Подъехав к небольшому вагончику, «Мерседес» остановился.
– А вот и мой дом.
Мы вышли. Это был обычный трейлер. В таких целые семьи отправляются на отдых. Трейлер стоял на фундаменте. К нему была пристроена веранда и пара комнат. Бывает, ездишь на «Мерседесе», а живешь в трейлере. Такие дела. Даму поджидала семья – парочка охотничьих английских собак и голубой волнистый попугай.
– Вон ваша комната, – кивнула дама на дверь слева. – Раздевайтесь, я брошу ваши шмотки в сушилку.
Мы незамедлительно последовали ее совету, а через десять минут уже сидели на диване в трусах и смотрели телевизор. Я прятал свои ноги. Они посинели, их покрасили мокрые кеды. Пальцы снова стерлись. Я незаметно отодрал кусок засохшей кожи со старого волдыря и бросил в мусорное ведро. Промахнулся, кожа шлепнулась рядом. Не зря в школе меня выгнали из баскетбольной команды. Одна из собак понюхала кожу и сожрала. Хозяйка ничего не заметила. За стеной уютно шумела сушильная машина, наполненная нашей одеждой и полотенцами, которые начали было протухать.
– Хотите сэндвичей?
– Хотим, мэм!
Дама сварганила пару сэндвичей, вкуснее которых мы не ели ни до, ни после. Собственно, это была единственная еда за тот день. Утром пакетик сахару из закусочной, в обед – парочка наггетсов от парней на «Мустанге».
– Хотите посмотреть альбомы по искусству? Я училась живописи в Париже. – Мы кивнули. Юкка из дипломатических соображений, я искренне.
– Мы обожаем искусство!
– О, грэйт! – воскликнула дама и присовокупила к нескольким толстым томам папку со своими работами. Смотреть произведения новичков всегда непросто. Особенно когда работы так себе, а их автор приютил тебя и обогрел. Акварельки, подсунутые дамой, оказались жалкими ученическими попытками. Ей не хватало ни мастерства, ни вкуса.
– У вас тут красивая природа, – сказал я, наткнувшись на очередной вялый пейзажик.
– О, да! – воскликнула мадам. – Я выставляла эту работу в прошлом году на конкурсе штата среди художников-любителей.
Юкка не стал утруждать себя игрой в культурного мальчика и быстро вернулся к телевизору. Я же, внимательно изучив работы гостеприимной леди, принялся за альбомы. Больше всего мне запомнился Вермеер. Я любовался лицами его персонажей, складками их одежды, тонко изображенными географическими картами, висящими на стенах его интерьеров. Юкка пошел отлить.
– Обожаю Вермеера. – Я собрался было поставить альбом обратно на полку, но тут дамочка навалилась на меня всем телом и залепила рот поцелуем. Я держал альбом, как щит, и тихонько мычал. Не получив ответного поцелуя, она отпрянула..
– Я тебе не нравлюсь? Меня зовут Энн.
– Ну что ты, Энн… Ты такая красивая… Я Алекс, очень приятно…
– Я никому не нравлюсь. Меня считают психованной.
– Энн, я не считаю тебя психованной. Просто был трудный день…
Из-за стены донесся звук спускаемой воды.
– Я хочу подарить тебе что-нибудь на память, – сказала Энн, одергивая юбку. Она пошарила по столу и вручила мне японский карандашик со сменными стержнями.
– Знаешь, я из семейства Карнеги. Слыхал о таком? Карнеги-холл в Нью-Йорке наших рук дело. В семье я изгой. Живу здесь, в трейлере. Участвую в местных выставках.
Юкка вернулся в комнату.
– Вы устали, ребята. Отправляйтесь спать.
– Спокойной ночи, Энн.
Новый день
Какой-то латинос завез нас не в ту сторону, после чего мы упрямо перли обратно. «Вива Куба и все такое», – подумали мы, завидев латиноса, но вскоре поняли, что он везет нас не туда. Попросили тормознуть, парень не понял, мы попросили еще раз, он опять не просек. Я с ужасом догадался, что латинос ни слова не понимает из того, что мы ему говорим. Он совсем не знал английский. Пришлось бурно жестикулировать, кричать и даже прикрикнуть, чтобы чувак наконец тормознул. Тупость потомка великих майя привела к тому, что мы отъехали в сторону мили на полторы.
Ночью мы спали как убитые, хоть у нас и были опасения, что мисс Энн явится с топором. Утром мы тихонько встали и вышли на цыпочках, не прощаясь.
Когда я обернулся на трейлер в последний раз, то увидел, как за окном мелькнуло ее лицо. А может, показалось. Я было почувствовал себя неловко, но быстро обо всем позабыл. Нам предстоял долгий путь на северо-восток.
Пот капал со лба. Мы шли вперед. Мимо опрятных домов из кирпича. Мимо ветхих развалюх из досок. На террасах опрятных домов на мягких пуфиках сидели стриженые собачки. На террасах развалюх в продавленных плетеных креслах размещались, почесывая яйца, пузатые бездельники в несвежих майках.
Мы преодолевали пешком милю за милей.
– Прикинь, сейчас за поворотом лежит сумка, а там бутылка воды и десять тысяч, – мечтал Юкка.
– Позавчера ты хотел двадцать.
– Десять тоже сойдет.
– Точно. Десятка зеленью и два гамбургера из «Макдоналдса».
– Лучше из «Бургер-Кинга».
– Я в «Бургер-Кинге» никогда не был.
– Я тоже, но говорят, там вкуснее.
За поворотом была только пустая дорога, и мы рассуждали дальше.
