— Привет, как дела?
— Нормально, — я отошёл, что бы она ничего не учуяла.
— Повторить не хочешь? — Мишель снова приблизилась, а я отступил. — Ты в порядке, Алекс?
— Да, всё в норме. Голова что-то побаливает… — меня буквально распирало, а погода была безветренная. Мишель пожала плечами и пошла своей дорогой.
— Ты чего? Что она хочет повторить?! — набросился с расспросами Юкка. О посиделках в триста седьмой я ему не рассказывал.
— Да ничего, болтает чушь какую-то! — тут у меня в животе громко заурчало.
— Ой, кажется мне… кажется я… — я понёсся обратно в нашу комнату. В животе творилось что-то невероятное. С бананами пора было завязывать.
Спешно распахнув дверь, я сразу же разрушил всю систему оповещения. Чертыхнувшись, проскочил в туалет. Успел…
Когда в тот день мы убирались в злополучной триста седьмой, зазвонил телефон. По обыкновению я поднял трубку. Обычно звонила Мишель, чтобы распорядиться, какую комнату следует убирать следующей. Я любил слушать её хрипловатый голос в трубке и говорить «да Мишель, всё будет сделано Мишель». Юкка на болтовню с Мишель не претендовал, телефонные романы были не в его вкусе. Итак, я поднял трубку.
— Ало, Саша, это ты? — раздался голос матери.
— Мама? Мама! — завопил я. Юкка выглянул из туалета.
— Ты почему работаешь по ночам?! — мать сразу перешла на строгий учительский тон.
— Мама, привет. Я не работаю по ночам, сейчас же день. А как ты сюда попала?
— Ты же мне написал телефон места, где вы работаете. Я позвонила и меня соединили. Не увиливай, сейчас ночь.
Соскучившись было по семье, я снова начал ценить тысячи километров нас разделяющие.
— Мама, у нас разница во времени восемь часов!
— А… я забыла. Ну, как дела? Чёрных много?
— Дела нормально, работаем. Чёрные встречаются.
— Не перетруждайся, пей свежие соки, от чёрных держись подальше и, главное, практикуй английский. У тебя ужасный английский.
— Хорошо мама.
— Представляешь, на днях я потеряла кольцо, которое отец мне подарил на свадьбу.
— Потеряла обручальное кольцо?!
— Не беспокойся, я его нашла, оно под плинтус закатилось. Там столько всего интересного, я серьгу нашла, не мою…
— Спасибо, мамочка!
— За что?
— За всё! Спасибо огромное, я так тебя люблю! Ну, пока.
— Вечно у тебя нет времени с матерью поговорить.
— Не сейчас, мамуля, — мне не терпелось. — Я тебе сам перезвоню.
Бросив трубку, я кинулся на пол. Как я сразу не догадался! В детстве я нашёл под плинтусом юбилейный рубль и с тех пор решил, что все сокровища мира скрыты в щели между полом и старым рассохшимся плинтусом. Когда после Нового Года выкидывали елку, иголки ещё долго лежали под плинтусами. Там, куда не забирается пылесос и веник, в июне можно было обнаружить несколько пожелтевших сухих иголочек, которые делали меня счастливым.
Я полз по периметру комнаты, щекой по паласу. Под мотельными плинтусами еловых иголочек не было, попался лишь обрывок упаковки от презервативов. Наконец в углу возле раковины что-то блеснуло. Я схватил с туалетного столика пилку для ногтей и ковырнул. Кулон.
Церковь
После обнаружения кулона отношение к нам стало двояким. Видимо, многие считали, что мы испугались и решили таким образом вернуть краденное. Нам было плевать, лето, а значит и наше пребывание в Америке, клонилось к концу.
Полили дожди. От раскалённого асфальта поднимался пар, я растаскивал по номерам чистые полотенца, прикрывая их своим телом словно детёнышей.
Робин, Вам, наверное, плохо без церкви? — спросила меня однажды мулатка-официантка Робин.
— Прошу прощения?
— Церковь. Вы же не можете пойти в церковь, бедняжки. У вас совсем нет машины, — пояснила Робин.
— Конечно… э-э… без машины фигово… то есть без церкви. Особенно Юкка страдает, он очень религиозный… — мой взгляд остановился на движущейся к посудомоечной машине ленте, на которую официанты ставили грязную посуду. Робин приняла этот взгляд как подтверждение нашего морального опустошения и совсем расстрогалась. На самом деле там, возле груды грязной посуды, стоял Юк, подъедающий с чьей-то тарелки остатки бифштекса.
— Что ты там про меня пиздишь? — крикнул он.
— Я говорю, что ты страдаешь без исповеди.
— Чё за хуйня?
— Робин спрашивает про церковь!
Робин предложила свозить нас в церковь для черномазых, где она прихожанка.
— Мы там танцуем и поём, вам понравится! — приплясывала Робин, вспомнив воскресные службы.
— Мы твои, Робин!
— А потом куда-нибудь заедем, съедим по чиз-кейку, — причмокнула Робин и я представил, крошки чиз-кейка на её сочных, зовущих губах…
— О чём разговор? — вмешалась вошедшая на кухню Марианна.
— Мы с Робин в воскресенье едем в церковь! — похвастал я с наивностью ребёнка, рассказывающего гостям, что видел, как мама трогала папу за писю.
— В какую церковь? — уточнила Марианна голосом приветливым, но ледяным.
