– Неплохо.
Делать оказалось нечего.
– Может, телик посмотрим? – предложил Юкка. – А то, если мы скажем Лаки, что тут все чики-пики, он нас припашет что-нибудь делать, а сил уже нет.
Мы включили старый телевизор и развалились на кровати с пивом. Почему-то показывали небоскребы-близнецы. Один из них горел.
– Что за хрень?
– Кино какое-то, – я отхлебнул пива.
– Какое кино! Видно же, что не кино!
– А что это тогда?
– Написано – «прямой эфир»!
Юкка крутанул ручку громкости. В комнату ворвались слова комментатора. «Пожар… Взрыв… Причины неизвестны». Одна из башен, точно рукав мехом, была оторочена черной с огненными языками клубящейся опушкой. Густо-сажевый пушистый хвост тянулся далеко вправо по синему безмятежному небу.
– Это что, война?! Что случилось?! – я вскочил с кровати, снова сел и снова вскочил.
– Да нет, какая война, не может быть…
Тут на экране появилось что-то блестящее. Оно точно, скользнув по дуге, рассекло второго «близнеца». Воздух содрогнулся. Черно-огненные клубы вспузырились вверх по стенам.
Мы прилипли к экрану.
Мы видели, как мужчины в черных брюках, белых рубашках и начищенных туфлях бросались из окон с дверцами от шкафов, надеясь благополучно спланировать на землю. Мы видели, как в воздухе кувыркались женщины в деловых костюмах и воздушные потоки неприлично задирали им юбки. Завидев очередное летящее тело, оператор фокусировал объектив на отчаянных смельчаках, а комментатор сопровождал их полеты возгласами, очень похожими на те, что кричат болельщики на соревнованиях по прыжкам с трамплина. Один бедняга, видимо, прижатый огнем к окнам, пытался ползти вниз по стене…
Журналисты обменивались в прямом эфире впечатлениями: «Ты это видел?! А ты это видел!» Вдруг одна башня, та, что уже горела, когда мы включили телевизор, выбросив тучу пыли, осела, ушла под землю, словно ракета, запущенная не в космос, а к центру планеты. Картинка замелькала: асфальт, бегущие ноги, ругань – оператор сматывался, но режиссер переключился на другую камеру, стоящую на безопасном расстоянии. Желто-серые клубы пыли вобрали людей, дома, машины. Пыль на время стерла с карты великий полуостров Манхэттен. Следом за первой башней под землей скрылась вторая. Мы не могли говорить. Юкка твердил только одно слово:
– Круто!
– Чего тут крутого?!
– Круто вот так вдруг умереть! Сразу никому ничего не должен! Если бы я погиб, не пришлось бы париться о деньгах, о маминых зубах… Я стал бы абсолютно свободным…
Я вспомнил смотровую площадку, ирландца Шона, смешных черных детей с воспитательницей, холеных дамочек… Я видел их всех, обезумевших от страха, сгорающих заживо на наших глазах, залитых самолетным топливом, плавящимся металлом, прыгающих в окна… Для Юкки это была свобода, для кого-то – победа.
Мы смотрели на гибнущие небоскребы и видели самих себя. На наших глазах умирала часть мира, которому мы принадлежали, умирала часть нас.
В «Вестминстере» царило оживление. Все обсуждали последние новости.
– Это теракт, я вам точно говорю! – утверждала Олимпия. – Японские камикадзе отомстили за Хиросиму.
– Какие камикадзе, это сионистский заговор! Я слышал, что все евреи заранее вышли из небоскребов! – спорил Лаки.
– Ты совсем свихнулся вместе со своими дружками реднеками, братец! – съязвила Марианна.
– Как бы на нас не напали, – опасалась Олимпия.
– Мама, ну кому мы нужны!? – смеялась Мишель.
Бельмондо молчал.
– А ты как думаешь, Георгиас? – обратилась Марианна к мужу.
– Высшие силы покарали Америку.
– Какие высшие силы?
– Инопланетяне.
Марианна презрительно расхохоталась:
– Ты абсолютный псих! Боже, как меня угораздило выйти за тебя!
– Это не ты за меня вышла, а меня на тебе женили!
– Еще бы! Тебе захотелось сладенькой жизни в Америке, вот ты и прилетел, а меня даже в глаза не видел!..
Резко подорожал бензин. Многие решили, что началась война. Не ясно только, с кем. Лаки заседал в клубе реднеков. Они готовились наказать черных, евреев и остальных «неблагонадежных», если откроется, что крушение «Близнецов» их рук дело. Олимпия, не зная чем заняться, носилась как заведенная по мотелю и ресторану.
– У нас билеты, что мы теперь будем делать, – беспокоился Юкка.
– На месте разберемся.
На следующий день у Киса сгорел трейлер, в котором он жил. На этот раз причиной стал не протаранивший его самолет, просто Кис забыл выключить электрочайник.
– Что, все сгорело?! – с хохотом спрашивала Женуария Киса.
– Все подчистую! – гоготал в ответ Кис.
– Ну ты и ебанат! – Женуария хлопала Киса по плечу. – Тебе хоть жить есть где?
– Не-а! – икал от смеха Кис.
Я заметил, что Бельмондо внимательно слушает. Казалось, он думает о чем-то очень важном. Он заметил мой взгляд и подмигнул.
– Зато я теперь свободен, как птичка! – раздухарился Кис. – Полечу, куда хочу!
– А кто посуду мыть будет, птичка?! – Женуария и Кис затряслись от нового приступа хохота.
Перед закрытием Бельмондо подозвал нас с Юккой.
– Хочу подарить вам кое-что, парни, – он протянул каждому по брелку с Мадонной и младенцем. – Эти штуки принесут вам счастье. Поцелуйте. – Мы поцеловали Мадонн. – Ну, прощайте. Алекс, когда станешь президентом, не отправляй меня в Сибирь!
