Если человеку очень нравится быть министром, то это, наверное, предмет для того, чтобы его начальство задумалось, правильно ли оно выбрало.
– Именно потому, что у вас сложился такой имидж, вы и не вошли в новый состав Кабинета министров в 2012 году?
– Я вообще считаю, что два срока для министра – много. Если бы не кризис 2008 года, наверное, надо было уходить раньше.
– Почему? Вы же сделали много. Вы запустили много правильных процессов. Вы были уверены, что те, кто придет за вами, продолжат ваши преобразования?
– Я уверен, что надо менять систему. И должны меняться люди…
21 мая 2012 года Андрей Фурсенко оставил пост министра образования и науки и был назначен помощником Президента Российской Федерации.
Послесловие
Итак, больше тридцати лет, витиевато плутая, российская система образования протаптывает собственный путь. Но вот вопрос: насколько далеко при этом ушла она от советской системы? Почему словно сегодняшние читаются откровения учителей и школьных директоров 80-х годов? И про скучные уроки, и про отсталость классно-урочной системы, и про отсутствие необходимого оборудования для лабораторий и перегрузку педагогов и школьников?
Почему из документа в документ, от манифеста – к концепции, от программы – к доктрине мы читаем про то, что школы нужно избавить от лишних бумаг и отчетов? Почему все идет и идет вялый разговор о повышении статуса учителя? И о том, что учебники не соответствуют нынешнему уровню науки, что они тоскливы и написаны суконным языком? Почему все протяжнее стоны о непосильной нагрузке учеников? Почему учителя и школьные администраторы гораздо больше, чем в советское время, боятся десятков проверяющих, пикирующих на образовательные учреждения, словно сова на мышонка?
Почему романтичные мечты о свободной школе в общем-то для многих так и остались мечтами? Или же все-таки пронесся по школьным коридорам свежий ветер новой жизни?
Елена Ленская:
– Россия и Чили начали реформироваться в одно и то же время. У них ушел Пиночет, а у нас образовалась Российская Федерация как самостоятельное государство. На тот момент в Чили было 25 % неграмотного населения, а в России его вовсе не было. Думаю, не ошибусь, если скажу, что теперь у нас появилось около 2 % неграмотного населения. И в Чили осталось примерно столько же.
Почему так случилось? Потому что, когда в Чили начались преобразования, некий политический деятель, который стал министром образования, человек невероятно деятельный, оставил программу развития образования на 20 лет вперед. И договорился со всеми партиями, что, кто бы из них ни пришел к власти, они будут продолжать делать то, что в этой программе написано.
У нас ведь происходило все ровно наоборот. Приходит следующий министр – всех распускаем, разгоняем. В министерстве образования в двух соседних кабинетах по поводу одного и того же события можно было услышать совершенно противоположные точки зрения.
В Чили же все точно знали, что происходит в данный период, и квалифицированно могли рассказать. Вот сейчас мы меняем учебники, а завтра будем менять что-то другое. Не было ощущения, что люди говорили заученно. Они и вправду верили в то, что они делают общее и очень нужное дело.
Пока собиралась и писалась эта книжка, я много размышлял над тем, почему благородные постулаты «Педагогики сотрудничества», так в общем-то легко выполнимые («мы идем за учеником», «нет слабых учеников», «все хотят делать ставку на сильных учеников, а мы хотим помогать слабым»), остались незамеченными многими педагогическими коллективами, будто их и не было? И отзвуки их находятся лишь в презентациях, которые учителя пишут во время обязательного периода повышения квалификации?
Может быть, дело в том, что за декларациями не было реального механизма их воплощения? Можно, конечно, человека долго уговаривать: пойди туда и принеси оттуда то-то и то-то. Но без понимания, зачем ему туда идти, без мотива, не так-то просто выбрать нужную дорогу. И без экономического стимула, как теперь уже совершенно ясно.
Тогда, в конце 1980-х – начале 1990-х казалось – вот как только дадут свободу, прорвет, хлынет. Дали… Ненадолго, но дали. И?..
Многие идеологи образовательных реформ той поры сейчас вспоминают: «это было счастливое время творчества». И легко соглашаются: да, но при этом общая ситуация была катастрофическая.
Успешных реформ без достаточного финансирования не бывает. Энтузиазм не может стать энергией для системных преобразований. Возможности перестроить школу, которые открылись в конце 80-х и начале 90-х, не привели к принципиальным, системным изменениям. Зерно перестроечного Закона «Об образовании» (даже если не брать разудалую редакцию 1992 года, а последующие, откорректированные версии) упало на стремительно обезвоженную почву. И только крепкий консерватизм системы образования позволил ей выжить в тот период.