— В мою, — Робин и Марианна были, как две чайки: Робин первая схватила кусок, но подлетела Марианна, более сильная чайка, и Робин вынуждена была отдать ей добычу.
— Ребята, — обратилась Марианна к нам нежным, не терпящим возражений, голосом. — Вы православные и вам надо ехать в православную церковь.
— Бог для всех един… — завёл было я известную песню. Воображаемые крошки чиз-кейка на губах Робин ещё стояли перед глазами.
— В воскресенье мы поедем в нашу греческую православную церковь! — торжественно перебила Марианна мой толерантный вздор.
Мы виновато топтались и больше не возражали.
— Мы с радостью поедем в церковь, Марианна.
— Правильно ребята. Я знала, что вы уважаете Бога. Бога надо уважать. А ты, Робин, поменяй скатерть на седьмом столе, клиенты нашли пятно.
В воскресенье мы отправились в церковь. Марианна устроилась между мной и Юккой на заднем сиденье. Впереди скучала Мишель. За рулём была Лица.
— Перестройся в левый ряд! Не пропусти поворот! Забыла, какой мы сделали крюк из-за тебя в прошлый раз?! — Марианна без умолку дёргала дочь, но та сносила приставания с ангельским терпением.
Церковь находилась милях в пятидесяти, неподалёку от города Ньюпорт-Ньюс. Это было современное бетонное здание с белыми стенами и цветастыми иконами внутри. Православные греки, в отличие от русских, позволяли себе сидеть во время службы на скамейках. Вставать требовалось только в определённые моменты. Сославшись на головную боль, я не вставал вообще. Встал только в конце, когда раздавали булочки и сладкую жидкость, не похожую на церковное вино.
Марианна вела себя набожно, но в меру. Крестилась, но ниц не падала. Девочки же разделились, Мишель с трудом сдерживала презрение к происходящему, а Лица тихо молилась. Юкка, когда все крестились, делал рукой что-то неопределённое, поглядывая на меня. Я же ориентировался по остальным. Вокруг стояли одни пожилые греки. Все друг друга знали.
После службы к нашей компании подошёл мужчина с густо набриолиненной шевелюрой.
— Очередной претендент, — буркнула Мишель. Мужчина поцеловал ей руку.
Мы отошли покурить.
— Не знаю, — проявил Юкка не свойственное для него желание поговорить на отвлечённую тему. — Бог, конечно, крутой чувак, но я бы продал душу дьяволу.
— За сколько?
— Тысяч за двадцать.
— У тебя снова повысились ставки, — усмехнулся я.
— В Таллине за десятку можно нормальную однушку купить. Пять маме, пять себе.
— Правильно, часть вложить, а часть проебать.
— Только не на кино.
— Окей.
Мы задумались.
— И всё-таки маловато, — нарушил тишину я.
— Ну, можно за пятьдесят.
— Маловато.
— Двести.
— Мало.
— Лимон!
Миллион был серьёзной суммой. Я не представлял себе, что такое миллион, но подозревал, что очень много. Перед глазами поплыли роскошные женщины, автомобили, яхты…
— А что такое лимон. Дом на Рублёвке и какая-нибудь шалава капризная. Ну, может две шалавы. А дальше что?
— Как что? — удивился Юкка. — Живёшь себе и ничего не делаешь.
— Но душа-то ведь штука серьёзная. Её назад не получишь, а лимон быстро кончится. Жизнь, воры, налоговая. Спросят: откуда взял? Ты что им скажешь? Ребята, я душу продал. Такие сделки, мол, налогом не облагаются.
— С налоговой можно договориться.
— Всё равно мало! Да пускай даже два лимона или десять. Души-то нет! Люди низко себя ценят, а потом оказывается, что все души в мире были проданы по дешёвке.
— А сколько не дёшево, по-твоему?
— Нисколько. Всё мало.
Юкка замолчал.
— Ты не обиделся, Юк?
— Нет, я просто думаю.
— О чём?
— Я думаю, что дьявол — это подчинённый Бога. Бог же его создал. Он, как министр, возглавляет один департамент, а Иисус — другой. Искушение и прощение. Причём, один без другого — ничто.
— Но дьявол же сбежал от Бога.
— Разве от Бога можно сбежать?
— Окей, получается, что продавая душу дьяволу, на самом деле продаешь её Богу?
— Конечно. Добро и зло — одно и то же. Спор о добре и зле напоминает ситуацию, когда стоишь под душем и споришь сам с собой, что мыть, руки или ноги.
— Ты, я вижу, стал философом, — сказал я с улыбкой.
— Противоположность добра не зло и ненависть, а равнодушие…
— Круто ты завернул…
— Это не я, это мне Макс рассказал, с философского. Он бухал на Казанском вокзале с одним бомжом, бывшим доцентом. Тот ему и не такое рассказывал. Он, кстати, спас Москву от нашествия бесов.
— Как это ему удалось?
— Этот доцент, то есть бомж, почувствовал, что грядёт пришествие Антихриста, и решил осенить Москву крестом. Знаешь, что он сделал? Он взял карту метро, обнаружил что красная и зелёная ветки пересекаются, образуя крест, и начал срать на каждой станции, расположенной на этих ветках.
Я ржал, сгибаясь пополам.
— Срал он только в пределах кольцевой. Начал с «Комсомольской». На «Парке Культуры» ему менты дубинками навал