– А что бы ты с деньгами сделал? Маме отослал? – спросил я.
– Пять штук маме, а на остальное купил бы ферму в Эстонии, на берегу озера.
– И что б ты с этой фермой делал?
– Овец бы разводил.
– Ты бы сидел в этой дыре и разводил овец?!
– А что, мясо, шерсть. Сыр можно делать. Можно управляющего нанять. Хорошая инвестиция.
– Не знаю, нестабильно как-то. Передохнут еще…
– А ты бы что сделал?
– Ну… – я сплюнул. – Прогулял бы сразу штуки две, две-три родителям, а остальное… остальное дал бы хорошему режиссеру на фильм.
– На пять штук фильм не снимешь.
– Ну, можно снять короткометражку и попасть в Канны.
– Короче, ты бы все деньги проебал, – Юкка сплюнул.
– Почему проебал?
– Потому что все бы отдал и ничего бы не получил.
– Как ничего? – обозлился я. – А фильм?
– Да кому нужен короткий фильм?! Кто его будет смотреть?!
Я задумался.
– Плохая инвестиция, – добил меня Юкка.
Дорога пошла резко в гору, мы насупились и преодолели подъем молча.
– Нормальная инвестиция. Вклад в ноосферу.
– Во что?
Мы остановились отдышаться. Вокруг расстилались холмы, засаженные елками, предназначенными для Рождества. Елки были еще маленькие, но через пару лет они подрастут, их срубят, и они украсят миллионы домов. Станут волшебными феями праздника, чтобы спустя неделю оказаться на помойке. Рождественские елки словно камикадзе. Всю жизнь их готовят к великой миссии, Светлому дню, где им суждено сыграть ключевую роль. Горят свечи, хлопают пробки. Радость и счастье царят кругом. Но настанет утро, и все вернется на прежние места. Как американские моряки сметали за борт горящие истребители японских смертников, которым так и не удавалось протаранить многометровой толщины палубы, так хозяева домов выбросят елки за дверь, предварительно сняв с них украшения, словно лишив наград перед казнью.
– Ноосфера – это облака энергии вокруг нас, которые пополняются произведениями искусства и добрыми делами. Вернадский придумал.
– Который цирк открыл?
– Почему цирк?
– Цирк на проспекте Вернадского?
– Нет, он был ученым, цирк тут ни при чем.
– Как фильм может стать энергией?
– Все вещи и поступки имеют как бы двойников в нематериальном мире. Искусство порождает самых сильных двойников.
– Сань, ты знаешь, я в такие вещи не верю. С энергии денег не срубишь. Получается, ты их все-таки проебал.
– А по-моему, инвестировать в вечность надежнее, чем в стадо овец.
Мы взвалили сумки на плечи и двинули с горы. Вскоре нас подхватил какой-то мужик в рабочем комбинезоне. Девчонки, держащие сигареты на отлете, и добропорядочные фермеры с лицами пациентов психиатрических клиник ехали мимо. Нас подвозили только работяги. Мы сидели на занозливых досках. На кучах навоза. Рядом с гусями и курами. Жали мозолистые руки. Раз за разом повторяли свою историю. Кивали в такт то кантри, то року, то диско, звучащим из автомобильных приемников. Водители рассказывали, что автостоп вышел из моды лет двадцать тому назад. Раньше достаточно было поднять руку, и выстраивалась очередь из машин. Теперь народ напуган. Много преступлений, да и времена изменились. Один лихой дядька резко повернул руль, и я вывалился из кузова на полном ходу. Я свалился в грязь придорожной канавы. Мордой в желтую жижу. Обошлось без переломов. Только коленка немного побаливала. Поднявшись, я увидел железный штырь, торчащий в нескольких сантиметрах от места, где в грязи отпечаталась моя физиономия. Грузовичок дал задний ход.
– Извини, старик! Держись крепче! – крикнул водила. Я забрался в кузов. Мой оранжевый комбинезон, и раньше не отличавшийся чистотой, выглядел теперь совсем жалко. Юкка протер мне лицо.
– Как камуфляж.
Мы и впрямь стали походить на партизан. Если мы не ехали, то шли по холмам, прислушиваясь к звуку моторов. Словно панфиловцы, поджидавшие фашистские танки. Чем больше будет танков, то есть машин, тем лучше. Мы со всеми справимся. Дорога пошла лесом, мы остановились передохнуть. Юкка решил прогуляться.
– Смотри! – крикнул он, присев на корточки. Я подошел, прихрамывая. Юкка рассматривал огромную кучу дымящегося дерьма, ковыряя в нем палочкой.
– Насрал кто-то ОЧЕНЬ большой… И насрал недавно… – сказал Юкка и многозначительно посмотрел на меня. Я со страхом оглядел дебри, темнеющие вокруг. Оттуда доносился гвалт из птичьих криков, треска кузнечиков и других звуков, принадлежность которых была для нас тайной.
– П-пойдем отсюда, – предложил я.
Хромоту как рукой сняло. Мы подхватили сумки и, оглядываясь, дали стрекача. Не то чтобы мы бежали, но поднажали, как чемпионы по ходьбе, ожидая, что из леса вот-вот выскочит чудовище с хорошим пищеварением и кинется вдогонку.
В гору. С горы. В гору. С горы. Мы шли к океану. «Три раза, не моя зараза. Не папина, не мамина, а чужого дядина», – твердил я детское заклинание, плюя через левое плечо, завидев мертвых зверьков. Их было множество, моя голова была фактически постоянно повернута через левое плечо, а слюны едва хватало.