Вместо того чтобы принять гнев отца, Мартин сообщил нескольким друзьям, что будет искать убежища за безопасными дверьми реформированной Конгрегации отшельнического ордена Святого Августина в Эрфурте. Он сделал это через две недели после грозы, в середине июля 1505 года.
Мартин принял монашеские обеты в следующем году и был рукоположен в католические священники в 1507 году. Семья, приглашённая присутствовать на его первой мессе, наконец узнала, почему их сын исчез. По-видимому, для карьеры юриста было слишком поздно. Но его отец не посчитал, что слишком поздно спросить, почему он уверен, что послание было не от дьявола?
Этот случай раскрывает другой ключевой аспект успешного принятия решений – отношение к ответственности. В случае Лютера он не хотел делать то, что от него ожидалось, но боялся последствий признания этого. Я почти уверен, что Господь пришёл к нему на помощь и дал ему оправдание, в котором он нуждался[33]. Позвольте в данном случае предложить не повторять способ принятия решений молодого Лютера. Однако давайте признаем, что, принимая решения, мы все прибегали к удобным оправданиям.
Лютер пришёл в монастырь в 1505 году. Здесь он принял свою определяющую миссию – найти Бога и следовать за ним путями, выходящими за рамки знаний, полученных им в детстве.
Времена до 1517 года (когда появились «Девяносто пять тезисов») зачастую были тяжёлыми, наполненными учёбой, дискуссиями и молитвами, а также постами, дисциплиной и множеством других непростых практик и занятий – иногда в уединении изолированного монастыря, иногда в компании своих товарищей-августинцев, а иногда в переполненных классах. Но он преуспевал. Одним из его многочисленных непредвиденных достижений было то, что он стал популярным и уважаемым профессором, которому начальство приказало получить докторскую степень.
После юношеского периода страха и до конца жизни Лютера привлекала учёба, а также дебаты, дискуссии и оживлённый обмен мнениями. Инакомыслие не беспокоило его. Похоже, ему был присущ баланс между интроверсией и экстраверсией: он научился обращаться за советами и давать их.
Монашеская жизнь не должна быть лёгкой, и путь к познанию Бога и следованию воле Божьей – развитию зрелой совести – тоже не был лёгким. Я приведу один пример его чрезвычайной скрупулёзности в исповедании грехов.
Как и многие христиане, Мартин Лютер придерживался убеждённости в том, что люди продажны и всегда грешны. Они заслуживают наказания. Подобная вера акцентирует внимание больше на гневе и мстительности (Ветхий Завет) и меньше на Божьем прощении и милосердии (Новый Завет). Больше на первородном грехе Адама и Евы и изгнании из Эдема (Ветхий Завет) и меньше на искуплении и торжестве распятия и воскрешения Иисуса (Новый Завет).
Учитывая его сконцентрированность на острой необходимости умилостивить Бога, Лютер был вынужден каяться в своих грехах снова и снова, целыми часами, всё более утомляя священников. Он перерывал себя в поисках малейших доказательств проступков и говорил об одних и тех же грехах. Будучи не в состоянии принять прощение или даже должным образом понести назначенное покаяние, он попадал в замкнутый круг.
Наконец, терпение и несколько подходящих слов его давнего исповедника, доктора Иоганна фон Штаупица, показали Лютеру более плодотворный путь.
Исповедник устал и воскликнул: «Человек, Бог не зол на тебя. Ты зол на Бога. Ты не знаешь, что Бог велит тебе надеяться?»
По мнению Лютера: «Если бы не доктор Штаупиц, я бы погряз в аду». Думаю, он начал анализировать реальные причины своего духовного гнева – скандальную практику индульгенций католической церкви. И «Девяносто пять тезисов» были его выражением надежды, к которой настоятельно призывал доктор Штаупиц.
Лютер мучительно переживал, что за свои грехи, даже прощённые на исповеди, он и все остальные люди будут наказаны и в этой жизни, и в следующей. И, переживая, он также боролся с реальностью «индульгенций».
Эта практика «поблажек», какой она по сути являлась, была создана церковью для смягчения наказания за грехи. Начавшись как безвредный способ поощрения молитв и благих дел, индульгенции буквально стали олицетворять ошеломляющую жадность, приводя к скандалам в церкви. Проще говоря, вы могли купить путь на небеса себе или кому-то другому, кто уже умер, а вы боитесь, что он страдает в Чистилище. В этом случае вы давали служителям церкви (вплоть до Папы и включая его самого) деньги, которые они использовали весьма непрозрачными способами, зачастую включающими личное обогащение. Истинная духовность таким образом подрывалась.
Духовная одержимость Лютера его собственной греховностью столкнулась с умственным дискомфортом и гневом, вызванным институтом индульгенций. Что-то должно измениться!
