Внутри пузыря жизнь заранее расписана, предсказуема и запрограммирована. Возможно, скучна и парализована, зато не нужно нести ответственность. За прозрачными стенками – свобода и требование честно признать, что все зависит от тебя. Комфорт пузыря соблазняет – в нем все серьезно, узнаваемо, строго регламентировано. Проблема только в том, что, если вы внутри, никаких перемен не произойдет. В нем нет места творчеству, изобретениям, игре, веселью, любви, страсти, взаимоотношениям. Сидя в пузыре, вы будете мечтать об этих вещах, успокаивая себя многочисленными «возможно» и «когда-нибудь», но не станете действовать.
Как мы попадаем в такие прозрачные сферы и почему не можем выбраться? В какой-то степени это обосновано нашим опытом. Сдерживающие силы вокруг похожи на невидимый электронный забор для собак: как только питомец пересекает границы двора, он получает несильный, но болезненный электрический удар. Вас тоже можно натренировать (и ограничить) тревожными уколами беспомощности, родившейся в результате разочарования. Если вы уже пытались пересечь границу, но получили болезненный удар, вряд ли вы захотите покинуть безопасное пространство самообмана.
Из первой части книги мы узнали, что тяжелое разочарование ведет к потере веры в собственные способности осуществить перемены. Неуверенность в себе делает мысль о собственной ответственности особенно невыносимой. Движение к желаемым переменам кажется вам пугающей перспективой, вероятностью ощутить очередную волну стыда и опустить руки, подвергнуть свою жизнь опасности, снова ощутить беспомощность. Если вы пережили глубокое разочарование, вы начинаете опасаться надежды, считая, что она приведет вас к очередным неудачам. И все же она нужна вам: ее энергия позволяет пережить невзгоды и неизвестность, выбраться из пузыря нежелания меняться и встретиться лицом к лицу с осознанием своей ответственности.
Вот пример того, как в результате глубокого разочарования экзистенциальная тревога становится главной причиной отказа от перемен.
Один из моих пациентов страдал от тревожного расстройства и беспричинных переживаний. Назовем его Джим. Несмотря на некоторый уровень общего беспокойства, Джим некогда был достаточно успешным человеком, довольным жизнью – в частности, благодаря удачному браку с любимой женщиной. Но затем последовала серия серьезных неприятностей, и Джим потерял контроль. Началось все с того, что Джим вез своего сына на футбольную тренировку и попал в автомобильную аварию, в результате которой ребенок стал инвалидом. Пока сын был в больнице, Джим и его жена проводили большую часть времени рядом с ним. Мужчина работал программистом в крупной компании-производителе программного обеспечения на контрактной основе. Пока он ухаживал за сыном, он не получал зарплату. А когда Джим вернулся к работе, от него не было толку: его так мучили чувство вины и тревога, что он не мог сконцентрироваться. В конце концов компания разорвала контракт с ним. Когда сын вернулся домой и жизнь вошла в привычную колею, Джим понял, что у него проблемы с поиском работы. Он был одержим мыслью о безопасности ребенка и семьи в целом. Мужчина считал, что, стоит ему выйти из дома, его домочадцы окажутся в беде, поэтому старался никуда не ходить. В течение шести месяцев он не выплачивал ипотечный кредит. В итоге на дом наложили взыскание и продали с аукциона.
В тот день, когда его семья переезжала в маленькую квартиру в городе, Джима не было: полицейские застали его в момент попытки самоубийства и поместили в психиатрическую клинику. Жена уже не могла сдерживать свое негодование по поводу произошедшего, не могла закрыть глаза и на то, что мужчина перестал быть надежным партнером в их браке. Она подала на развод. Когда Джим выписался из клиники, с направлением ко мне в кармане, он поселился у своих родителей.
Мы пробовали разные методы, чтобы избавить мужчину от излишней тревоги. Помимо медикаментозного лечения мы подключили когнитивную поведенческую терапию, психотерапию, арт-терапию, медитацию и профессиональную реабилитацию. На сеансах Джим слушал рекомендации, но в течение дня, когда тревожность достигала максимума, он редко применял полученные навыки. Он предложил другой метод приглушить свои страдания: чтобы мы звонили ему и оказывали психологическую помощь в определенное время. Наша программа предусматривает круглосуточную поддержку специалистов. Мы объяснили Джиму, что не стоит откладывать общение и ждать, пока наступит кризис. Если он хочет с кем-нибудь поговорить, он может позвонить в любое время. Но такой вариант мужчину не устроил. Он доказывал, что наиболее конструктивно звонить ему в определенные часы, когда велика вероятность, что он паникует.
Джим считал, что больше всего он тревожится вечером, и особенно хотел, чтобы мы звонили именно в это время. Когда мужчина предложил этот план, мы порекомендовали во время телефонных разговоров применять те навыки, о которых он узнавал в течение дня. Но Джим отклонил это предложение. Он заявил: «Мне нужно только, чтобы вечером мне напомнили, что все хорошо».
