выходец из Кузбасса, опытный партийный работник, он выступил перед внимательно слушавшим залом очень по-деловому. И первым делом высказался по главному вопросу.
«Избрание первого секретаря обкома партии – большое событие в жизни партийной организации, – сказал он. – Разумеется, ее деятельность зависит от того, как ее направляет, как руководит ею коллектив, и потому роль каждого члена комитета, каждого члена бюро заметна и влияет на результаты работы. Но все же особая ответственность за проведение в жизнь политики партии, за руководство областной партийной организацией возлагается на первого секретаря».
Последовавшее затем развитие этого тезиса, признаюсь, вызвало у меня некоторое недоумение. Ведь в зале находился и уже бывший партийный глава Северной Осетии – Одинцов. Не думаю, что ему пришлось по душе такое заявление.
«Вы знаете, любая замена работника, – продолжил свою речь Разумов, – любая перестановка кадров оправдана в том случае, если за этой перестановкой следует улучшение дела».
Мне предстояло выступить сразу после Разумова. Но я никак не мог сосредоточиться на том, что должен был сказать. Вспоминались события шестилетней давности, когда тоже происходила смена партийного руководства в республике. И хотя я тогда работал в Москве, в другой сфере и, естественно, не присутствовал на пленуме 1982 года, когда вместо прежнего первого секретаря Б.Е. Кабалоева был избран Одинцов, живо представлял себе, каково в такой ситуации было состояние уходящего в отставку руководителя. Билар Емазаевич Кабалоев, почти 20 лет находившийся во главе республики, много хорошего сделавший для народа, был снят со своего поста с негативными политическими оценками, а затем, как часто бывало в то время, был назначен «далеко от Москвы» генеральным консулом в г. Эрдэнэт (Монголия).
Я считал своим долгом быть рядом с Биларом Емазаевичем, много сделавшим для Осетии, поэтому старался не только сохранить, но и укрепить наши близкие товарищеские отношения. Мне было крайне неприятно, что многие от него тогда отвернулись. В трудное для него время мы десятки раз встречались в Москве – или у меня дома на Университетском проспекте, или в гостях у замечательного кабардинского поэта Алима Кешокова, с которым и Кабалоев, и я дружили. Билар Емазаевич в доверительной беседе, за чашкой чая или за бокалом вина, подробно рассказывал о том, что произошло в октябре 1981 года в Осетии. Он глубоко переживал случившееся, и мы с Кешоковым всячески пытались его поддержать.
До этих встреч у меня, конечно, была скупая информация о том, что тогда стряслось на моей родине. С большой тревогой и озабоченностью я узнавал подробности от родственников, от своих студенческих друзей.
Тысячи жителей республики выступили тогда с открытым протестом против непрекращающихся убийств жителей Северной Осетии в Пригородном районе. Протесты вылились в массовые выступления в г. Орджоникидзе (ныне Владикавказ) 24–26 октября 1981 года. Среди демонстрантов были погибшие, многие среди гражданских лиц и брошенных на их усмирение военнослужащих получили ранения, большое количество протестующих было арестовано. В результате против руководителей республики выдвинули неоправданно жесткие обвинения. В совершенно секретном постановлении ЦК КПСС от 12 января 1982 года «О крупных недостатках в работе Северо-Осетинского обкома КПСС по идейно-политическому, интернациональному воспитанию трудящихся» содержались формулировки и о якобы националистических тенденциях в среде республиканской интеллигенции.
В этих выводах отразились впечатления, полученные специальной комиссией, присланной из Москвы. Ее возглавляли член Политбюро, председатель Совета Министров РСФСР М.С. Соломенцев и первый заместитель министра внутренних дел СССР, брежневский зять Юрий Чурбанов. Они прибыли в г. Орджоникидзе в самом начале протестных выступлений. На спешно созванном 28 октября 1981 года собрании партийного актива Северной Осетии выступил М.С. Соломенцев. Его пространная речь изобиловала словами «беснующаяся толпа», «хулиганствующие элементы», «распоясавшиеся молодчики». Неудивительно, что подобный подход вместо глубокого анализа подлинных причин произошедшего мог привести только к поверхностным выводам. «Партия не позволит никому глумиться над народом, обществом», – подвел итог Соломенцев.
Но на самом деле итог был таким, что не были вскрыты истинные причины происшедшего и были даны неверные оценки событиям. Быть может, это в немалой степени способствовало тому, что произошло осенью 1992 года в Пригородном районе Северной Осетии.