В итоге он сделал то, что сделал бы любой хороший учёный: решил сформулировать свои возражения в виде ряда тезисов, которые вынес на обсуждение во время дебатов и дискуссий. Разумеется, такая открытость (на ум приходит поговорка «Солнечный свет – лучшее дезинфицирующее средство») положила начало процессу искоренения ужасной практики индульгенций. Он надеялся, что, «увидев свет», церковь исправит свои ошибки.
Предание гласит, что Лютер приколотил свои Тезисы к дверям виттенбергской Замковой церкви – драматический жест, который демонстрировал решительный разрыв с католицизмом и обозначил рождение «лютеранской церкви».
Это не правда.
Лютер написал свои Тезисы в письме, датированном 31 октября 1517 года, которое он доставил, или отправил, или кто-то передал его архиепископу Альбрехту Майнцскому, бывшему крупным игроком в мире индульгенций. Лютер хотел принять участие в обсуждении. Это видно из всего документа, начиная с подзаголовка, «Диспут о прояснении действенности индульгенций». Он не собирался порывать с церковью, а стремился лишь реформировать, изменить, может, просто немного «подрегулировать» ее. В преамбуле он скромно и прямо попросил архиепископа Альбрехта:
Соизвольте взглянуть на прах под вашими стопами и во имя вашей епископской доброты выслушайте мою просьбу. В наставлении, данном от имени вашего высочества, папские индульгенции предлагаются по всей стране ради строительства святого Петра… [грешники] убеждены, что души вырываются из Чистилища, как только они положили взнос в сундук.
В те дни тоже происходила утечка информации. Содержание письма начало распространяться везде и всюду, среди людей, которых сейчас мы бы назвали «идейными лидерами». Печатная версия, которую в нашем представлении Лютер прибил к дверям храма, словно плакат, была работой печатника-предпринимателя, максимально использовавшего недавнее изобретение – печатный станок. Пару недель спустя издание действительно было неким образом прикреплено к дверям Замковой церкви, которая служила своего рода местной доской объявлений.
«Девяносто пять тезисов» были официально обнародованы, и битва началась. Ее последствия для сегодняшнего дня трудно оценить.
Некоторые историки сравнивали действия Лютера с искрой, попавшей на очень сухую растопку. Последовавший лесной пожар распространялся бесконтрольно, а разлетавшиеся от него искры вызывали новые пожары все дальше от источника. Как написал один историк, «…он и понятия не имел».
Наиболее вероятно, что Лютер все же имел некоторое представление об опасности огня, который он разжёг. Столетием ранее, в июле 1415 года, был казнён богемский реформатор Ян Гус – за еретические высказывания по поводу тех же проблем, что пытался решить Лютер. Сходства между Гусом и Лютером, не считая казни, поразительны: в частности, образование и служба священником. Гус считается одним из ряда личностей-предвестников Протестантской реформации.
Действия Лютера произошли в идеальное для этого время, даже несмотря на нависавшую опасность инквизиции. Почти случайно человек эпохи Возрождения нашёл благодарную публику, людей, которые сами искали религиозных и (учитывая переплетение церкви/Империи с институциональной властью) политических перемен. Другими словами, действия Лютера имели непредвиденные последствия. Здесь мы видим «ведомый совестью» тип принятия решений Лютером.
Непредвиденные или нет, результаты решения Лютера обратиться к общественности с «Девяноста пятью тезисами» были неопровержимы. Согласно информации, опубликованной на сайте Christianity Today:
Наследие Лютера огромно и не поддается адекватному обобщению. Каждый протестантский реформатор – Кальвин, Цвингли, Нокс и Кранмер – и каждое протестантское течение – лютеранское, реформатское, англиканское и анабаптистское – были так или иначе вдохновлены Лютером. В более широком плане его реформа высвободила силы, которые завершили период Средневековья и открыли новую эру.
«Девяносто пять тезисов» были порождены свободным исследовательским духом, но наткнулись на смертоносную блокаду инквизиции. Лютер хотел дискуссии и обсуждения индульгенций и прочих вопросов, которые, как ему казалось, церковь должна была рассмотреть – и исправить, как он думал, лишь только «верный путь» будет указан. Сомневаюсь, что он хотел того, что с ним произошло в 1521 году: оказаться отлучённым от церкви, а затем предстать перед судом инквизиции. В результате его отлучили от католической церкви, лишили сана священника и обвинили в ереси. Однако Вормсский эдикт, который также назначал и другие наказания, так никогда и не был полностью исполнен; в конечном итоге его отменили.
Лютер быстро вернулся к работе своей жизни, ведь сделать ему предстояло очень много. Индульгенции были лишь одной из многих беспокоивших его проблем, но у него было множество далеко идущих планов. Когда в 1546 году Лютер умер, его гроб пронесли через знаменитые двери и захоронили под алтарём виттенбергской Замковой церкви, откуда всё и началось.
Пламя, которое Мартин Лютер разжёг своими Тезисами, невозможно было потушить, как и его непредвиденные последствия. Тут и там происходили новые «вспышки». Усилия Лютера по реформированию церкви начинали приносить успех (и превращаться в «лютеранство»); протестантская реформация стала необратимой.