– Не отправлю, Бельмондо. Завтра увидимся!
Когда я закрывал за собой дверь, он окликнул меня:
– Извини за пиво, я узнал, кто его воровал.
– И кто же?
– Не важно. Семейные дела.
– Иди спать. Тебе надо выспаться.
– Сегодня не получится. Моя очередь сидеть с Папсом.
Бельмондо остался один в пустом ресторане, освещенный резким светом галогенных ламп.
Свобода
До вылета оставалось три дня.
– Хорошо, что мы налегке. – Под громкую музыку мы паковали сумки.
Что-то мешало молнии застегнуться – Юкка вытащил футболку «Хочешь разбогатеть – спроси меня как!».
– Придется здесь оставить. – Юкка бросил футболку в угол, в кучу скомканных бумажек, пустых бутылок и одноцентовых монеток.
Напоследок мы решили сфотографироваться с хозяевами и официантами. Надели белые рубашки и причесались. Я даже виски подстриг маникюрными ножницами. Получилось кривовато. То есть слева еще ничего, а справа я оттяпал больше волос, чем требовалось, образовав заметную проплешину. Будто подхватил лишай. «Буду поворачиваться к объективу другим боком», – подумал я и взял фотоаппарат.
Мы вышли за дверь. Издалека доносился звук сирен и лай. Пахло чем-то вкусным.
– Жареные каштаны, – Юкка потянул носом. – Обожаю.
Мы свернули за угол.
Стейк-хаус «Вестминстер» полыхал. Горели также дома Лаки и Бельмондо. И левое крыло мотеля.
Мы побежали.
У дома Бельмондо собралась небольшая толпа. Ахилл, синеглазый пес, скалил клыки и рычал, не подпуская пожарных. Огонь вырывался из окон и лизал раскидистый каштан, росший перед крыльцом. Спелые плоды лопались и запекались прямо на ветках. Среди зевак мы нашли Женуарию.
– Что случилось?
– Георгиас… – только и вымолвила толстуха и снова принялась плакать.
– Успокойся, – Юкка погладил официантку по спине. – Успокойся.
– Я толком ничего не знаю… говорят, Георгиас… ночью он сидел с Папсом, как обычно… он его задушил, потом устроил стрельбу и… – Раздался выстрел, лай прекратился.
– Узнай что-нибудь, а я пока с ней постою, – попросил меня Юк.
Я протолкнулся к офицеру полиции, который убирал пистолет в кобуру. Парень из «Скорой» оттаскивал мертвого Ахилла, за которым тянулся красный след.
– Сэр, я здесь работаю, объясните, пожалуйста, что произошло?
– Этот мужик, Георгиас Са… Саво… – полицейский не мог выговорить сложную греческую фамилию.
– Савопулос, – подсказал я.
– Савопулос, ночью задушил своего тестя мистера…
– Знаю, дальше что было?
– Потом он напился в баре, орал, что прикончит любого, кто притронется к его дочери, есть свидетели. Потом в бар пришла его дочь, мисс Лица Саво… Санопулос. Мисс Са… тьфу, она явно не рассчитывала встретить в баре папашу. Очевидцы говорят, что он взбесился из-за того, что она вышла вечером из дома без его разрешения. У них был страшный скандал, он затолкал ее в машину и повез домой. Полиция не вмешивалась, это уважаемое семейство. А про тестя мы еще не знали.
– Что с его дочерью?! Что с Лицей?!
Полицейский обиделся.
– Вы попросили рассказать, я вам рассказываю все по порядку. Могу не рассказывать!
– Извините, сэр.
– Дома мистер Георгиас Салопулос сцепился с женой миссис Марианной Самолопулас. У них началась перебранка, и он… он ее застрелил. Судя по всему, на крики прибежал брат жены, мистер Лаки… – Полицейский начал рыться в блокноте. Видать, новичок, наших греков в Вильямсбурге знали все.
– Лаки Папарис! Дальше!
– Мистер Георгиас Савалопулос уложил мистера Лаки Панариса выстрелом из ружья. По свидетельствам соседей, в ходе перестрелки погибла жена мистера Пакариса миссис Олимпия Пакарис, а сам Георгиас был ранен…
Неожиданно в доме Бельмондо раздался выстрел, а за ним целая очередь. Толпа завизжала и присела. Офицер схватился за кобуру.
– Это там!!! В доме!!! – кричал пожарный. – Патроны рвутся!
Как бы откликаясь, стрельбой ответил дом Лаки и Олимпии. Очередями и одиночными. Пистолетные, винтовочные, разных калибров.
– Похоже, оружия у них было навалом, – удивленно высказался офицер, придерживая фуражку.
– А что произошло после смерти Лаки и Олимпии?
– Толком не ясно. Сначала мистер Са, вы понимаете о ком я, поджег дом Лаки и Олимпии, потом ресторан и часть мотеля. А еще мотоцикл. Чем ему мотоцикл не угодил, ума не приложу. Вероятно, у него закончился бензин в гараже, а то бы он спалил весь город, – офицер утер платком лоб. – Затем он заперся в своем доме с дочерью и поджег все изнутри.
– Что с ними?! Они живы?!
– Мы приехали, когда пожар только начался… Оттуда доносились крики девушки, но, когда мы попытались освободить ее, этот псих открыл стрельбу. Он кричал… – офицер сверился с блокнотом. – Он кричал: «Я спасу тебя! Я никому не позволю к тебе прикоснуться»! И еще что-то на непонятном языке, возможно, на греческом. Мы не стали рисковать своими людьми, он так палил, что из стен куски вылетали! – офицер описывал стрельбу Бельмондо с восхищением.