В мое отсутствие (я в это время находился в Верховном Совете) к нам домой приехал прокурор в сопровождении нескольких человек. Ничего из того, что заинтересовало бы прокурора, не нашли. Зачем-то забрали листок со стихами моего друга академика Примакова. В пору каких-то душевных раздумий он тепло и искренне написал мне о том, какая нелегкая доля выпала на наше поколение. В стихах не было и намека на какую-либо политику, но поразительно точно передавалось основное жизненное кредо – никогда не терять своего лица, быть готовым «…испить до конца свою судьбу».
Приведу текст этого «крамольного» произведения.
Другу А.С. Дз.
Давай подольше проживем
Без шишек, синяков,
Грибов корзину соберем,
Подышим глубоко.
Пойдем к друзьям на огонек —
Там рады нам всегда.
Никто не спустит вслед курок,
Согреет тамада.
К сердцам протянет легкий мост
Из добрых, теплых слов,
Витиеватый скажет тост
За дружбу и любовь.
В сопровожденье Уастерджи
Поедем в Алагир —
Рассвет в горах, родник, хурджин,
В нем осетинский сыр.
Неужто и отсюда нам
Захочется назад,
В людскую толчею, бедлам,
В мир окриков, команд.
Но если так произойдет,
Грош ломаный цена
Мне и тебе, а может, рок
Нам все испить до дна?
Эти строки были написаны месяца за три-четыре до августовских событий и, конечно, никакого отношения к ним не имели. Но прокурор решил, что это могло быть сочинено и позже, со специальной целью и скрытыми намеками. Вскоре, правда, стихи мне вернули, хотя наверняка сняли ксерокопию и на всякий случай подшили к следственному делу.
Следователи, вызванные из разных регионов, разместились в двадцатом подъезде одного из зданий на Старой площади, там, где находился ЦК Компартии Российской Федерации. На допросах здесь побывали многие партийные и советские работники. Насколько мне известно, никто тогда не спасовал, не смалодушничал, не пытался как-то выгородить себя, переложить ответственность на других. Меня как «свидетеля», должен отметить, допрашивали очень тактично, не осуществляя каких-то грубых провокаций.
Как-то в Москве объявился прокурор из Литвы. Позвонил мне в Кремль и сказал, что имеет поручение генерального прокурора Литовской Республики пригласить и допросить меня в качестве свидетеля. Я ответил, что если у него есть необходимость встретиться, то пусть приходит сам ко мне в кабинет. В конце концов этот прокурор пришел в мой кабинет в Кремле и начал задавать вопросы о моих связях с Бурокявичусом, первым секретарем ЦК партии Литвы. Его спесь, излишне формальный тон я сбил сразу. Вкратце рассказал ему о своих рабочих встречах, охарактеризовал Бурокявичуса как опытного политика, вдумчивого и интеллигентного человека.
– Было ли вам известно, – настаивал прокурор, – что они вели дело к государственному перевороту?
Я ответил, что никогда, нигде, ни на заседаниях, ни в разговорах со мной Бурокявичус ни о каких намерениях и планах не говорил. Более того, на всех заседаниях он выступал только как лидер компартии своей республики, никогда не подменял правительство, давая политические оценки событиям. Его позиция базировалась на том, что Советский Союз – одна страна, у нас есть нерешенные проблемы. Их надо решать открыто, в рамках закона. Это никак нельзя назвать «заговором».
Как известно, Бурокявичуса позднее все же арестовали, годы он провел в тюремной камере.
Между тем политические тучи в Москве сгущались с каждым днем. Я чувствовал, что необходимо предпринять какие-то срочные меры, чтобы овладеть ситуацией. В конце августа решил собрать заседание Комитета Верховного Совета СССР по международным делам, где со всей прямотой заявил, что в стране, судя по всему, начинается «охота на ведьм». Я чувствовал, что коллеги понимают мою тревогу. Правда, не все…
Академик Гольданский, композитор Игорь Лученок, писатель и журналист Генрих Боровик и некоторые другие депутаты открыто поддержали меня, сказав, что этого допустить нельзя ни в коем случае. А вот два других члена нашего комитета, с которыми меня связывали почти три десятилетия товарищества, словно онемели. Втянув головы в плечи, не проронили ни слова, как будто их и не было на заседании.
Тяжелые мысли одолевали меня. Что делать? И сегодня считаю, что выбрал правильный путь, не дав выхода эмоциям, обиде, хотя тогда легко было озлобиться, да и основания для этого были. Легко было броситься и в другую крайность: начать громкие разоблачения. К счастью, я переборол эти обуревавшие меня тогда чувства.
Но вопросы себе задавал. Все ли было сделано для того, чтобы не допустить за спиной партии августовской авантюры гэкачепистов? Вновь и вновь обдумывая события тех лет, стараюсь быть максимально объективным.