Я полагаю, с Джимом происходило вот что. Если бы он начал использовать изученные психологические приемы и обращаться за помощью, когда она необходима (вместо телефонных звонков по определенному графику), ему бы пришлось признать себя ответственным индивидуумом. Использовать полученные навыки – значит предпринимать какие-то действия. Джим не верил, что способен управлять своим поведением. После аварии и последовавших за ней профессиональных и личных неудач он ощущал полную беспомощность. Обратившись за поддержкой, он признал бы себя независимым и ответственным. Одновременно это стало бы невыносимым напоминанием о том, что сын остался калекой по его вине. Такого груза ответственности Джим вынести не мог. Схема с фиксированным графиком звонков позволяла ему общаться с нами, не думая о личной ответственности, о необходимости и способности управлять своей жизнью. Пока мы звонили ему в определенное время, он чувствовал себя зависимым, а не принимающим решения. Иначе выражаясь, он успокаивал себя пьесой, тайным режиссером которой являлся и где главный герой – пассивный исполнитель чужих приказов.
Этот тип поведения я называю «эффективным бездействием»[89]. Написав сценарий со своей, казалось бы, безынициативной ролью, Джим на самом деле умело оберегал себя. Его линия защиты, однако, выглядела довольно странно: схема взаимодействия, где он выглядел как нерезультативный и бездействующий. Более того, Джим так боялся ответственности, что не мог продвинуться в лечении. Он посещал сеансы, но не использовал полученные знания и сделанные выводы, поскольку для этого неминуемо потребовалось бы признать, что мужчина сам несет ответственность за изменения. Выражаясь иначе, Джим хотел, чтобы его кормили, но не желал есть. Хотя его план и гарантировал безопасность, такое существование было пустым.
Проблема Джима и выработанное им решение – утрированная иллюстрация первой причины не меняться. Но мой пациент не одинок в попытках отрицать свою ответственность. Когда мы сталкиваемся с возможностью перемен, всегда начинается перетягивание каната: привлекательность самообмана борется с рисками аутентичности.
В моем офисе бардак, и мне из-за этого стыдно. Я постоянно собираюсь навести порядок. Но обычно дальше планов дело не идет. Убрав офис, я почувствовал бы себя намного лучше, избавившись от стыда из-за своей неорганизованности. И конечно, жизнь стала бы намного проще, знай я, где лежит зарядное устройство от телефона, картридж для принтера и моя любимая ручка. Причина, по которой я откладываю уборку, ставит меня в один ряд с Джимом: закрывая глаза на бардак, я занимаю пассивную позицию. Как мой пациент, я жду, чтобы кто-то вмешался. Звучит странно, но мысль о том, что кто-нибудь поможет мне с уборкой, доставляет мне своеобразное чувство комфорта. Психологи называют это воображаемым исполнением желания: представляя это, я испытываю некое удовлетворение. А желание мое заключается в том, чтобы кто-то обслуживал меня и заботился обо мне, пока я сижу и ничего не делаю. Это вряд ли случится, если только не рассчитывать на божественное вмешательство. Но в ожидании мне комфортно. С другой стороны, если я наведу порядок, я нарушу очарование предвкушения и признаю свою единоличную ответственность.
Возможно, вы подумаете: «Что общего между беспорядком в офисе и экзистенциальной тревогой?» Если вы так подумали, то должен признаться, что, приводя этот пример, я чувствовал некоторую неловкость, будто делаю из мухи слона. Дело в том, что я действительно хочу, чтобы в моем офисе царили чистота и порядок, и что-то мне все время мешает. Если я позволю своему любопытству выяснить, что же это, то наткнусь на весьма ощутимый барьер собственного одиночества. К тому же вы плохо меня знаете (пока), чтобы судить о том, какие разочарования связаны в моем прошлом с неорганизованностью и порядком. Из этого примера можно понять и еще кое-что.
На самом деле есть и другие причины, по которым я не делаю уборку: беспорядок позволяет мне оставаться в зоне самообмана, не дает ощутить «головокружение свободы» в других областях моей жизни. Хотя я могу успешно выполнять иные задачи, захламленный офис остается одним из множества незавершенных дел. Груз, который я сам возложил на свои плечи, не дает мне почувствовать себя слишком свободным и необремененным. Созданное мной ограничение уравновешивает отягощающее осознание факта, что я несу ответственность за свою жизнь и за то, во что она превратится.
Плохо ли это в более глобальном масштабе? Зависит от ситуации. Иногда беспорядок – прекрасное прикрытие. Я прихожу в офис, намереваясь сесть за книгу, но вижу бардак и решаю навести чистоту, прежде чем приступать к творчеству. В процессе уборки я сначала отвлекаюсь, найдя книгу, которую давно потерял, а затем обнаружив папку с проектами сына времен начальной школы. Время бежит, дело идет медленно, и – какая неожиданность! – писать мне уже некогда. Правда, отвлекаясь на разные интересные вещи, я так и не навел порядок в кабинете. В каком-то смысле у меня «день сурка», потому что я каждый раз прихожу в неубранный офис. Похоже, самообман спроектировал хитроумный лабиринт, не давая мне осмелиться сделать собственный выбор.