Но этот консерватизм воспроизводился и затем, в стабильные годы, когда от системы требовалось развитие.
Парадоксально, но основной приток учителей, работающих сегодня в школе, – это те, кто пришел в классы в конце 90-х – начале 2000-х годов. По этому поводу есть исследование Татьяны Львовны Клячко, руководителя Центра экономики непрерывного образования РАНХиГС. То есть в самое тяжелое для образования время, когда и без того небольшие зарплаты выплачивали с трудом, а задолженности копились месяцами. Но это во многих поселках и городах были единственные бюджетные места, где все-таки гарантировали выплаты. В школу шли не по призванию, а потому что никакой другой работы пусть с небольшим, но гарантированным заработком не было. «Раскачать» таких учителей на изменения до сих пор очень трудно.
В конце 2010-х годов было много споров из-за сокращаемого федерального перечня учебников. Мол, таким образом учитель лишается выбора. С одной стороны, это так – у учителя должен быть выбор, по каким пособиям учить тот или иной класс.
Но вот реальный факт: в декабре 2018 года мы в лаборатории медиакоммуникаций в образовании и НИУ «Высшая школа экономики» провели исследование «Какими учебниками пользуются учителя». Больше двух тысяч ответов учителей. В результате оказалось, что по каждому предмету есть минимум один-два, максимум три учебника, по которым действительно преподают подавляющее большинство учителей. И чем дольше этот учебник издается – тем больше у него почитателей.
По сути, за все эти годы в стране состоялись только две по-настоящему образовательные реформы – введение Единого госэкзамена и переход на уровневую систему образования (бакалавры, специалисты, магистры) в высшей школе.
Это то, что реально повлияло на жизнь учителей и преподавателей, заставило по-другому выстраивать учебный процесс, изменило подходы многих педагогов к своей работе. Заставило выбраться хоть ненадолго (пока не приспособились) из привычной колеи.
Все остальные предлагаемые изменения – управленческие. Будь то оптимизация сельских школ и появление программы «Школьный автобус» или компьютеризация классов.
С начала 2000-х, когда в бюджете начали появляться деньги на зарплаты учителей и на первые программы развития, началось не всегда последовательное, но вполне понятное создание экономического механизма, который бы заставил (модно сказать «заинтересовал» – это слово помягче) меняться.
Андрей Фурсенко много раз подчеркивал: все новые механизмы финансирования, вовлечение в процесс управления образовательным учреждением общественности, обновленные федеральные образовательные стандарты – все это, по сути, было заточено на то, чтобы сделать школу и вузы современными. «Деньги идут за учеником (студентом)». Он, его семья – заказчики системы образования.
Но дальше…
Выстроить систему, при которой каждая школа, как та избушка на курьих ножках, развернулась к лесу задом, а к ученику передом, не получилось.
Парадокс в том, что параллельно с некими механизмами, которые позволили бы школе раскрыться, которые бы заинтересовали учителей творить, вести учеников, у нас выстраивалась система максимального, если не тотального контроля за образовательным учреждением. Директор школы из Нижнего Новгорода Игорь Богданов на заседании городской думы привел цифры: с 5 по 8 ноября 2019 года к нему поступило 22 запроса, 4 требования, 13 распоряжений, 42 письма о мероприятиях – всего 81 документ. И это не считая очных проверок, инспекций и просьб выделить учителей для дежурства на пешеходном переходе в месячник безопасности на дорогах.
Директор одной из школ Томска рассказывала мне, что в один день получила два запроса из разных инстанций, в которых требовалось отчитаться о вывозе снега с пришкольной территории. В одном ответе нужно было указать массу вывезенного в тоннах, в другом – его объем в кубометрах.
Где-то, несмотря на все попытки федерального министерства «взбодрить» школу, по-прежнему воспроизводится в самом худшем варианте советская система обучения. С районо, которые возглавляют пышные дамы с массивными сооружениями из волос на голове и суровыми инспекторами. Со школьной формой единого образца. С показушными «патриотическими» линейками, не имеющими никакого отношения к настоящей воспитательной работе. И с бухгалтершей, которая директора выгоняет из кабинета: «Бюджет школы не покажу!»
А где-то поддерживают любые школьные начинания и даже «переманивают» интересных директоров и учителей из других областей.
Все тридцать лет постсоветского периода чиновники «боролись» за единое образовательное пространство. Только понимая термин по-разному. Для одних – это единые учебники, единое расписание и единая система подготовки и переподготовки учителей. Для других – это единая система управления, которая стимулирует школы и учителей развиваться, быть не то чтобы современными, а оказаться еще дальше, в будущем. «Школы будущего» – все, что отстраивается сейчас на самом деле.