С каждым днем становились известными новые сведения и факты о событиях, которые предшествовали случившемуся 19 августа. Как в реальности происходило экстренное расследование в те дни, лучше всего видно из документов, впервые опубликованных немецким журналом «Шпигель». Любопытно, что допросы членов ГКЧП прошли уже на следующий день после провала путча – 22 августа. Еще более интересно то, что до сих пор никто из ответственных лиц не ответил, каким образом видеокассеты с допросами членов ГКЧП оказались за рубежом.
ИЗ ДОПРОСА ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КГБ СССР ВЛАДИМИРА
КРЮЧКОВА 22 АВГУСТА 1991 ГОДА
«Следователь. Расскажите, пожалуйста, в деталях, когда, при каких обстоятельствах и с кем было принято решение лететь в Крым?
Крючков. Мы хотели искренне сказать Горбачеву, что мы за время после его отъезда в отпуск дошли до точки. В стране ничего не получается. Например, зерно не убирается, свекла не убирается. Всеобщая безответственность, никаких поставок, и если сейчас не принять мер по стабилизации положения в государстве, то крах будет неизбежным. Мы хотели проинформировать и выслушать позицию Горбачева. Затем мы полагали, что необходимо принять меры, которые мы хотели предложить, но другого пути мы не видели. Мы хотели все сделать для того, чтобы у рабочих была работа, чтобы меньше предприятий было остановлено. Ситуация казалась нам настолько критической, что к сентябрю – октябрю время окончательно было бы упущено. И мы хотели предложить Горбачеву, чтобы он на некоторое время сложил свои полномочия, и когда он потом смог бы вернуться…
Следователь. Вы хотели ему предложить, чтобы он заявил об отставке?
Крючков. Чтобы он на время делегировал полномочия вице-президенту Янаеву. Но мы знали, что Горбачев вскоре должен был бы вернуться. Он должен был присутствовать при подписании Союзного договора…
В соответствии со статьей 127, пункт 7, он мог передать свои полномочия добровольно кому-то другому.
Следователь. Значит, речь шла не о болезни? Горбачев отказался передать свои полномочия кому-то другому?
Крючков. Он сказал: вы можете попробовать, но это наверняка не получится. Он также сказал, что чувствует себя не очень хорошо. Но сегодня никто не может сказать, что чувствует себя хорошо.
Следователь. Слушая вас, создается впечатление какой-то наивности, как будто собралось несколько ребят и захотели поиграть. Вы сказали, что говорили с Горбачевым, обрисовали ситуацию и вначале дискуссия была очень острой?
Крючков. Затем мы его попросили ввести чрезвычайное положение, передать власть Янаеву, после чего вновь вернуться. Вначале он отреагировал очень бурно. Затем успокоился, но его позиция была непреклонной – он никогда на это не согласится. Речь шла не о том, чтобы полностью лишить власти Президента. Это очень важно, что ни в одном разговоре об этом не говорилось.
Следователь. Вы имеете в виду физическое устранение.
Крючков. Да что вы! То, что вы подразумеваете, мы вообще не имели в виду и не обговаривали. Об этом речи не было. Горбачев должен был остаться жить.
Когда речь шла о Янаеве, все мы, конечно, хорошо понимали, что ему отводится очень короткий промежуток времени. Мы также знали, что, если дело дойдет до конфронтации или чего-либо в этом роде, мы отступим или должны пойти другими путями.
Следователь. Были устные или письменные приказы штурмовать Белый дом? Велись ли с людьми Ельцина переговоры?
Крючков. Наш ГКЧП не предпринял ни одного шага, ни одной акции, которая была бы каким-то образом направлена против российского руководства, против России. Мы осознавали, что здесь не хватит никакой силы.
Следователь. Создавались ли препятствия на пути Ельцина с дачи из Архангельского в Москву?
Крючков. Никоим образом. Мы знали, что он выезжает, то есть мы за ним не наблюдали, но были в курсе.
Следователь. Были ли задействованы ваши вооруженные формирования?
Крючков. В Москве мы усилили охрану Кремля. Это мы сделали уже 19 августа и в ночь на 19-е. Но было уже слишком поздно. Мы были не готовы и утром еще не отдавали никаких приказов. Все сдвинулось. То, что мы хотели сделать 19-го в 4:00 – не получилось. Тогда мы это сделали позднее. Вы говорите, что народ был против и т. д. Были две ступени в народной реакции. Первая была с долей доверия, будила надежду, то есть призывы к забастовке поддержки не получили. Четыре шахты вроде бы забастовали в Коми, где-то под Свердловском и т. д. В стране отреагировали более спокойно, чем можно было бы думать… Но на следующий день ситуация обострилась. Но опять не в промышленности, где сошлись на том, чтобы не бастовать, провести митинги. Самый большой был в Ленинграде. Для этого есть причины. Несколько слабее в этом смысле показала себя Москва. В целом было около 160 тысяч демонстрантов.
Следователь.